РАЗГОВОР С ЗЕМЛЯКОМ
Возле Яффских ворот я попался еврею:
— Как Саксонский наш Сад? Стал я стар и слабею.
Как фонтан? Там, где вход был от улицы Чистой,
Торговал там кондитер, как был я мальчишкой.
— Все там так же, как прежде: фонтан и киоски.
Но теперь там стоит еще князь Понятовский.
Понятовский? Да, знаю, герой был бесстрашный...
Как теперь там у вас? Хорошо было раньше!
Мне бы только здоровье немного поправить,
Я поехать хочу, поселиться в Варшаве.
Если все распродать бы да без проволочек...
Даже есть покупатель... Но сын мой не хочет.
Он ученый, он Леви, фамилия та же,
Говорю с ним о Польше — не слушает даже.
Объяснял, толковал я ему многократно:
«Да ведь там же — Варшава!». Ему непонятно.
1922
ДВЕ ОТЧИЗНЫ
В твоей отчизне привыкли спину
Гнуть перед властью,
На побежденных — с презреньем кинуть
Взгляд перед казнью.
В твоей отчизне дань на коленях
Несли трем тронам.
В моей — кто падал, то лишь в сраженьях,
Непокоренным.
В твоей отчизне Бог к иноверцам
Жестче и тверже.
Моя — объяла весь мир всем сердцем,
Крест распростерши.
В твоей отчизне знатных портреты,
Чиновных ранги.
В моей отчизне слова поэта
В сердечной рамке.
Хоть мрак стоит за тобой полночный
И мгла слепая,
Как можешь выгнать меня из Польши,
Ее не зная?
ЭЛЕГИЯ ЕВРЕЙСКИХ МЕСТЕЧЕК
Нет уже, нет уже в Польше еврейских местечек,
В Карчеве и Фаленице, в Хрубешуве, в Бродах
Тщетно искал бы ты в окнах затепленных свечек
И синагог деревянных, и камней надгробных.
Нет уж еврейских лохмотьев, все чисто отныне,
Кровь по евреях замыли и след их чумазый,
Стены побелены заново известью синей,
Будто на праздник большой или после заразы.
На небе месяц один лишь, холодный и плоский,
За городом на шоссе, когда ночь здесь настала,
Гордость еврейской родни, поэтичные хлопцы,
Уж не увидят двух месяцев Марка Шагала.
Месяцы те над другой уже ходят планетой,
Прочь улетели, гонимы молчаньем понурым,
Нет уж местечек, где был сапожник поэтом,
Был мудрецом часовщик, брадобрей трубадуром.
Нет уж местечек былых, где библейские песни
С грустью славянскою смешивал ветер незримо,
Где старики-иудеи под сенью черешни
Стены святого оплакивали Иерусалима.
Нет тех местечек, и нет этой скорби исхода,
Тень их витает и тень на слова наши ляжет,
Прежде чем время вновь сблизит по-братски и свяжет
Два перемученных общим страданьем народа.
ОТВЕТ НА ПРИГЛАШЕНИЕ
«...Would you come to us?
What is that feeling that you have
about that ugly city of yours?»*
Что связует меня с этим городом?
Малость.
Осенние яблоки, сливы,
Бражным запахом их дышалось,
Фуражка, в которой я шел из школы,
Лаком пахнущий мокрый околыш
В день дождливый.
Даже дух капусты, что тут и там
Из подвалов зарешеченных бил,
Стук пролетки, грязь улиц, туман,
Духи моих первых богинь.
Запах юности — клей
Взятых в читальне книг,
Весенних ветров longplay**
И лунный лик.
Искать экзотик труд пустой,
Земной объезжая круг.
Мир, который ты трогал рукой.
Запах, звук.
Важность дел, что заботят нас,
Чары того, чем жил.
And that is quite enough,
And that is what I feel.***
* «...Собираетесь ли Вы к нам? Что за чувство привязывает Вас к этому
Вашему безобразному городу?» (англ.).
** Долгоиграющая пластинка (англ.).
*** И этого вполне достаточно, и вот что я чувствую (англ.).
