Нет больше жизни за окном,
есть в поле зренья – занавески
От леса мебели давно
душа стремится в перелески.
Болят усталостью глаза,
но пасть приноровилась к рвоте:
лес рук ухватывался за
язык, и я теперь – не против.
Но я не поднимаю рук,
и рук своих не опускаю.
Нет больше жизни – только звук
в пределах комнатного рая.
Гул разрастается. Июнь.
Гул разрастается в пустыне
вещей. Но в вещем гуле дюн
лишь только зной июньский ныне,
лес мебели, удобство для
оседлости. Компрометируй
кочевника, вся жизнь, земля,
вся проза, лирика, сатира,
и перелески за окном,
и духота далекой рощи,
и то, что тяжесть под пером –
казалось бы, должно быть проще.
Даруй мне легкости своей
от третьего лица привычку
с прекрасным ропотом морей
вести живую перекличку.
Дай, перебраться через них
живым свидетельством того что,
небесный существует штрих
лишь для оседлости нарочно. |