ВСЕМ ТЕМ, КТО ГОРЕЛ, НО ВОССТАЛ ИЗ ПЕПЛА,
И ТЕМ, КТО НАПОИВ РУССКУЮ ЗЕМЛЮ КРОВЬЮ,
ПОДНЯЛСЯ В ПОЛНЫЙ РОСТ И ДОШЁЛ ДО БЕРЛИНА
Литр водки да хлеба буханка,
колбаски дешёвой батон
в скатёрке на траке от танка,
вмурованном в пыльный бетон.
Они приезжают негласно
сюда, где лежит командир
У этих людей седовласых
эпоха войны позади.
Вот налиты струйкою нервной
в чекушки по сто "фронтовых".
Без закуси, молча, по первой
за павших. Потом - - за живых.
- А помнишь, Серёж, как горелым
там мясом несло. И ни зги!
В той бойне тогда грешным делом
я чуть не нассал в сапоги!»
Да разве ж такое забудешь?
Трещала орехом броня.
Пылали и танки, и люди,
в смертельной лавине огня
Летали, как бабочки, башни
в дуэлях враждебных армад.
И даже бывалым был страшен
тот дъявольский танковый ад.
И снова сдвигаются кружки
о тех, кто почили в броне.
По третьей – за бывших подружек,
в четвертых - за фарт на войне!
По пятой – за «тридцатьчетвёрку»,
в которой ворвались в Берлин...
Но вот уже голос нетвёрдый,
и слёзы из глаз потекли.
Июльского ветра порывы
солдатам целуют виски.
Их души - доселе в нарывах
и плачут навзрыд старики.
Под курских соловушек трели
звучит по старлею помин:
- Ты молод, а мы постарели..
Мир праху, Арсентьич!! Аминь!
Сияет Звезда на граните
над списком сусальных имён,
а память невидимой нитью
дрожит в лихолетьи времён.
|
