Из романа «Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..»
Облое чудище власти пожрёт нас, лаяй - не лаяй
Эпос.
*****
Битва под Секешфехерваром
(Европейские хроники)
И на груди его светилась медаль за город Будапешт
Михаил Исаковский
Венгры - вторые после немцев солдаты в Европе, вся армия это знает. Русские - не в счёт. Русских на войне никто никогда не считал.
Колька Кромов был думающим бойцом, что в войсках не всем по нраву, но по-другому не получалось. Его взвод укрылся в канавке, пересекавшей поле-пустошь. Крестьяне-то ухаживали за своей землёй, но сажать-сеять тут им не позволили. Канавка досталась сухая: солдату грязь месить - отрада, но повезло, так повезло. Осень, а на Дунае - тепло.
«Настоящая война всё же в Германии, - позавидовал Колька. - А ему выпало покорять Венгрию». Городок, который он штурмовал-оборонял, считался «Секешфехерваром». «Не потому что, действительно, Секешфехервар, но есть тайный приказ из Москвы», - понимал-догадывался. Звали ж это место так заковыристо, что сходу не вытолкнуть из себя. Сократили до «Шараш».
«Немногим удалось вырваться из заблокированного форта, у него не взвод, а отделение, - прикинул Колька, поправив танкистский шлем, каска-то потерялась. - Танки бы сюда! - мечтанул. - Мадьяры сейчас какие-то не такие стали, как оборзели, - свербело в башке. - Сегодня - разведка боем, - решил. - Отступим, огрызаясь огнём».
Но, если без внезапных фокусов, то это - не война. И в Шараше, дурном этом, вдруг пошла густая пальба, громыхнуло гранатами, полыхнули дома.
«Кто ж нас так мощно поддержал?», - ошалел Колька. Чуть было не прохрипел по-боевому: «Победа!», но почуял всей кожей спины, что не отступать с боем, а тикать по-быстрому надо. Есть дорожка фронтовая, которая ещё не перекрыта автоматчиками.
Они по-гусиному - канавкой, по-пластунски - до равелина, бегом вдоль стен - к башне и - в подкоп-пролом. Отдышались, приподняли решётки и - в форте.
- Смирно! - скомандовал Колька. - Рассчитайсь!
- Вольно! - раздался другой приказ, команднее. - Весь личный состав привёл? - спросил отец. - Всех..., - глянул на мальчишек.
«Успел-таки примчаться на своей машине-крокодиле», - сник Колька.
- Есть ещё лазы? - жёстко стребовал полковник Иван Кромов с сына. - Нет, говоришь?! Поклянись под военной тайной!
Колька исполнил, добавив крамольное: «Вот те крест!». Отец поморщился из-за всуе, но клятву принял.
«Вернуть разведку», - бросил адъютанту.
На плацу - солдаты при полной выкладке. Меж жилыми особнячками мечутся опавшие лицами женщины, а сквозь их суету - мать: «Все остались при своих синяках?».
У неё и браниться духу не было.
«А чего ругать-то?! Пробился и своих ребят вывел», - ершился Колька. Он уже головой понял, что дело - не шутка.
Отец был в новом мундире, сверкал позументом, шитым золотом поясом. Объяснил, что находился в какой-то свите. «Шарфы возвращаются офицерские, - щёлкнул пальцами, примеряя. - Впору топать по Чёртову мосту». И Кольке хотелось, как завещал Суворов, перейти Альпы.
Мать, прихватив руку, повела по форту, как его звали армейцы. Но это был старый замок, не мощный, но просторный. Внутри крепости ещё австрияки поставили гарнизон. Вдоль стен - казармы, а посередине - дома со сквериками.
«Опять - международные отношения», - смекнул Колька, наблюдая из окон квартиры, как охрана при воротах впускает автобусы. Из них высадились женщины с баулами, мальчишки с сумками через плечо и, Кольку передёрнуло, девчонки с рюкзаками: «Это надо же - удумали пощёчины давать! Против такого и приёмчиков-то нет». Расположились табором у донжона.
- Венгров обижать - не сметь! - приказал полковник. - Они в беде.
- А мы? - спросил Колька.
- Мы? Мы-то отобьёмся! - бодро ответил отец. Так энергично, что сам смутился. - Мятеж - в стране, до нас докатилось, - объяснил, отвечая на взгляд жены. - Форт удержим, себя и венгров этих защитим.
- Венгров обязательно? - удивился Колька.
- Конечно, с кем же ты драться будешь? - рассмеялся отец. Он уже был в полевой форме.
Иван Кромов решал: «А не пробиться ли к сербам? Семья-то при нём. Но обратного хода нет, если не хуже. Хрущёв, поди, сговорился с Тито. Ветры из Кремля дуют разные, - рассуждал. - Власть рада охренеть. Её подручные всегда в тупом азарте».
На днях армейские особисты замели в бане «шпионов». У тех на советских форменных ремнях с тыла - немецкая маркировка. Привели к полковнику. Кромов предъявил готическое тиснение на добротной коже собственного: «Кто ж за границей казённое носит?» Немцы с душой ладят чужую амуницию, а за свою работу они отвечают.
Маршал, когда ему рассказали, хватался за собственный ремень, грозился ожечь дуралеев. «Молодец, полковник, что отстоял офицеров, - одобрил. - При Нём и я бы не смог». Но чекистов-особистов пороть пред строем не стал. Ему ремень тачали в особых московских мастерских. Лупцевать мудаков он не годился.
«Нам бы, - мечтал военачальник, - через Дунай на Белград, а там - Афины, от них до Каира морем рукой подать. В Союз бы вернулись сквозь Константинополь». Он был из нового урожая маршалов.
«К вратам Царьграда приколотили бы погоны этого стратега», - ехидно подумал Иван.
Маршал отбыл по частям, а с ним эскортом все офицеры из форта. Тут и началось.
Школку кромовскую армия создала полуподпольно, и та не попала в секретные бумаги. Толком, не оформив, не внесли в совершенно секретные. Газеты про погромы военных городков с фотографиями мёртвых тел разослали, а о живых людях в настоящих маленьких гарнизонах, не подумали. К тому же Кромов официально пребывал в Секешфехерваре.
«У меня дети-женщины, понимашь-мать! - вгонял в телефон полковник. - У меня наши венгры, мать-понимашь!».
В ответ мычали про контакт с местными коммунистами.
«Они или шкуру спасают, или переметнулись», - горело внутри офицера.
Колька знал, что без горячих словечек в армии не всё понимают или понимают неправильно. «Чего мучить пустую трубку, когда воевать надо! - хотелось сказать. - Совсем плохо с международными отношениями», - тревожился.
Полковник скармливал телефону ёмкие слова громко, но не нервно. Просто связь была плохая, в армии всегда никудышная связь. И не мог он жать прямым текстом, что солдаты и офицеры - на парадах в честь инспекции, а у курсантов - идеологическая борьба в Будапеште. В форте - десятка полтора автоматчиков, Старшина, да сверхсрочник на хозяйстве.
«Куда, однако, подевались люди с рыбьим взглядом и змеиными веками? - задумался Колька. - Их же страсть, сколько было, этих путаников». Так называли людей, которые усложняли жизнь армии.
В форт прорвались на джипах курсанты, да из тех, на кого полковник положиться мог - югославы и гэдээровцы. И притащили на хвосте своей удачи чудо. К берегу подошли мониторы и десантки. На кораблях - пушки, на самоходках - морская пехота капитана первого ранга Мальцова - героя корейской войны, всем известного как Мичманок.
«Мы прошли по водам, аки посуху, принесли щит и меч», - картинничал он перед Натой. «Ave, Caesar, morituri te salutant, - продекламировал, обнимая полковника. - Здравствуй, Кромов, здравствуй, несущие смерть врагам пособят тебе. У меня карательные полномочия».
Каперанг долго гнал десант по Дунаю. От Измаила - вглубь континента. По берегам стояли румыны. И без бинокля было видно, что смотрят зло. Проскочили дракуловскую Румынию, правый берег стал дружелюбнее. «Болгар организовали, чтоб приветствовали», - тепло подумал о русско-спасённом народе моряк. Но уж с венгерских берегов, с югославской, вроде, Воеводины, пыхнуло ненавистью.
- Сербы не вдарят, а Венгрию окоротим, - отрапортовал Мичманок, швырнув окурок «Герцеговины флор» в опостылевший Дунай. - Плыви в море русское, море Чёрмное. Под Инчхон бы сейчас!?
- Под Чемульпо, - оспорил Кромов.
- Одна японамать! - парировал Мичманок.
Колька за беседой призадумался, но подслушивать было интереснее.
«Босняки-то лопочут почти по-нашему, но мусульмане, - рассказывал Мичманок. - Сербов полноценными европейцами тоже никто не находит. - Тито - единственный нормальный хорват. Никита с этим Йоськой снюхался», - подтвердил догадки Кромова.
Когда форт принял беглецов из Шараша, стало ясно, что Колька воевал не только с венграми-мадьярами, но и с фрицами-немцами, поляками-ляхами. Лишь сербы с русскими не враждовали. Их родители поссорились со своей Югославией. Там хозяйничает и зверствует Иосип Броз Тито, который не любит Советский Союз, а они в колькину страну верят. Вот и выходят на берег, смотреть - не объявится ли на той стороне этот Броз, чтобы выстрелить в предателя.
«Что с ними будет? - гадал Колька. - Югославия больше не враг СССР, но Тито-то с топором за рекой остался».
Мониторы Мичманка щедро шарахнули по Шарашу. Морпехи, расстреливая по-полевому, с налёту прочистили дорогу к шоссе.
- Чуяла, что в Венгрии этим кончится, - бормотала Ната. - Понятно, почему древние сетовали, если ссылали на «холодный Дунай».
- В 45-ом недаром учредили «За взятие Будапешта», - напомнил знаток медалей Мичманок.
- Шандора Петёфи они нам припомнят, - углубилась в прошлое мать.
Колька знал, что для венгров этот Петёфи - и Пушкин, и Стенька Разин.
- Иду брать мосты, - салютнул Мичманок, прощаясь. - Кстати, в 19-ом переметнувшиеся к буржуям дунайские мониторы сломали хребет первой красной Венгрии.
Выкатили крытый армейский грузовик, сбили доску с честной надписью и по-русски, и по-мадьярски: «Осторожно, люди!».
«Отставить! - распорядился полковник, - разит советским. Пусть втискиваются в два автобуса».
Машину отогнали, а в гараже заперли местных вольнонаёмных и шофёров-венгров. «Заложниками их никто не объявлял, - постановил для себя Кромов, - побудут под арестом».
Мать достала из чулана чемодан «Великая Германия», но вернула на место. «Не к лицу барахло спасать, - сказала браво. - Собирай, Колька, свои сокровища, но не усердствуй». А сама побросала в саквояж тёплые вещи, бельё, банки консервов, галеты, положила бутылку «Тракая». Проверила пистолет: «Живой я им не дамся».
«Не дури! - вспылил отец. - Ты ж не сама по себе!». Но оружие не отобрал. Разноцветным веером разложил на столе деньги. «Здесь - форинты, марки, кроны, злотые, леи, даже динары. Бог знает, куда вас занесёт? Водки возьми», - посоветовал.
Колька понимал, чтоб не усердствовать. Решили одеться охотниками, а в таких курточках всё - карман. Ссыпал в мешочек монеты и значки, выбрал пинцетом из кляссеров марки, уложил в ранец школьный дневник, верный «Зоркий», фотокарточки и открытки.
«Вот ты и беженец», - храбрясь, улыбнулась, мать.
В голове колонны - джип, в нём - четверо сербов, у которых - пулемёт и автоматы. Замыкающими - немцы. Курсанты поведут и автобусы. Большего охранения полковник выделить не мог. Отступали-прорывались с женщинами и детьми, с другим
