Был знойный полдень начала июля, когда я вышел из троллейбуса Симферополь – Ялта на ялтинской автостанции в светлом, ближе к белому, легком костюме. Я прибыл отдыхать без путёвки, без адресов знакомых или знакомых моих знакомых с одним небольшим саквояжем, в котором было полотенце с гигиеническими принадлежностями, перочинный нож с полдюжиной разных открывалок, неизменный спутник моих путешествий – фотоаппарат и бутылка рядового армянского коньяка ереванского разлива. В такие поездки я не нагружал себя вещами на все случаи жизни, чтобы не быть носильщиком самого себя, а заполнял потолще бумажник денежными знаками, точно зная, что всё мне необходимое найдётся в курортных магазинах. В мае я оформил официальный развод со своей милой женой, в которую был, несомненно, влюблён, когда женился. И не был сердит, когда развёлся. «Встреча была коротка…», - как сказал поэт. Мы поняли, что долгой жизни вместе у нас не получится, и расстались без взаимных обвинений. В ЗАГСе посетители нас приняли за оформляющих брак, так мы были милы и приветливы друг к другу. Но это было внешне, а внутри, по крайней мере у меня, была трещина. Мне исполнилось тридцать лет, а восточный мудрец сказал, что если «…в тридцать лет жены нет, так и не будет…». И потому было неуютно в мыслях оттого, что мне тридцать, а жены у меня уже нет. Мы ещё весело провели « разводной » день, погуляли в ресторане и распрощались навсегда уже утром в бывшем совместном, а теперь только её доме. Но сердце глухо щемило. Не так работалось, не так шло время. И прошёл месяц. Я испросил отпуск и полетел в Крым, в Ялту. Где никогда ещё не был и где жил мой кузен Виталий. Его я не хотел загружать своей персоной, и он не знал и не предполагал, что я уже в Ялте.
Ялта встретила зноем. В троллейбусе по дороге из аэропорта ещё было терпимо: в открытые окна на ходу пролетал ветерок, а на автостанции было просто пекло для северянина. Я сразу взмок. Присел на скамейку и, скинув пиджак с галстуком, немного отдышался. Время близилось к полудню. Немного подсох и пошёл вниз по бульвару к морю, надеясь, что море непременно и сразу пришлёт мне «великие думы». Никто меня сюда не звал, никто меня на этих улицах не ждал. Мне было тридцать лет. Я с бородкой на подбородке и космой волос до плеч выглядел неплохо и непонятно для определения моей профессии. Кое – чего я в этом мире уже знал и умел и пусть всевышний не наградил меня исключительными талантами, я зарабатывал неплохие деньги и никогда не чувствовал себя ущемлённым. Мир и сегодня, как и в семнадцать лет, открывался передо мной во всей красе. Я улыбался, шествуя к морю, и добродушное чувство покорителя сидело во мне игривым котёнком.
На Приморском бульваре, молодая блондинка продавала мороженое, морозильник с которым стоял под размашистым зонтиком. Я устало опустился на стул у ближнего к ней столика, достал коньяк из саквояжа и протянул продавщице:
- Положи, милая, в камеру…
- !?
-Ну, не могу же я пить горячий коньяк. Два часа в самолёте, два часа в троллейбусе и здесь уже целый час.
Девушка немного пошевелила мозгами, напряжённость в лице пропала, глаза прояснились. Она улыбнулась, взяла бутылку и положила её в камеру с мороженым.
- Спасибо, - сказал я ей и закурил, уже спокойно оглядываясь вокруг себя. На белый теплоход у причала, на сверкающее море, на курортную публику, на женщин почти без ничего, на мужчин в белых штанах и в белых «капитанках» на голове с шильдиком «Ялта» вместо краба над козырьком. По бульвару катились тележки с курортными товарами, среди которых были и капитанки. Я остановил одну тележку, купил кепочку и сразу же приспособил на голову. Достал из саквояжа фирменные зеркальные затемнённые очки и создал ими вместе с капитанкой курортный ансабль на голове. «Как?» – повернулся я к мороженщице. Она показала большой палец и улыбнулась.
- Три мороженых, - сказал я ей. - Два Вам, одно мне. И стаканчик, и коньяк. Выпьешь?
Девушка отрицательно покачала головой. Я налил полстакана и выпил. Приятная свежесть охлаждённого горячительного напитка на мгновение затуманило голову, и разлилась по телу. Отменное сливочное мороженое было великолепным дополнением.
- Ну, вот я и курортник.
- Очень похоже, - откликнулась мороженщица.
- В Ялте тесно?
- Очень. Друг на дружке лежат.
- А где лучше?
- Поезжай в Симеиз. Там для «диких» пляж большой. А за Кошкой вообще никого нет.
- Кошка!?
- Да это гора так называется. За ней по берегу обсерватория и никаких курортов.
- Спасибо, милая. Даст Бог, увидимся.
Отчаянно закругляясь от поворота к повороту львовский автобус, закручивая голову своими виражами и горячим выхлопом дымного мотора, проволок меня и других любителей таких перемещений через Мисхор, Алупку и выскочил на крошечный пятачок автостанции с названием Симеиз. Я вышел из автобуса, пошатываясь. Посмотрел в сторону моря, определив его местонахождение по солнцу. Море скрывалось за кипарисами. С маленькой площади уходили три дороги: кроме той, по которой мы приехали, уходили и скрывались меж домами ещё две улицы – дороги. Одна как бы вдоль побережья туда, где горбатилась гора действительно чем-то похожая на лежащую кошку; другая как – то вверх и тоже в сторону Кошки. Но в той стороне за домиками, густо карабкавшимися по крутым склонам, просматривался только хребет Крымских гор, за которыми уже кроме серого марева ничего не было видно. За горами Бахчисарай – скажет мне позже знаток крымской географии. На ступеньках крылечка у домика такой же крохотной автостанции, как и площадь, сидели тётки явно местного колорита и переговаривались, поглядывая на выходивших пассажиров автобуса.
- Хозяева, - подумал я и направился к ним, подняв один палец вверх.
- У меня, милок, одна комната на двоих. Две кровати, стол, - сказала благообразная старушка с белым платочком на голове. Где я второго искать буду. Подожду двоих, может муж с женой подъедут.
- Далеко твоя обитель?
- Метров сто. Видишь, за абрикосами крыша. Но ты мне не нужен. Двоих надо, не понимаешь.
- За каждого по два рубля берёшь!
- Два.
- Пойдём домой, бабуля. Плачу два рубля за каждую кровать, но спать буду один на обеих сразу.
- Вперёд платить будешь сразу за двадцать дней…
- Вперёд, вперёд, - успокоил я старушку и вынул деньги. – Вот сорок рублей при свидетелях и сорок дома, как только размен сделаю. «Свидетели» повернулись к нам.
- Бери, Васильевна, - сказала белесая дама басом. – Видишь, клиент достойный: не смотрит, не спорит, платит. А посмотри, грива – то до плеч, а бороду для курорта подрезал. Чует моё сердце – поп, не иначе! Пока не сознается – зови батюшкой, чтоб не ошибиться. А бог увидит – приветит.
- Ладно вам, - сказала Васильевна, завязывая деньги в платочек. – Ну, пошли, батюшка. Комната хорошая, не пожалеешь. Баня казённая рядом вот тут на автостанции. В саду у меня душ под абрикосом. Две бочки с водой с утра солнцем калятся – к вечеру почти кипяток. Звать – тебя как?
- А называй Алексеем Васильевичем. Ты Васильевна, я Васильевич. Только не поп я и помочь вам божьими благословлениями не смогу.
- На всё воля божья! Как скажешь, - вздохнула Васильевна.
Комната с двумя кроватями была не больше 4-х метров. Между кроватями стоял у окна двуногий стол, прикреплённый к полу и стене. И окно. Окно скрашивало всё. Из окна с любой кровати был виден кусок скалы «Дива» и бескрайнее синее море до самого Стамбула. Был уже вечер. Потянул бриз, и море блестело в рубчик белыми пенными гривками, по которым тяжеловато пробивалась «Комета», зачерпывая эти гривки своими крыльями, увязая в них и теряя своё изящество и скорость.
- Спасибо, Васильевнв! – сказал я хозяйке, которая стояла в дверях и ждала оценки. – Всё мне нравится, и хлопот я тебе не доставлю.
Васильевна ушла. Я разместился. Безжалостное днём солнце как-то размылось в мареве далёких дымчатых облаков, и лёгкая вечерня тень легла над разморённым зноем Симеизом. И после приятного душа, смывшего всю копоть дороги, под осколками вечернего бриза пробившегося через моё окно, на организм упало упоительное отдохновение. Хотелось петь, радоваться…
« Утомлённое солнце…», - замурлыкал я и рассмеялся. Наверное, полмиллиона мужиков на черноморском побережье в эти часы в том или ином варианте вспоминали эти слова. Никакого другого солнца, кроме черноморского они и не видели люди нашей много… много…какой-то Родины. Не знали ни Испании, ни Майорки, ни Флориды, ни Арабских эмиратов. И утомлённое солнце у них было своё, отечественное. Да и как бы могли мы назвать солнце утомлённым во Флориде. У американцев ничего не бывает утомлённым. У них всегда и всё только «О, кей!» Уходить мне на незнакомые улицы не хотелось. Я достал коньяк, попросил у Васильевны фруктов и пригласил её за стол. Она пригубила, и мы прекрасно провели часок дружной компанией. У Васильевны две дочери. Обе разведены, работают продавщицами здесь же. А она держит старый дом и воспитывает внуков. У неё летом «гостят» 12 – 15 постояльцев и она собирает с них на зимнюю жизнь. Были бы зятья путные, так построили бы домики, как у других – по тридцать человек принимают с удобствами. А эти пьянчужки и жён пропили. Они же пьют, а в магазины вы вот приходите, красивые, с деньгами, слова хорошие говорите. Вот девки и повыгоняли своих пьяниц. Только никто на них из ваших жениться также не собирается. Так вот пробалуются и сопьются, когда годы выйдут. «Мало ли здесь таких….», - грустно закончила Васильевна нашу посиделку.
- Всё в руках божьих, - сказал я.
- Да, батюшка. – ответила Васильевна и задумчиво посмотрела на меня.
Утром следующего дня я бросил своё нетронутое южным загаром бледноватое тело на гальку дикого пляжа Симеиза, который владел территорией от причала, что был в сотне метров от знаменитой скалы Дива, до пляжа именного санатория, отделённого от дикарей металлической решёткой. На глазок пляжу принадлежал берег шириной в три десятка метров и метров в триста длиной. Метрах в пятидесяти от берега выставляла голову небольшая скала, постоянно облепленная резвящимися человеками. Над диким пляжем нависал городской парк, отделявшийся от пляжа вертикальным скальным обрывом в пятнадцать метров. На стыке с санаторием на середине обрыва образовался выступ, на котором гордо расположился туалет – сортир, выстроенный в полном соответствии с социалистическими принципами по отношению к общественным туалетам. Вонь от него определённо достигала побережья Турции и было просто удивительно, что турки не протестуют. Заглянув в него, я решил туда более никогда не заходить и держаться в возможной недосягаемости. Ни грибков, ни лежачков на пляже не было. Не было продавцов с мороженым, не было фотографов. Ну, нет и не надо – решил я. И перестал придираться к обстановке. Утром я купил одно большое махровое полотенце. Вечером купил второе и ласты с маской для ныряния. И минимум пляжных удобств себе обеспечил. Было тесно и жарко. Июль – расцвет курортного Крыма. «Вокруг