Произведение «Тётя Тася и дядя Ян» (страница 1 из 3)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Рассказ
Сборник: Артёмка
Автор:
Баллы: 60
Читатели: 2083 +1
Дата:
«Тётя Тася и дядя Ян» выбрано прозой недели
24.06.2013
Предисловие:



Из цикла "Артёмка"

Тётя Тася и дядя Ян

    Скончался дядя Ян на рассвете…
    С самого раннего утра у его двора, вернее, у двора тёти Таси и дяди Яна толпился народ. Собрались не только соседи, которых Артёмка знал лично, но и очень много людей совсем  ему незнакомых. Никогда прежде на их улице не бывало такого оживления. По Артёмкиным меркам – грандиозного оживления. Понимая, что случилось что-то значительное, загадочное и, скорее всего, трагичное и одновременно замечая скорбность взглядов и суровость всех, без исключения, лиц, Артёмка, невольно поддаваясь общему настроению и непонятно чего испугавшись, тревожно обернулся к матери, которая сейчас вышла вместе с ним за калитку. Сестрёнка ещё спала, а бабушка Артёмкина, как и множество других бабушек,  давно уже находилась рядом с голосящей на всю улицу тётей Тасей. К её неутешным стенаниям то и дело добавлялись причитания скорбящих вместе с ней соседок, и Артёмка вдруг почувствовал, что он сам вот-вот готов был разреветься навзрыд, хотя и не понимал до конца, отчего именно. Потому что Артёмка никогда ранее не видел смерти, то есть не видел её по-настоящему и знал о ней издалека, отстранённо, по кинофильмам и книжкам. Ну и по рассказам всяким. Но что б вот так, на самом деле – такого с ним не случалось ещё никогда. Правда, с друзьями они чуть ли не каждый день играли в войнушку и увлечённо, часами напролёт, носились по жаркой своей и пыльной улице. Тогда в их небогатом арсенале значились самодельные, порой искусно сработанные, деревянные ружья и пистолеты, они с удовольствием, по-детски забавно, имитировали грозные звуки якобы производимых ими выстрелов и то и дело ныряли в колючие кусты рассаженной почти у всех дворов живой изгороди, забирались на высокие деревья и оттуда вели прицельный огонь по неприятелю, а для пущей убедительности бросали иногда и гранаты. Гранаты мастерились из старых газет, которые сначала замачивали в воде, а потом лепили из них что-то наподобие снежка. На летнем зное подготовленный таким образом боезапас быстро подсыхал и совсем скоро был готов к применению.
- Федька убит! – Торжествующе и возбуждённо выкрикивал кто-то из противников.
- Серёжка готов, - Вторил раскрасневшийся веснушчатый товарищ по оружию.
- Не убит, а ранен, - Отчаянно возражал участник игры и спешно перебегал на другую позицию. Сценарий их детских игр был хорош уже тем, что он изначально предполагал богатство всевозможных и самых невероятных экспромтов и фантастических допущений, и играть от этого становилось только веселее и интересней. Но это, всё-таки, была игра. Смерть человека, показанная в кино – она тоже была игрой, и вся детвора прекрасно это понимала. Смерть, описываемая в книгах, которые, несмотря на их  детский возраст,  кто-то всё-таки уже успел  прочитать, была, однако же, книжной, то есть, кем-то рассказанной смертью, и даже самое богатое воображение товарищей Артёмки, как и его самого, совершенно не приближало их к постижению великой тайны ухода живого существа из жизни.
   Тётя Тася с дядей Яном были польскими евреями. Исторические катаклизмы начала двадцатого века занесли их однажды на территорию только что образовавшегося Советского Союза, и молодая ещё на ту пору и ищущая счастья и спокойной гавани семья решила пустить корни в такой же молодой, как и они, стране Советов и энтузиастов.   Но когда разразилась война и началась фашистская оккупация, тётя Тася с дядей Яном вынуждены были покинуть обжитые места и искать спасения в глубоком тылу, там, где и протекало сейчас безоблачное Артёмкино детство.
   
    По рассказам Артёмкиной бабушки, сами они приехали сюда с дедом на закате  Гражданской войны, и бабушка в ту пору была ещё очень молодой и страсть, какой привлекательной, а дед – тот вообще смотрелся красавцем-богатырём, с лихо закрученными кверху густыми и чёрными усами. Правда, как ни старался Артёмка представить себе, как же тогда могла выглядеть его любимая бабуля, как ни силился вообразить себе её милое и родное лицо без морщинок, ничего у него из этого не получалось. Деда представить было легче. Во-первых, потому что Артёмка его не помнил, так как дед умер, когда Артёмке едва минуло два года. А нарисовать себе образ человека, которого ты не знаешь, или знаешь исключительно по рассказам, всё-таки, наверное,  несравненно легче, чем понять, каким был и как когда-то выглядел родной и любимый тобой человек. Тем более, какой была его внешность много десятилетий тому назад. И тем более, если видишь ты этого человека ежедневно, ежечасно, ежеминутно, видишь таким, каков он сейчас, с тобой, всегда, и если фотографий из тех давних времён в домашнем альбоме почти что, можно сказать, и не имеется. За исключением, правда, двух, очень старинных фотопортретов, какие делались на заре двадцатого века. На первом, толстом и прочном, пожелтевшим от времени картоне, был отпечатан снимок молодой и красивой девушки с грустными глазами, которая, ну никак не могла быть Артёмкиной бабушкой. То есть Артёмка, конечно, бабульке своей верил и понимал, что вот эта изображённая на старинной, выцветшей фотографии изумительно прекрасная и юная девушка и есть, наверное, его горячо сейчас любимая бабушка, но, однако же, убедиться в этом окончательно и бесповоротно он был просто не в состоянии. Потому что это казалось невероятным! Артёмке отчего-то становилось скверно и печально на душе и уже в том его юном возрасте, в самых отдалённых глубинах его несозревшего пока что сознания, стали зарождаться животворящие ростки вскипающего и терпкого на вкус не чувства даже, а предчувствия первого в его жизни, гневного протеста. Протеста  против странной и непонятной детскому уму природной несправедливости, против отмеренного кем-то и когда-то для каждого живого существа определённого срока, против обязательной необходимости старения и безвозвратного ухода из этой прекрасной и захватывающе интересной жизни.
- Бабуль, - Вопрошал вконец расстроенный мальчик,
- А я что, я тоже буду таким старым, да?
- А то как же! – Прижимала его к себе бабушка,
- Старичок ты мой ненаглядный! Только это ещё не скоро-то будет, солнышко ты моё, не переживай! – Тепло, шедшее от бабушки, сопровождалось пронзительно родным и единственным на всём белом свете запахом! У Артёмки на глаза наворачивались слёзы, ему становилось нестерпимо жаль бабушку, того, что она уже такая старая и что ей придётся когда-нибудь умереть, ему было жаль, что и мама его, и папа тоже, по всей видимости, станут старыми, и тоже, наверное, когда-то умрут, ему, в конце концов,  было ужасно жаль самого себя и свою маленькую сестрёнку, и он не понимал, почему  в этом солнечном мире, где всем так хорошо и счастливо живётся, надо обязательно умирать. Слёзы душили Артёмку.
- Бабуль, - Шептал он, с усилием сглатывая подкатывавший к горлу и душивший его комок,
- Бабуль,  я не хочу никогда умирать. Совсем никогда. И что б ты никогда не умирала. И папа с мамой. И сестричка. И что б все люди на всём белом свете вообще никогда бы не умирали!
Бабушка ещё крепче прижимала к себе внука:
- Да что ж ты так переживаешь-то, добрая ты моя душа. Человек-то, если  у него дети да внуки имеются, считай, что и не умирает вовсе.
- Как это? – Поднимал навстречу доброму бабушкиному лицу заплаканное лицо Артёмка.
- А вот так. Душу свою и сердце ты по роду своему передаёшь, и детям, и внукам своим, и правнукам, а те, значит, своим передадут. И так – без конца. Вот и получается, что человек-то как бы и не умирает. Тело вот только старится, и служить со временем отказывается. Ну, тут уж ничего, видать, не поделаешь. Так Боженька велел. А душа, Артёмушка, душа наша живая остаётся. – Бабушка глубоко и протяжно вздыхала. Потом шмыгала носом и вдруг сама заливалась плачем. И теперь уже Артёмка всячески старался утешить и успокоить неожиданно  расчувствовавшуюся любимую свою бабульку.
    Со второй, потрескавшейся и разлохмаченной по краям картонке, гордо и строго смотрел перед собой смуглый плечистый мужчина, с кустистыми бровями и усами, как у легендарного Буденного. Бабушка, бывало, подолгу вглядывалась в потемневшую фотографию, покачивала головой, неизменно удивляясь незаметно и стремительно пролетевшим годам, порой всплакивала по-тихому, вздыхала и, если Артёмка оказывался рядом, тихим и печальным голосом говорила:
- Вот, Артёмушка, гляди, дед-то твой каким молодцем был! Таких мужчин, солнце ты моё, ещё поискать-то надо! Любил меня… - Бабушкин голос срывался, она поджимала губы, некоторое время молчала, смотря куда-то в пространство и затем, уже более окрепшим голосом продолжала:
- Воевал дед наш в Гражданскую. Ещё как воевал! И с Ворошиловым был знаком лично! Письма ему писал. Черновики вон у меня в комоде лежат. Ты, свет мой, подрастёшь когда, может и заинтересуешься…
- Я, бабуль, и так уже большой, - Надувался Артёмка,
- И мне всё интересно!
- Ну и хорошо, что интересно. Корни у тебя, Артёмушка, знатные, ты об этом помни всегда. Вот… Дед наш, значит, хоть и навоевался в Гражданскую-то и повидал всякого, а больше – жестокого, но добрый был всё же человек и детей любил очень. Тебя вот, с рук не отпускал, всё беседовал с тобой, как со взрослым каким. Бывало, раскричишься ты ночью, расплачешься, прямо спасу нет, но ребёнок же, что с тебя взять, уж мать с отцом и не знают, что с тобой делать, а дед подойдёт тихо, возьмёт на руки, и давай тебе истории всякие рассказывать. А ты, солнце моё, будто понимаешь чего, тут же и успокоишься, на деда смотришь глазёнками внимательными такими и слушаешь, слушаешь, а мы все только диву даёмся, как это наш дед с тобой безо всякого труда управляется.
- Жалко, бабулечка, что я деда нашего не помню.
- Так тебе два годика-то было всего, когда дед помереть надумал. В таком, свет ты мой, возрасте, навряд ли что запомнить можно.
- А когда война была с фашистами, дед тоже воевал?
- Нет, солнышко. К тому времени он уж старым стал. Отвоевался… Но почти что до самой войны трудился.
- А где?
- Да где? На фаэтоне разъезжал! Людей, значит, развозил. Лошадку запряжёт и катается целый день по городу. И гордо так восседал! И усища в разные стороны! Да… До самой старости своей дед наш мужчина был неотразимый – Бабушка вновь надолго умолкала, возвращаясь памятью к прошлому.
- Так это что, - Хитро прищуривался Артёмка,
- Дед наш как бы таксистом был, так что ли?
- От таксистов твоих один злой дух бензиновый! – Понарошку хмурилась бабушка,
- А у деда нашего лошадка живая была. Это, солнце ты моё, совсем дело другое.
- Конечно… Тут и сравнивать нечего. Бабулечка, я тоже хочу на лошади скакать! Эх! Вот у деда жизнь была интересная. Ну, а соседи наши? Они все уже здесь тогда жили?
- Мы, Артёмушка, считай, самые первые в местах этих  оказались. Потом вот, Моргуновы приехали…
- Бабушка Акуля?
- Она, - Кивнула бабуля,
- С мужем со своим, Енькой. Потом сестра её, Аня, тоже с мужем. Потом, погоди-ка, потом, кажется, Великановы приехали. А следом Таисия с Яном.
- Это наша тётя Тася?
- Ну да! А уж за ними следом, как поехали, как поехали,  я уж теперь и не упомню, кто за кем.

    Вот так Артёмка и узнал, что поселились здесь тётя Тася с дядей Яном с незапамятных, по Артёмкиным меркам, времён. Времён незапамятных, потому что прибыли сюда все их соседи ещё до рождения самого


Оценка произведения:
Разное:
Реклама
Обсуждение
     04:05 27.09.2017 (1)
1
Так просто о главном! Ильдар, огромное Вам спасибо за интересные жизненные истории!)
     04:11 27.09.2017 (1)
1
Спасибо, что читаете!
     04:26 27.09.2017
Сердечно благодарю, Ильдар!)
     16:21 09.09.2015 (1)
2
Да... Прекрасный рассказ. Мудрый, светлый. Спасибо, Ильдар, впечатлили.
     16:28 09.09.2015
1
Спасибо, Татьяна!
     13:26 12.11.2012 (1)
2
" А душа, Артёмушка, душа наша живая остаётся." Какие добые мудрые слова! С уважением и теплом, Галина.
     15:31 12.11.2012
1
Спасибо, Галина!
Мудрость наших бабушек и дедушек шла от жизни, была проста и естественна, а потому - понятна и убедительна.
Заходите в гости!
Реклама