Красная Грива

     
      [i]… и придя, найдет ли
 Сын Божий веру на земле?

 
          Село Красная Грива расположилось на крутом берегу небольшой полноводной реки, весной выходящей из русла и мутными водами обнимающей пойменные луга. После половодья возникало такое обилие высоких, густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдя ранним утром и омыв росами босые ступни, ощущался заметный прилив жизненных сил. Выразительные сочетания расцветающей флоры поражали взгляд. Продвигаясь в поля, осязалась разница пряных живых запахов. Они висели слоистыми пластами, и если пригнуться к земле, свежесть становилась более насыщенной, терпкой. И только выпрямившись в рост, ощущалась вся благоухающая палитра распустившегося изобилия.
        Летом на реке обозначались перекаты. На живописные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было небольшим, но давало самый лучший надой в районе. 
        Пастух Ивашка на рассвете, начиная с конца деревни, бойко погонял домашнюю скотину. Подходил к избе, громко гудел в сопелку, висящую на груди, звонко щелкал бичом, и коровы вливались в общее стадо. Надменно и важно шествовали, размеренно перебирали копытами и гордо несли свои крупные рогатые головы.
        Никто не знал, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал из Чернобыльского района. С момента катастрофы прошло около года и много людей скиталось в надежде обрести кров. Странники часто заходили в село, кто-то оставался, многие шли дальше за Урал. 
        На вид ему было лет тридцать. Невысокий, похожий на тщедушного подростка. Фамилии своей он не помнил, был неразговорчивым, погруженным в себя. Длинные спутанные волосы, тонкие черты лица. Все это окаймлялось жидкой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы захолустным, если б не поражали светлые глаза. Невинная детская чистота и наивность читались в них, настолько они смотрели ясно, что становилось понятно, – этот юродивый явно не от мира сего… Впрочем, выражался он вполне грамотно, не пил, не курил, не ругался, был добрым и неприхотливым. Как-то быстро сельчане привыкли к нему. 
        Сырым поздним вечером стукнул в ставень стоящей на отшибе избы, где жила бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался. Старики говорили, что в молодости была она девой невообразимой колдовской красоты. Даже оккупанты не смели приближаться к ней, любовались издали. Она отдала сердце молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда повстанцев. Любовь была страстной, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули.
        Агафью за тесную связь с врагами народа отправили на двадцать пять лет в сталинские лагеря. Вернулась она, хотя и реабилитированной, но скрюченной, сгорбленной тяжелой неведомой болезнью. Поселилась в старом родительском доме и вечерами уходила в чащу, к месту гибели возлюбленного. Сидела, долго бурчала себе под нос. С заходом солнца возвращалась домой, собирая целебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но лечились охотно, рассчитываясь деньгами или провизией. Был у нее ухоженный огород, поросята, домашняя птица. Жила потихоньку, много ли бабке надо?
        По двору гремел цепью страшный черный кобель. В глазах животного было столько ярости, что путник, проходивший мимо, неосторожно заглянувший в них, мгновенно застывал, будто превращаясь в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этой зверюги. Предполагали, что бабке удалось посадила на цепь самого черта. Звала его Патриком.
        Ивашка задержался, хорошо помогал Агафье по хозяйству, латал прогнившую крышу, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил… Бабка, однако, постояльцем была довольна. Темными вечерами они жгли лучину и тихо беседовали. 
                                                                          * * * * *
        У соседки Ильиничны заболела корова. Три дня ревела, на четвертый пала наземь и только жалобно стонала. Народ собрался, советовали пристрелить. Послали за Агафьей, что она скажет? Может все-таки можно спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях еще… 
        Бабка пришла с Ванькой (так стала его звать), долго гладила корову, упрямо качала головой, сутулила плечи. Вздыхала. Ивашка нагнулся, стал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать тугие раздувающиеся бока. Вдруг сунул руку куда-то под основание хвоста, потянул, и вытащил зазубренную ржавую иглу. Народ удивленно охнул. Корова издала долгий протяжный стон, отчаянно забила, засучила ногами, затихла.
         – Будет жить! – сказал, показывая всем иглу и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с недобрым тяжелым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину руки, отвел взгляд…
        Вечером к бабке заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго говорили, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что прежний пастух недавно сгорел от самогона, стадо пасти некому, пасут по очереди, а все люди наперечет. Пацанам стадо не доверишь, а вот Ивашка смог бы помочь, хотя бы до уборочной…
        Ваня согласился, и на следующее утро, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили исправно, кто продуктами, а кто деньгами. Относили все Агафье. Та ставила провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку, пряча за икону с горящей лампадой. Она никогда не была такой богатой, как сейчас и души не чаяла в своем постояльце. 
        А тот целыми днями пас стадо в заливных лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные слушались, да и Патрик ревностно помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не упускал разбредающихся молодых телок, норовящих незаметно ускакать в близкий лесок. Охранял.
                                                                               * * * * *
        Вскоре случилось удивительное событие. В сельской церквушке, стоявшей на зеленом пригорке и чудом уцелевшей в лихие революционные годы, немного скособоченной, но опрятной, с покосившимся деревянным крестом, вдруг стали мироточить иконы. Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, расцвели свежими красками, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда. Отец Герасим, настоятель прихода, чуть с ума не сошел от радости. Бегал в исступлении, суетливо подставлял сосуды, следил, чтоб ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бидон. Староста Фаддей Фаддеевич приладил мелкое корытце, и благочестивые прихожане со священным трепетом макали пальцами, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались…
        Через девять дней произошло совсем необъяснимое. Чистым ранним утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, заблистал белизной, загорелся огненным вихрем, и на кресте появилась Она. Богородица…
Стояла спокойно и мирно, одной рукой прижимала младенца, а другой указывала куда-то вдаль. Находилась в серебряном искрящемся облаке из огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как ни пытались вглядываться.
        Люди заволновались, поражаясь случившемуся диву. Из района прибыли начальство, журналисты. Снимали, фотографировали. Вызвали вертолет, он многократно облетал купол, вел съемку. Началось паломничество. Тысячи людей приезжали смотреть, ночевали в палатках. Одни видели, другие нет. Те, кто видел, считал себя отмеченными особой благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово… 
        А Матерь Божья все стояла, осиянная величием небесной славы, в огненном ореоле благочестия. Казалось, Она хочет что-то сказать людям, донести какую-то весть, подать знак грешному миру, предостеречь. Ночами превращалась в горящую звезду, с рассветом принимала видимый облик. 
        Село бурлило от пришествия пилигримов. Появился кортеж митрополита, самого владыки Иеронима. Оттуда вышел весь митрополичий причт, в сверкающих золоченых ризах. Вмиг узрели Деву Непорочную, пали в густую пыль, с великим усердием служили торжественный молебен. Организовали массовый крестный ход, возблагодарили Создателя и Невесту Его.
        Иероним задержался на время. Ему отвели лучшие покои в доме старосты, и он вел все молитвенные литургии в храме, прерываясь лишь на недолгий сон. Отец Герасим выпросил позволение продавать бесценное миро всем страждущим, а вырученные средства пустить на капитальный ремонт церкви. Митрополит согласился, обрадовав, что храм без сомнения приобщен божественной благодати и ремонт, конечно же, нужен. Обещал помочь материалами и рабочей силой.
        Отец Герасим как лет двадцать сбросил. Помолодел лицом, летал, словно на крыльях, везде успевал. Фаддей Фаддеевич собрал со всего села множество пузырьков от лекарств и особой освященной ложкой разливал драгоценное миро. Продавали его тут же, в церковной лавке и очередь не кончалась. Люди шли и шли. Свечи закончились быстро, посылали грузовик в город, чтобы закупить полтонны новых. Церковная касса быстро пополнялась. Сколько денег оставалось в кармане у старосты, сколько утаивал отец Герасим, никто об этом не знал, да и не до них было. Все гадали, рядили, к чему бы сие знамение?
        На сороковой день исчезла Дева Серебра. Все опять потускнело вокруг, но иконы мироточили… 
Митрополит проводил последнюю ночную службу. Церковь была полна молящимися, люди радостно и восторженно клали поклоны, с душой пели псалмы. Особо ретивые пали ниц пред ликами святых, замерли в благочестивой неподвижности.
        В открытых дверях показался Ивашка. В замызганной мешковине, грязных дырявых штанах, со своей пастушьей дудкой на груди, одетых на босу ногу лаптях или сандалиях, вид имел непотребный. Да и запах домашней скотины принес с собой. Словно легкий ветерок пронесся по храму, иные свечи потухли, задымились… 
Иероним обернулся, увидел босяка, сурово сдвинул брови, но не сбился, продолжил чтение литургии. Бабки зашикали, зашипели:
        – Куда прешься, Ирод? В святом месте в таком виде! Изыди, окаянный!
        Откуда ни возьмись, появился староста, крепко взял за руку, вытолкнул за порог. Швырнул пастушка наземь в густую пыль. Крикнул злобно:
        – Чтобы и духа твоего здесь не было! 
        И осекся. Неугасимой яростью на него смотрели два немигающих огонька. Патрик прыгнул стремительно, но Фаддеичу сильно повезло, лишь ворот, да полрубахи остались в зубах зверя, а на шее багровела ссадина от грозных клыков. Юркнул перепуганным зайцем за дверь, закрылся на засов, начал креститься, благодарить… 
         Ивашка поднялся, отряхнулся, взглянул на темный крест, поманил разъяренного пса, и они побрели восвояси.
 
        На следующий день к старой Агафье зашла Марина Геннадьевна, врач сельского медпункта, высокая статная сорокачетырехлетняя женщина, удивительно обаятельная и добросердечная.Она осталась вдовой несколько лет назад. Муж, - агроном, совсем еще юной привез ее сюда. Они и