Результаты объявлены. В этом году в университет я не поступил. На скамейке папа утешает сына. Еврейский папа говорит что-то о том, что нужно быть выносливым, не расстраиваться, трудности преодолевать. Еврейский сын слушает пригорюнившись – не ясно почему, что-ли он учился плоховато в школе, или придирались на вступительных экзаменах. Лето только началось. Еще можно поехать в Омский университет поступать – там легче, должно быть, в августе можно туда успеть. Более того, кажется, я приглашен на собеседование, могут взять кандидатом, и после первой сессии зачислить в студенты.
На самом деле меня занимают другие мысли. Если поступление в университет - это шаг карьеры, то свою карьеру я давно уже погубил, еще год назад. Да поступлю я на следующий год. Все что нужно - за месяц до экзаменов позаниматься, отключившись от некоторых факторов жизни. В этом году я не отключился. Меня занимало совсем другое.
По плану я буду год болтаться в Академгородке, только вот надо устроиться на работу и прописаться в общежитии. Как это делается, я уже наводил справки. Что мне там умного сказали? Некий завхоз интеллигент говорил – мы тебя примем, а то если тебя не пожалеть, будешь всю жизнь ругать нашу советскую власть. Так говорил завхоз.
Я себя не вижу со стороны. Что-то там с длинными грязными волосами, но густыми и здоровыми в те еше годы. Потом мне Паша рассказывал. ”Захожу селиться – ты сидишь один на железной кровати и смотришь на пол, на полу валяется газета”. Пашу как бы не заметил, когда он зашел и сказал “здрасьте”.
Паша уже учился на первом курсе, но его выгнали за двойки. Он затеял выучить линейную алгебру, сдать еше какие-то зачеты, и восстановиться. Хотя он, как бы, писатель. И работать собрался в газете. Толстая такая газета к съезду партии. Одним номером можно десять задниц подтереть! У Паши два старших брата в деревне. Еще не раз заявятся выпивать и закусывать. У него еще богемная подружка, дочь кого-то из золотодолинских коттеджей, но я пока всего еще не знаю. Встречи предстоят.
Паша пошил себе джинсы. У местного портного, знающего толк в суррогатах. Портной недавно только начал работать плотно, и пока джинсы иногда сидят так себе. Что ж теперь делать, если модель такая. Но, кажется, по тем временам за 15 рублей “из порванной штанины торчит мой голый зад!”. На барахолке джинсы в четыре раза дороже.
Такое существовало заведение - комитет комсомола. Я там побывал дважды, когда вступал и когда расставался. В сосновом лесу меня встретил комитетчик, сказал, что слышал про меня. Что я не поступил, но меня вызвали на кандидатское собеседование. Сказал - иди обязательно. Отец тебе поможет материально. Откуда этот пес что-то помнит про моего отца? Когда он меня исключал из рядов, отец приезжал, глотал седуксен. Особенно не интересовался вероятностью социальной реабилитации, но как-то задавал кое-где вопросы. Как же так, по их мнению, с волчьим билетом, без права опереться на старшего брата на лестнице в будущее... в конце концов пусть формально определят за что. Определения озвучивали. Вроде того что — друзья, не поливайте водкой винил с речами дорогого Леонида Ильича. На кандидатскую комиссию я не пошел. Максимализм, нигилизм. Пошли они...
А на улице встретил известного фарцовщика. ”Ну вы даете! Не можете поступить в университет, ребята. Купите у меня диск Ринго Старра!” Через десять лет этот персонаж получил статус беженца в американском посольстве, отсидев на спецу в mental hospital за измену родине - болтал много на радиозаводе в Бердске. Я его потом провожал в Америку.
- Скажи, что там за Америка? Ты там был...
И на самом деле, я два месяца был в гостях у тети в штате Вирджиния. Потом тетя сказала – возврашайся в СССР, там, кажется, победила перестройка.
- Поезжай, посмотри сам...
Паша привез ”иностранку”, журнал ”Иностранная литература”, с "Шумом и яростью". Порывался мне читать вслух, но я как-то не ответил на порыв, бессердечно как-то. Пытались поговорить.
- Зачем у тебя нарисованы рядом фашистская свастика и лозунг "слава кпсс"?
- Да я рассказ вот пишу в блокноте, про одиночество. Хочу вообразить состояние, когда я тону в болоте. Помочь некому, знаю, что иду на дно.
- Что ты там пишешь, не так интересно, как то, что ты нарисовал...
Мы жили в блоке из двух комнат на первом этаже. Паша любил погром ... О чем идет речь? Почитав вслух что-нибудь из Хемингуэя или Фолкнера, он предлагал совершить набег, или пробег, по соседям. Это известно еще как practical joke. У соседей по этажу спрашивали тройной одеколон, трубили в пожарный рог и провоцировали на легкую драку. Также Паша читал полузапрещенного Фрейда, как-то добывал в закрытом фонде ГПНТБ. .
40 лет спустя мы начали вспоминать сладкую жизнь в СССР. Я уверен, что отношение это завязано исключительно на душевное состояние участника дискуссии. Одна знакомая бабушка говорила мне с гордостью - а у нас в семье ни одного репрессированного не было! Что же, в таком случае она и на самом деле поклонница своего счастья среди красных знамен и красных портретов. Я пропускаю миллионы прочих оттенков и перехожу к себе только. Я не разделял эйфорию советских товарищей. Отщепенец во мне дал себя знать очень скоро после вступления в пионеры. Так насколько это отщепенство было распространено, многие ли могут быть с ним солидарны?
Как выяснилось, тут простые декларации и пафос ничего не проясняют. Тем не менее попробую проникнуть дальше, в темные или светлые контуры сознания.
Некий маменькин сынок, имеющих от щедрот власти полногабаритную квартиру, должности ученых - на призывном пункте написал заявление, что в армию идти не хочет, поскольку не согласен с политикой КПСС. Он рассказывал, что изложил свою позицию письменно на нескольких листах. Военный комиссар позвонил маме призывника и выяснил, что мама показывала его психиатру как-то по случаю. 30 лет спустя они также живут с мамой в полногабаритной квартире. Мама кормит сына таблетками, вот уже как 30 лет успокаивает его сознание.
Если я перейду на себя, то мое сознание примерно тоже турбулентное. Я все-таки начал с Альбера Камю и Франца Кафки тогда, когда в моде был Шолохов и казаки колхозные. Другими словами с коллективизациями разного толка я не дружил.
Я иногда жёлчен. И сейчас, и в те времена тоже был иногда депрессивно желчен. Паша поправлял:
- Mожет быть и так, что люди просто любят друг друга.
- Мне все надоело.
- Купи билет до Москвы, найди в галерее картины Ренуара. Посмотришь, станет легче.
В сентябре я работал гардеробщиком в главном корпусе университета. В октябре прописка уже была продлена, так что устроился в ВОХР. Сидел ночью в институте неорганической химии, взял связку ключей и пошел гулять по этажам. В какой-то лаборатории включил свет, взвыла сирена. Свет выключил - сирена затихла. Но меня пробрала крупная дрожь. Собственно говоря, в пятой или шестой комнате я нашел бутылки с эфиром. Недавно Паша приносил пузырек с эфиром, и все попробовали. Хорошо, что не героин. В СССР редко встречались наркотики хорошего качества. Впрочем, я пробовал морфий. Моя бабушка умерла недавно от рака пищевода, так, поехав на похороны, я подобрал десяток пакетиков с белыми кристаллами. Вообще-то, употребив, я решил, что ничего ровным счетом не почувствовал. Хотя, описывая тонкие ощущения знатокам, получил оценку, что все, что нужно было, произошло. Я, наевшись бабушкиного морфия, пошел на танцы, или на так называемые скачки по-черному, которые не следует путать с бальными. Я сам практически не танцор. Но выдающиеся танцоры в общежитии имелись. Некоторых забирали "за рок-н-ролл" в милицию. На танцах я познакомился с некой Светой, которая и Светой то и не была. She called herself Lil, but everybody knew her as Nancy... Не знаю, кокаин я никогда не пробовал, но похоже, что морфий вызывает некое замороженное оцепенение. Так что я как-то не сразу начал бацать. Но раскрутился с нескольких оборотов, так что Света радостно смеялась. Более резвый рокнрольщик таким вот образом в конце концов женился на будущем президенте постсоветской книжной империи. У него было имя птицы. 40 лет спустя он после долгих умственных усилий назвал меня еврейской принцессой из любимого Sheik Yerboгti, ну хорошо, что пока еще не пейсателем. Во время погрома Паша как-то набил ему морду, и напал было на меня. Но я разбил стекло и выпрыгнул в окошко с первого этажа. Потом, когда я вернулся, Паша важно читал сидящему на железных койках народу, как Старик в море ловил большую рыбу, и в силу выбитого стекла товарищам было холодно. Одеяло повесили на разбитое окно, но на улице минус тридцать. Непонятно, кто был в этом виновен, я или Паша, который любит погромы...
К Паше приехали два брата, после всяких угощений и выпивок сказано было: "Так - всё, теперь здесь в ближайшие три месяца делать нечего".
- Эй, пацаны. Тут у меня за стенкой женщина. Ей мало. Никто не хочет?
Но никто не захотел.
Через неделю после знакомства на танцах Света познакомила меня со своей тетей. Дядя там тоже был, ветеран ВОВ, вспоминал, как в 1944 году танцевал с фельдшерицей, а потом они пошли в какие-то нумера, и дама стала отстегивать деревянную ногу-протез. Тетя Светы дарила меня мохеровым шарфиком, но, если верить Свете, держала в другой руке купюру в 50 рублей, как тогда говорили “с Лениным”, и готова была подарить мне и купюру, если бы я проворно чмокнул ее в щечку. Я, конечно, не догадался. Света работала где-то машинисткой в какой-то канцелярии научного центра, и доносила мне на канцелярских интеллигентных дам, посмотревших “Сталкер” Тарковского. Они сказали – нет, наши люди в таких облезлых квартирах не живут.
У Паши была пассия из высшего общества научного центра, с дедушкой в “докторском” коттедже. И у нее была подружка лесбиянка, хотя это, скорее всего, была легенда – мало ли, что они танцевали вдвоем в обнимку. Паша почему-то был влюблен, как Александр Блок в эту нездешнюю незнакомку. Пассию звали, кажется, Леной. Она и на самом деле была классная, хорошо одевалалась, читала, видимо, достаточно много. Альтернативная пара псевдолесбиянок – некие сестры Семечки пролетарского происхождения, составлявшие списки пойманных очкариков, склоненных к быстрому половому акту. Впрочем, они любили ангажемент на неделю, две – чтобы их целовали и кормили в кафетерии, а тех, кто от них сразу же после соития убегал, читая на ходу учебник какой-нибудь там квантовой механики, они снисходительно звали конфузниками. Это вообще все к тому, что секс в СССР был. Был еще и рок-н-ролл.
На сессии с прогрессивным роком, что-нибудь крышесдвигающее – Кing Crimson Red – чтобы побегать по снегу босиком, перевернуть кровати, и захотеть кого-нибудь убить – заходили студенты из политучилища. Они очень интенсивно рассказывали про свои психоделические эксперименты, но их, из осторожности, считали стукачами. Я часто лежал на койке и не мог понять, что это за люди приходят и уходят. Иногда не уходят, а живут здесь, в ожидании поезда в Читу, или там в Усолье-Сибирское, то есть весь зимний период холодов от ноября до апреля. В общежитии университета ночевать все же намного комфортнее, чем на вокзале. Даже заходил следователь
