Алиночка

- Алиночка, что случилось? – были первые слова матери, когда старшая сестра вернулась домой.
Такой Маша её ещё не видела. Вся растрёпанная, с размазанными по щекам слезами с тушью, девушка дрожала, как осиновый лист. Платье было изодрано. На руке рядом с кровоподтёком краснел ожог от сигареты.
- Алинка, что с тобой сделали? Кто?
Маше хотелось обнять бедняжку, погладить по головке, но отчего-то она не смела этого сделать. Вместо этого осторожно взяла сестру за руку. Алина её не оттолкнула.
- Они на меня напали…

- Ничего не желаю слушать! Ты сказал, что Бога нет, так о чём у нас может быть разговор?
- Алин, но я же сказал: «если…»
- Это неважно! Ты усомнился в существовании Господа. Между нами всё кончено!
Макс вжал голову в плечи, словно от удара. Но Алина больше на него не смотрела. Развернувшись на каблуках, девушка спешно зашагала к выходу – в разгоняемую светом фонарей темноту ночи.
Внутри всё кипело от возмущения. Безбожник! Еретик! Да как у него язык повернулся такое сказать?! Посмотрела бы на него Алина, как бы он говорил в Средневековой Европе, под бдительным оком Инквизиции!
Девушка быстро приближалась к подворотне, когда кто-то грубо окликнул:
- Эй, чурка!
В следующую минуту мужик с бритым затылком грубо схватил её за руку.
- Понаехало вас тут, черномазых! – зло процедил другой, такой же бритоголовый, тыча ей в руку сигаретой.
Алина попыталась вырваться, но тут же хулиган ударил её наотмашь по лицу. Другой, что держал её за руку, сжал её так, что девушка, не удержавшись, вскрикнула.
- Это ещё только разминка, - угрожающе пообещал мучитель.
Алина с ужасом поняла, что он прав. Озлобленные фашисты не знают жалости к людям иной национальности. И нет им дела до того, что Алина родилась в России, имеет русский паспорт. Можно скрыть фамилию Георгадзе, но куда девать смуглую кожу, тёмно-карие глаза, густые чёрные волосы?
- Пустите, сволочи! – кричала она, пытаясь сбросить с себя их грязные руки, лапающие её со всех сторон.
Те в ответ хохотали, наслаждаясь полной властью над слабой девушкой.
- Помогите! Кто-нибудь!
Один из негодяев тем временем рывком дёрнул мешающее ему платье. Тонкая ткань, угрожающе затрещав, разорвалась. Затем стал стягивать с девушки трусы. Но вдруг дёрнулся, как от удара.
Нет, не как. Молодой человек, двинувший ему по затылку, внезапно встал между ним и девушкой. Удар по руке заставил другого его товарища ослабить хватку. Чтобы наброситься на парня, Алину ему пришлось выпустить.
- Беги! – крикнул ей неожиданный спаситель, отбиваясь от обоих.

Когда отец прибежал на место, там никого не оказалось.
На следующий день обратились в полицию. Следователь, грузный мужчина с усами, принял заявление крайне неохотно и не сразу. Ну и что, что пытались изнасиловать? Не изнасиловали же. Так чего переживать? Забудьте и живите дальше – вон за окном солнышко светит, птички поют. После долгих уговоров сдался, махнул рукой:
- Ну ладно, давайте заявление. Но сами понимаете: добровольно никто не признается.
От шока Алина оправилась нескоро. Бывало, что ночь напролёт она сидела на кровати, так и не сомкнув глаз. А когда засыпала, ей часто снились кошмары. От этого она стала ещё более раздражительной, кричала не только на Машу, но и, чего раньше никогда не бывало, на родителей. В учёбе стала невнимательной. Боялась лишний раз выйти из дома.
Весь этот ад продолжался около года. Потом жизнь постепенно стала налаживаться. Алина закончила институт и почти сразу же вышла замуж за Костю – бывшего однокурсника.
А что же Макс? С ним Алина рассталась сразу после случившегося. Узнав о том, что на неё напали, парень, забыв о ссоре, примчался, чтобы окружить любимую девушку заботой. Но Алина не захотела его видеть.
- Как ты мог отпустить меня одну на ночь глядя?
- Но ты сама убежала, - оправдывался Макс.
- Это неважно. Если бы ты меня действительно любил, то шёл бы за мной следом. Уходи! Ты подлый несчастный трус!
Эти же слова через год совместной жизни услышит от неё и Костя. Из вежливости он не одёрнет руку, когда оную станет пожимать защитник Аронова. Чистое предательство веры Христовой, за это нет прощения!
Разобравшись с квартирой, Алина Звягинцева переедет жить к родным, и Маше снова придётся привыкать к непростому характеру сестры, к бесконечным придиркам и истерикам.

- Подпишитесь за амнистию для политзэков?
С этими словами тётя Зоя протянула листок соседке.
- Даже не знаю, - заколебалась та. – Не возьмут ли нас потом «на карандаш»?
- Кто ж может в нашей стране это гарантировать?
«Действительно, никто», - подумала Маша.
Свобода… Демократия… Права человека. Разве кто-то в стране ещё верит, что всё это существует не на бумаге? В стране, где власть фактически принадлежит одному человеку, притом жестокому, циничному, где Госдума «не место для дискуссий», а «независимый» суд принимает решения «по звонку сверху». И самое противное, церковь уже не духовный учитель нации, а скорее идеолог правящей партии. Достаточно вспомнить ту нехристианскую злобу, с которой священники обрушились на циркового гимнаста Аронова. За то ли, что он плясал в Божьем храме? Или за то, что на его пальто висела белая ленточка с надписью «Россия без Маркова»? И ведь возмущаться стали после того, как президент обозвал его «чёртом из табакерки». Это был сигнал полиции – в тюрьму Аронова на семь лет. За осквернение храма и оскорбление чувств верующих.
Впрочем, в списке, принесённое тётей Зоей, он стоял не первым. Первыми были «сахарные узники», год назад вышедшие на проспект Сахарова в день рождения президента. Последнему их «поздравления» не понравились. Пятнадцать человек из тех, что были схвачены, до сих пор находились кто под стражей, кто под домашним арестом. Только двое были отпущены под подписку о невыезде – после того, как написали «Оду Маркову».
Кроме них, в списке значились сотрудники газеты «Слово вольное» и участники «марша жильцов дома номер семь».
- Давайте, тёть Зой, я подпишусь.
Обрадованная соседка дала Маше листок, объяснив, в какой графе писать фамилию, имя, отчество, в какой – адрес, и где ставить подпись, и какое сегодня число. После того, как девушка всё сделала, тётя Зоя спросила отца семейства.
- Да чего подписываться? – отмахнулся тот. – Всё равно ничего не изменится.
- Ну, а ты, Алиночка?
- Нет! – вскричала вдруг девушка с неожиданной злобой. – Это типичная либеральная подлость – заставлять других идти против своих убеждений и заставлять подписывать то, чего они не хотят! А ты, - обратилась она к Маше, - понятно, чего стоишь! Подписываться за освобождение этого кощунника! Да пусть скажет спасибо, что его вообще не прибили! А надо бы!
- Там же не только он, - возразила Маша. – Там ещё и «сахарные узники»…
- Все эти «сахарные узники» - фашисты! – перебила Алина. – Они нас всех ненавидят! Ну, давай, целуйся с ними, если хочешь! Только они тебе нож в спину!
- Девочки, не ссорьтесь, - робко вступилась мать.
Но Алину было не остановить.
Тётя Зоя, видя, что назревает скандал, поспешила удалиться. Но из своей квартиры, что прямо за стенкой, ещё долго слышала о Машиной беспринципности и душевной продажности и об излишней к ней либеральности со стороны родителей, которым, по мнению Алины, следовало лупить младшую дочь почаще.

«Блинов Сергей Вадимович… студент 3-го курса исторического факультета ГУ-ВШЭ… Блинова обвиняют в том, что он избил сотрудника ОМОНа его же дубинкой….
«Гугл» выдавал всё новую информацию. На теле потерпевшего, однако, следов побоев так и не обнаружили. Зато лицо самого Блинова, которого, по данным следствия, никто не бил, на снимке было разбито в кровь.
Аналогичный случай произошёл с Варенниковым, которого Маша пропустила через «гугл» ещё раньше. Активист «Левого фронта», которого с проспекта Сахарова уносили бессознательным, тоже якобы сломал омоновцу руку (которая каким-то чудом срослась в считанные секунды). Его, по словам следствия, тоже никто не бил.
«Не сёк я унтер-офицершу – она сама себя высекла», - так, кажется, говорил гоголевский городничий.
Копытов, Голиков, Беспалов, Луховицкий – фамилии и краткие биографии «сахарных узников» проносились перед Машей со скоростью киноленты.
Шушаков… женат, имеет двоих детей… на его попечении находится мать-инвалид. На проспекте Сахарова в тот день не был.
К концу дня девушка уже знала о «сахарных узниках» многое. Пожалуй, только один из этих пятнадцати действительно мог ходить на «русские марши» и кричать: «Чурки, вон из Москвы!». И хотя к нему она питала меньше сочувствия, чем к остальным, всё-таки спрашивала себя: а заслужил ли человек, страдающий астмой, чтобы его, попирая все законы, держали за решёткой?
Остальные же, судя по описанию, едва ли могли заслужить звания, которым окрестила их не в меру эмоциональная Алина. Особенно Блинов и Шушаков – антифашисты. Выделив это слово жирным шрифтом, Маша вывела страницу на печать.
- Алин, смотри, - распечатанный листок она протянула сестре. – Тут про двух антифашистов с Сахарова.
Алина, уже третий день делавшая вид, будто не замечает сестры, молча взяла листок и, даже не взглянув, демонстративно порвала. Клочья она подняла кверху, по-видимому, чтобы кинуть Маше в лицо. Но вдруг передумала и вернула их обратно.
- Ты подлая! Подлая! – закричала Маша.
Впервые за свои девятнадцать лет она осмелилась повысить голос на сестру. А уж назвать её подлой…
- Маша, ты не должна так разговаривать с Алиной, - вмешалась мать. – Она старшая.
Сама Алина с минуту стояла, ошеломлённая словами сестры. Чуть придя в себя, замахнулась, чтобы, как в детстве, дать ей оплеуху, но Маша проворно отскочила.
- Алиночка, прошу, не надо, - отец встал между ними. – У Маши ещё юношеский максимализм. Это пройдёт.
- Разбаловали вы Машку, - зло процедила Алина. – Вот она и распустилась.
Вздохнув, Маша ушла в свою комнату. Вот так всегда – что бы Алиночка ни сказала, что бы ни сделала – родители на её стороне. Порой Маше казалось, что задуши её сестра голыми руками – мать с отцом и тогда не скажут Алиночке слова бранного.
Мать рассказывала, когда Маша ещё не родилась, Алиночка (ей было тогда три годика) подхватила воспаление лёгких и едва не умерла. К счастью, девочка поправилась, но страх потерять её, по-видимому, засел глубоко в душах родителей. Он-то и заставлял их потакать любому капризу дочери.
Пока Алина не ударилась в православие, с ней ещё можно было разговаривать. Тогда она не корила близких за то, что не молятся перед сном, не соблюдают постов, не ходят в церковь к пасхальной заутрене. И главное – она не ненавидела так рьяно всякого, кто в Бога не верует.
Достаточно быстро оставив бесполезные попытки угодить сестре, Маша её всё же уважала. До сегодняшнего дня. Сейчас же она впервые в жизни чувствовала к ней отвращение. Никогда ей ещё не было так стыдно за Алину. Эти двое антифашистов защищали её мать, отца, сестру, её саму. И теперь, когда они за свои убеждения попали за решётку, Алина не нашла в своей душе благородных слов. Более того, она фактически их оклеветала. Свинья неблагодарная! Как хорошо, что Блинов и Шушаков её не слышали!
«Может, написать им письмо?» - идея пришла в голову неожиданно и показалась несколько дерзкой.
Со школьной скамьи она испытывала перед