Художник Юра был рослым жилистым парнем, 20-ти с гаком лет от роду, с несколько угловатыми движениями. Когда ему вздумалось разнообразить свои жизненные впечатления, он устроился сезонником в нашу экспедицию и по распределению попал в отряд к нам с Иваном.
И вообще то лето начиналось неладно…
Началось оно с дохлого медведя. Мы впятером прилетели к охотничьей избушке на речке Бесь, чтобы жить и работать. Там в петле лежал задушенный зверь. Это была небольшая проблема, через пару дней медведя увезли оттуда подальше на внешней подвеске вертолёта.
Пора было приниматься за дело. Наши трое рабочих были совершенно разные люди. У упомянутого Юры угловатыми оказались не только движения, но и характер… Витёк-Трубовое-Дело – мужчина средних лет и невыдающейся внешности – сразу отрекомендовался полным прозвищем, которое знающие его люди давно использовали вместо фамилии. Когда происходило что-то серьёзное, Витёк давал событию неизменную оценку: «Трубовое дело!», – а на более весёлые вещи он реагировал словами: «Труба, блин!..» Эта же последняя фраза заменяла в его лексике «Доброе утро», он произносил её ежедневно, открыв глаза и осмотревшись…
Витёк долго работал в химлесхозе, добывал живицу. В последний сезон он взял с собой на участок боевую подругу. Их «семейный промысел» закончился тем, что Витёк метнул в напарницу топор, но случайно промахнулся, точнее, дама успела выскочить за дверь, в которую орудие и воткнулось. После этого Витёк уволился из «химдыма» и решил устроиться в такое место, где не бывает ни дам, ни водки, то есть к нам.
Третьим сезонником был Андрюха – восемнадцатилетний паренёк с плохим зрением. Несмотря на это, он отходил весь сезон, и очень интересовался нашей профессией. В первом маршруте со мной он на скользком склоне упал и разбил прибор, но это было работой, такие вещи прощались, и Андрюха не спасовал и не сдался. Я советовал ему следовать моему примеру, поступать заочно в геологоразведочный, оставаться на постоянку… Но он уехал, и мы больше не виделись.
Витёк тоже ни разу не подводил, хоть в первые дни Иван и решил оставить его на ВБС ввиду возраста и предшествующего нездорового образа жизни. Иван выбрал себе в напарники Юру, но тот сразу стал отставать, потом требовать 8-часовой рабочий день… Словом, вернувшись, Иван очень нервничал. Сдобрил ситуацию Витёк, приготовивший к тому времени вкуснейший ужин.
Всё же Иван задумал избавиться от художника. Что касается меня, я всегда лояльно относился к неоднозначным людям, особенно творческим. Будь я начальником отряда, я, возможно, терпел бы Юрины выходки до конца сезона.
Вскоре выяснилось, что готовил Юра омерзительно, дрова колоть не умел и ещё обладал массой негодных для полевой жизни качеств, таких, как осознание собственной значимости, тяга к бытовым дискуссиям, нежелание принимать установленные правила как аксиому и чему-либо учиться… Словом, нелегко художнику в тайге, писатели, на мой взгляд, более покладисты…
Но Юра не был намеренным злодеем, он по-своему старался угодить обществу. Отдохнув после рейса, он на другой день вытащил откуда-то метровый кусок ватмана и мягким карандашом набросал на нём картину следующего содержания: наша избушка, тайга на заднем плане, под окошком похожий на Ивана геофизик открывает футляр гравиметра, и замирает в остолбенении, потому что оттуда с лёгким дымком вылетает джин женского пола, весьма приятного вида и с большими грудями… Всё было выполнено в быстрой технике, но хорошо передавались и движения, и чувства, и даже как будто утренний свет присутствовал в чёрно-белом наброске. Мне картина очень понравилась, Витёк с Андрюхой были просто в восторге, и даже Иван, минутным взглядом оценив шедевр, стиснул зубы и ничего не сказал.
Решив, что испорченный желудок – меньшее зло, чем сорванная работа, мы оставили Юру в лагере и ушли в трёхдневные рейсы: Иван с Андрюхой, а я – с Витьком. Как выяснилось, ходьба и впрямь была для последнего привычным делом.
В первый день мы пересекли государственную границу Советского Союза (бывшую, до присоединения в 1946 году автономной республики Тува). Там была широкая просека, поросшая молодым лесом, валялись полусгнившие столбы, провода и керамические изоляторы линии связи, по всей просеке тянулась охотничья тропа.
Мы заночевали в другой избе, утром Витек приветствовал меня обычным «Труба, блин!», – и мы тронулись дальше. Погода звенела, мы взобрались на лесной перевал и стали спускаться вниз. Я смотрел в карту, сравнивал с ней дальние горы, надо было поглядывать ещё и по ноги… Вдруг я услыхал громкий страшный шёпот Витька. Он приостановился, звал меня и куда-то показывал пальцем… Метрах в двадцати впереди среди деревьев стоял огромный красавец-медведь и смотрел на меня, чуть склонив голову… Отработав в тайге уже три сезона, я до тех пор ни разу не видел живого медведя, только много раз слышал их рёв. А то лето началось с мёртвого зверя, потом встретился живой, потом…
Я стоял, медведь тоже. Я спрятал карту за пазуху, расстегнул кобуру и достал недавно полученный револьвер 1929 года выпуска. Как объясняли старшие, он предназначался для того, чтобы выпустить в медведя шесть пуль, седьмую нужно было оставить себе… Правда, Паша из соседнего отряда однажды уложил матёрого нападавшего на него зверя одним выстрелом из аналогичного оружия. Но то была судьба. Паша стоял на бугре, зверь бежал к нему через ложбинку, маленькая пуля попала в шейный позвонок и сразу парализовала гиганта.
Но стрелять мне всё равно не хотелось…
Из осевшего в подсознании книжного опыта (Джек Лондон и другие) всплыло убеждение, что к зверю нельзя поворачиваться спиной. Осторожно оглянувшись, я отпятился до того места, где остановился Витёк, перелез через валежину, сел на корточки и поставил на неё пистолет, сжимаемый двумя руками. Медведь приблизился ровно на такое же расстояние и продолжал смотреть, склонив голову на бок. Солнечные пятна играли на его коричневой шкуре. Это был высокий, видимо, недавно возмужавший самец. Я испытывал некое чувство нереальности и спрашивал себя, что я стану делать, если он и впрямь нападёт… И тут мне вспомнилась Пашина наука: на медведя нужно кричать. Ни в коем случае не рычать и не вопить, а кричать что-нибудь членораздельное. А что членораздельное может прийти в голову в такой ситуации?..
Словом, я произнёс монолог, от которого медведю стало стыдно, или его просто напугали чуждые природе звуки. Зверь подпрыгнул на месте, развернулся на 180 градусов и в несколько прыжков скрылся за лесной седловиной. Витек, помолчав, выдохнул: «Трубовое дело!» Не знаю, к чему это больше относилось: к медведю или к моему монологу. Истерически хохоча, мы пошли дальше и снова встретили другого медведя только на следующий день. Там всё было по-другому. Отдыхавший зверь заслышал наше приближение, отбежал немного, повернул голову и стал смотреть. Расхрабрившись после вчерашнего подвига, я стал на него орать, но зверь не шевелился. Я выстрелил в воздух, но зверюга (кажется, этот был постарше и менее наивного нрава) не моргнул и глазом. Тогда я предложил Витьку: осторожно, не спеша самим отправиться обходной дорогой туда, куда я так решительно отправлял медведя. Словом, если гора не бежит от Магомета, то… Мы шли по руслу каменистого ручья (Фенимор Купер писал, что так не остаётся запаха следов). Преследования не обнаружилось, но след на душе остался…
А Иван в том рейсе задумал облегчить судьбу, сплавившись на лодке по речке Бесь. Они с Андрюхой проплыли километр и врезались в лесной завал. По счастливой случайности они сами с рюкзаками оказались наверху, а порванная лодка – под брёвнами. Стоило труда вытащить её оттуда и доставить до ближайшей поляны, где мог сесть вертолёт, а потом продолжить путь пешком, как и положено по технологии. Иван потом долго сокрушался, что карты устарели, а я поддакнул что-то по поводу этимологии тюркских названий, мол, где БЕСь, туда не лезь…
На третий день мы все вчетвером довольно рано вернулись в лагерь, встретившись на подходе. На базе нас ждал новый сюрприз, но приготовил нам его не Юра. Юра только сказал, что нас срочно ждут на рации…
На верхней ВБС в тот раз сидели наш старый друг Москвич и ещё некто сорокалетнего возраста. Имени его не припомню, буду называть просто Кадр. Кадр никогда прежде не бывал ни в горах, ни в тайге, но кое-что читал о рыбалке. С горы он увидел поблёскивавшую среди лесного массива речку. До неё было километра три. Дежурил в тот день Москвич, Кадр взял снасть и отправился вниз. Промысел не состоялся, – снасти были не той системы, – но, собравшись назад, Кадр с удивлением обнаружил, что с реки гору не видно: мешают деревья… Конечно, более опытный человек пошёл бы от реки всё время вверх, пока не поднялся бы на открытое место. Кадр этого не сделал. Возможно, он был прав…
Я помню, как строго красноярский инженер по ТБ принимал у нас экзамены на допуски к полевым работам. Я зубрил зелёную книжку и отвечал на вопросы, всегда на тройку, и то – только потому, что инженер и наш начальник были друзьями, и первый не хотел срывать второму план работ. Когда инженер приезжал в партию с очередной проверкой, Василич выставлял коньячок и после третьей начинал пытать собеседника любимым вопросом: «Георгич, ты мне скажи: техника безопасности – это наука или религия?..»
Через 12 лет вновь устраиваясь в экспедицию, я нашёл Георгича в его кабинете, изрядно постаревшим и каким-то усталым. Он был и чуть под хмельком. Он обрадовался моему визиту и, ради порядка спросил, что я буду делать, если заблужусь в тайге. Что самое первое? Я перебрал все возможные варианты, но Георгич только загадочно ухмылялся. Потом выдал свой правильный ответ: не суетиться… После этого он поставил подпись, разрешающую мне работать, а от себя добавил, что в наше время, чтобы уберечься от настоящих хищников, надо читать не правила техники безопасности, а кодекс законов о труде, хотя и это вряд ли поможет…
Кстати, я тогда после 12-тилетнего перерыва направлялся на работу в те самые места, где когда-то потерялся Кадр.
Так вот, Кадр не стал суетиться. Он обнаружил маленькую избушку в четыре венца, какие ставят охотники для редких ночёвок. Там была печурка, полка для спанья и мешочек риса. Кадр стал варить рис и есть… Вечером Москвич сообщил о пропаже, на следующий день в партию вылетел инженер по ТБ. К нашему возвращению он был уже на горе, туда же был собран личный состав, работы были остановлены, все ждали только нас. Через четверть часа и мы, не разувшись после маршрута, были доставлены туда вертолётом.
На горе Георгич над картой распределял поисковые маршруты, тут же нервно покуривал Василич, озабочено суетился Москвич. Бригады разошлись с вершины в разные стороны, вертолёт с командным составом стал летать вокруг склонов. Мы с Витьком спускались зигзагами, постоянно окликая Кадра и заглядывая в разные тёмные уголки. Но на половине спуска мы увидели, что вертолётчики сверху высматривают нас. Мы выскочили на полянку, с вертолёта была сброшена сумочка от медицинской аптечки, в которой находилась записка: «Его нашли», – и указание, куда следовать к месту сбора. Живого или
