I
Сказать, что Будапешт — один из самых красивых городов мира, значит не сказать ничего. В него я влюбился сразу и навсегда. Помимо архитектурного великолепия, чистоты и рациональности в столице Венгрии есть особая гармония, соприкосновение с которой меняет устоявшиеся критерии восприятия происходящего.
Я прожил в этой гармонии без малого семь лет, которые пришлись на отрочество и юность.
Мое знакомство с Будапештом началось летом 1957 года, ровно через год после вторжения советских войск в Венгрию, участником которого был мой отец. К этому времени городская жизнь уже вошла в привычную колею. Газоны, вытоптанные советскими солдатами, восстановили. Бордюры, порушенные нашими танками, выровняли. Разбитые окна и витрины застеклили. И только многочисленные орудийные и пулевые выщерблины на стенах домов напоминали о прошедших боях.
Сначала нас разместили в общежитии военного городка, но вскоре перевели в благоустроенную квартиру в обычном пятиэтажном венгерском доме, расположенном почти в центре города.
Первое, что меня тогда поразило — это необыкновенная чистота в подъезде. Я ведь привык к расхлябанным входным дверям, обшарпанным лестничным клеткам, сплошь исписанным стенам и потолкам с черными разводами от жженых спичек. Причем сам неоднократно вносил лепту в художественное оформление этих объектов. А здесь оказалось, что грязь в подъездах, так же как и разруха на примыкающих к домам территориях, для венгров противоестественна.
Как потом выяснилось, чистота и порядок образуются не сами собой, а создаются и поддерживаются дворником, который для этих целей получает служебную квартиру в этом же доме, из расчета на каждые два подъезда — один дворник. Нет нареканий со стороны жильцов — живи в этой квартире, пока не вынесут вперед ногами, не хочешь или не можешь хорошо работать — съезжай, освободи место другим.
У нас дворником становятся по несчастию, у них — по призванию. Венгры с почтением относятся к своему дворнику и называют его хозяином. Дело здесь не в воспитании, а в прагматике. Текущая домашняя жизнь без него немыслима. Ремонт водопровода, вынос мусора, мытье стекол, замена баллонов с питьевой водой и многое другое входит в его обязанность. Естественно, за дополнительную, но вполне разумную, плату.
II
Следующее открытие, состоялось во дворе, где мы занимались своей любимой забавой — играли в «войну». Мы с остервенением рыли окопы на газонах. Ползали по-пластунски по асфальту, протирая штаны до дыр. Стреляли друг в друга из игрушечных автоматов и бросали песочные гранаты в трансформаторную будку, которая заменяла нам танки противника. Кричали «Ура!», бежали в атаку, захватывали и «пытали» пленных.
Венгерские дети — наши ровесники — с недоумением наблюдали за происходящим, а когда мы попытались втянуть их в игру, с ужасом разбежались по домам.
Удивительно, но венгерская детвора в войну не играет! Это открытие потрясло мою юную душу. Как же так, мы играем, а они — нет?
Через несколько лет, когда мы уже повзрослели, мой венгерский друг, сосед по дому, скажет: «Вы, русские, умеете хорошо воевать и разрушать, но не научились жить в стабильном мире и разумно благоустраивать свою жизнь».
И то, правда. Но до понимания того, что война и разруха у нас в крови, было еще далеко, и я с удовольствием продолжал воевать понарошку.
III
Учился я в советской школе при посольстве СССР в Венгрии, куда вначале нас доставляли автобусом под охраной автоматчиков. Потом эти рейсы отменили, поняв, что венгры мирные люди, которые, хотя и считают русских оккупантами, но внешне это не выказывают. Им все равно, кто у власти, лишь бы не трогали их домик и не мешали жить.
Здание школы утопало в тени роскошных каштанов, росших на бульваре, выходящим одним концом на площадь Героев (венгерский аналог нашей Красной площади). На ней вместо мавзолея находится памятник Аттиле — легендарному вождю гуннского союза племён, в состав которого входили венгры или, как они сами себя называют, мадьяры.
Проходя мимо этого великолепного памятника, я недоумевал: «Почему Аттила, а не вождь местного пролетариата?». Сейчас понял: венгры почитают и сохраняют свою историю — она у них одна и на века. Мы же ее в грош ни ставим и регулярно переписываем, сообразуясь с текущим моментом.
IV
Когда я немного повзрослел, и стал вполне сносно объясняться по-венгерски, родители разрешили мне самостоятельно выходить в город. Помимо множества трубочистов в абсолютно черном одеянии и диковинных для нас тротуарных водостоков, меня особенно удивило, что все магазины, в какой бы я ни зашел, были переполнены товарами, и ни в одном из них не было очередей. Если и встречались отдельные очереди, то их организовывали русские женщины, с шумом скупавшие рулоны тюли, сотни метров шелка и другой мануфактуры. Продавцы дивились, но с удовольствием отпускали залежалый товар.
«Почему у нас в Союзе магазины почти пустые, а за теми немногочисленными товарами, что выбрасывают на продажу, выстраиваются огромные очереди? — задавал я сам себе вопрос». И не мог на него ответить. Теперь отвечу. У них экономика повернута лицом к человеку, а у нас она обращена другим местом. Их экономика работает на индивида, а наша — на общество. На вопрос, что означает для него хорошая экономика, венгр ответит — это, когда мне хорошо, а наш человек скажет — это, когда нам хорошо. Вот эта разница между «мне» и «нам», как раз и приводит к дефициту всея и всего, создает немыслимые очереди за элементарными товарами и формирует специфическую систему распределения материальных благ, подавляющую и унижающую человека.
V
Своеобразной оказалась и структура венгерского общества. Не знаю, как сейчас, но в тот период все венгры как бы разделялись на три группы: нормальные, средние и богатые. Для людей, относящихся к группе нормальных, перечень доступных товаров и услуг был весьма ограничен, но вполне достаточен для нормальной жизни. Они могли купить одну марку сигарет («Кошут»), один сорт пива («Семейное»), один сорт вина («Палинка»), два вида хлебобулочных изделий (батон и булочку) и так далее. Все качественное и очень дешевое. Для людей среднего достатка ассортимент товаров и услуг расширялся примерно в десять раз, но и цены при этом возрастали раз в пятнадцать-двадцать. Для примера, если сигареты «Кошут» стоили двадцать филлеров, то сигареты «Журавль» — уже около четырех форинтов. Для богатых людей не было никакого ассортиментного ограничения. В специальных магазинах можно было купить все, что душа пожелает. Но цены при этом взлетали примерно раз в тридцать по сравнению с ценами среднего уровня.
В чем «фишка»? Такая система практически исключала нищету и препятствовала образованию олигархии. В то же время она мотивировала людей к добросовестному труду. Поскольку перемещение из группы в группу определялось лишь финансовыми возможностями человека, а не его связями и пронырливостью.
Наша публика, находясь в Венгрии, причисляла себя к среднему сословию, но товары приобретала в основном наиболее низкой группы. Полагая, что смысл службы за границей в том, чтобы скопить как можно больше денег в рублях для последующего приобретения в Союзе автомашины, кооперативной квартиры или дачи.
VI
В Будапеште есть одна удивительная улица — Ваци. По ней с трудом протискивались два легковых автомобиля типа «Трабанд», а ширина тротуара не превышала полутора метров. Но на ней размещалось фантастическое количество малюсеньких магазинчиков, в которых можно было найти все и даже больше того. У нас витрины обычно используются для того, чтобы обозначить магазин, показать его целевую ориентацию. Здесь же на витрину выставлялся практически весь ассортимент товара с подробными ценниками и описаниями, так что, не заходя в сам магазин, можно было получить исчерпывающую информацию обо всем, что тебя интересует в данный момент.
Я часто приходил на эту улицу и посещал один, особо приглянувшийся магазинчик. Он находился в полуподвальном помещении и вместо витрины имел только вывеску: «Почтовые марки». За маленьким прилавком сидел старик-еврей с седыми вьющимися космами, в помятом сером костюме в тонкую полоску и с неизменной лупой в руках. Позади, справа и слева от него размещались потемневшие от времени стеллажи, сплошь заставленные альбомами с марками. Перед прилавком размещался крошечный журнальный столик с самыми авторитетными в то время марочными каталогами «Scott», «Stanley Gibbons», ««lvert et Tellier» и «Zurnstein». Часами я просиживал за этим столиком. Изучал каталоги, рассматривал марки и, сам того не замечая, переносился то на загадочные Соломоновы острова, то в жаркий Судан, то в неведомую Тасманию. Затем покупал одну-две марки не дороже пяти форинтов, и бережно помещал их в свой карманный кляссер. Хозяин магазинчика улыбался и неизменно приглашал меня заходить к нему в следующий раз. И я почти ежемесячно приходил к нему вплоть до отъезда из Будапешта.
Вспомнил я о нем через много-много лет на одном научном симпозиуме, на котором обсуждались вопросы устойчивости рыночной экономики. Одни ученые говорили, что нашу экономику следует признать устойчивой, когда перестанут галопировать биржевые индикаторы. Другие советовали обратить внимание на стабильность курса рубля по отношению к доллару и евро. Третьи полагали, что критерием устойчивости служит динамика цен на основные товары. Спорили до хрипоты, но так и не пришли к общему мнению. Мне же, почему-то, припомнился старик-еврей с его маленьким марочным бизнесом, и та спокойная, уютная и, в то же время, деловая атмосфера, которая царила на улице Ваци. И я подумал: «Это и есть та стабильная рыночная экономика, которую ищут и не могут найти наши экономисты».
VII
Жемчужина Будапешта — Дунай. Он делит город на две части: Буду и Пешт, а восемь мостов объединяют эти части в одно гармоничное целое.
Вопреки моим ожиданиям, Дунай оказался не голубым, а серовато-зеленым. Купаться в нем категорически запрещалось. Впрочем, венграм и в голову не могла прийти такая мысль, поскольку город буквально усеян превосходными плавательными бассейнами на любой вкус и достаток. А в семидесяти километрах от Будапешта располагается другая венгерская жемчужина — озеро Балатон. В летнюю пору почти все жители Будапешта перемещаются на Балатон. Плотность отдыхающих составляет примерно два человека на метр пляжа, что в десять раз выше, чем на нашем Черноморском побережье в районе Геленджика. Казалось бы, жемчужина Венгрии должна быть предельно загрязнена и безвозвратно потеряна. Однако такого не происходит. Я убедился в этом, когда отдыхал в посольском пансионате, расположенном в одной из самых популярных зон отдыха. Почему геленджикская бухта загажена так, что ее вода опасна для жизни, а воды Балатона чисты и безопасны? Тогда мне казалось, что чистота этого озера объясняется тем, что венгры культурные люди. Они не бросают окурки в воду, не сливают туда отработанное автомобильное масло, не расшвыривают пустые пивные бутылки по берегу. В общем, не делают всего того, что наши отдыхающие творят на водоемах во время отдыха. Оказалось, что культура здесь не основное. Главное кроется в том,
