- Не пойму я что-то никак, Митрич, фамилия твоего соседа Ивана - Селютин, а его почему-то худобородым в деревне называют да ещё и наставником? Странно это.
Мой собеседник - крепкий мужик с огромной седой головой вложил гранёную стопку водки в широко раскрытую пасть, вылил содержимое внутрь, крякнул, занюхал корочкой хлеба и неожиданно раскатисто захохотал. Отсмеявшись и смахнув шерстистой лапой слезу, пробасил: - Ладно, коли интересно, так слушай.
Давно это было, при царе ишо. Прадеда Ваньки Трифоном нарекли. А уставно, то есть прозвишше деревенское у них было тогда «бороды». Мелки росточком мужичонки в роду селютинском, зато все как один носили огромняшши лопаты мохнатые на грудях, бороды стричь по вере старой беспоповской грехом считалось.
Трифон тогда уже семью имел, детишков. Но не в пример отцу и братьям робить не шибко-то любил. Свистульки из глины лепил, обжигал да в селе на ярманках торговал. Только на этой блажи много не заработашь. Вот и подрядился он пастушить.
Деревенско стадо не больно велико - бурёнок с дюжину и бык один. Управлялся он с има. Ляжет бывало под куст и на дудочке наяриват, коровушки рядом хороводятся, бычок возле их травку охомякиват.
Надо сказать, што бычаркой владел Копалин Василий. За глаза-то его и братанов Пелушиными звали. Толстяков у нас пелушами дразнят. Упитаны мужики в дому копалинском без меры, цепочка от часов у Васьки не висела как у всех книзу, а лежала на брюхе встречь кажному.
Бычка этого семенного он купил за огромны шиши в городе. Родичи его за границей жили. И паспорт даже имелся с их именами. Чисто графья заморски! Только далеко графьям двуногим до бычьих, в бумаге сказано сколь коров голанских они потоптали. В губернию нашу стадо тако не поместится.
Ну вот, решил Васька ишо больше разбогатеть. Не было в ближней округе справных мужиков бычьих, коровёнки мельчать стали. Надея Пелушу питала - к нему селяне за приплодом добрым кинутся.
Иноземца Тобиком звать стали. Так-то по бумаге Тобиассом августом пятым иль как-то ишо заковыристее должны были дразнить, да поди выговори это имячко, язык сломашь.
Время шло, вот и силу бычок набрал. По деревням окрестным Пелушины объявили об этом. Назначили перво свидание с желаюшими на пятницу ближайшую.
Две коровёнки отозвались. Привели их хозяева во двор копалинский. А там уже станок деревянный стоит.
Отправились в хлев за женишком. До этого дня он охотно выходил за ворота, а тут будто бес в нево вселился. Упёрся и ни в каку иттить не желат. Мужиков с десяток на цепях повисло. Не идёт.
Вспомнили тогда про Трифона. Тобик, как собачонка за музыкой его по лугу хаживал. Пусть, мол, и сейчас поманит бычка за собой.
Отправили гонца. Спустя время вернулся он расстроенный. Послал пастух всех Пелушиных подальше, обиды каки-то старые помянул, крохоборами обозвал.
Побежал тогда к нему младший брат хозяина. Бутыль оловины, самогону то есть, пообешал, ежели выведет Трифон супостата из хлева. И в этот раз оконфузился гонец.
Пришлось идти на поклон главному брюхану - Василию. Сторговались они за штоф казённой.
Зашёл Борода в хлев. В дуду заиграл. …Пошёл за ним бычара. В станок даже залез. Цепями его к земле прикрутили.
Трифон меж тем штоф казёнки подхватил и был таков.
Первую коровку подвели под иноземца. А он никакого интересу к ней не проявлят. Уж как его не ублажали, невестки копалински даж гладили предмет нужный. Никакого толку. Башку воротит да мычит только. Што мычит, никто понять не может. Наверно мамзелю иностранну требует?
Опять про Бороду вспомнили. Не иначе, как заколдовал он быка? А што делать? Деньжишши-то не гребутся как задумано было. Пришлось Ваське бежать на другой поклон к пастуху. А тот уж опростал полштофа и песни проголосны волынит.
Взмолился перед ним Пелушин, ещё один штоф пообешал, если поможет Трифон.
За два кое-как уговорил.
Довёл под руки шатающегося знатока скотьего до цели.
- Раззойтись! – заорал тот, икнул и добавил презрительно: - Прравильники хрреновы, наставники похорукие!
Встал на чурбак, подлез под Тобика. Шептал што-то. …Наладилось всё сразу у иноземца. Жонки глаза платками закрывают, хихикают, а сами в щелки-то так и зырят.
Только вот не больно умел ишо в мужских делах бычара-то. От волнения што ли попасть не мог, куда следует. Подлез тогда Селютин под неумеху, руками стал направлять уд бычий в нужно место, бороду задрал кверху от усердия.
…Тут бычок-то и воткнул в неё всю свою силушку накопленную. Не чёсана борода у Трифона давно, спуталась вся, повис на ней наставник, ногами засучил от боли. Тут чурка из под ног его и выкатилась. Завопил тогда страдалец криком благим с матом.
Иноземец от вопля этого аль по другой причине в раж вошёл, прибавил в быстроте-то.
Орёт Селютин. Бык сопит громко. Ноздри вот-вот лопнут от напряга. Трифон ногами воздух метёт, головой зад коровий милует.
И грех смотреть. И смех поднялся небывалый. На него со всей деревни люди сбежались. За животы держатся. Падают на землю от колик.
Слава Богу закончил своё дело граф голанский. Трифон кулём на землю повалился. Ведро воды на него вылили. Зашевелился. Живой знать. В бороде только дыра. На карачки опустился и трезвым таким голосом спрашиват: - А где мои штофы?
Принёс Пелушин бутыли, налил чарку, подал: - На, пей, удобородый наставник!
Вот так-то и получил своё уставно Трифон. А с ним и внуки-правнуки. Некоторы и покрепше их именуют. Сам догадаешься как?
Потянулся Митрич за графином, наполнил до краёв стопки и грянул басом протодьяконским:
- Мы топтать того хотели, кто нас пьяницей назвал,
На свои любезны пили, нам никто не наливал.
...Ну за то, штобы без паспорта, но всегда по-графски. И без наставников. Аминь!
