Было это на излете весны.
В одном небольшом городке, где я имел обыкновение прогуливаться по парку, ко мне подошла… ну, скажем так, девушка.
— Вы любите драконов? — с ходу спросила она меня.
Я внимательно ее оглядел. Девушка была весьма симпатичная.
— Ну… — начал было я.
— Почему?! — не дала она мне договорить. — Они же такие классные!
Разговор этот, повторяю, происходил в парке. Мимо то и дело проходили люди. На скамейках сидели пенсионеры. Молодые мамы медленно прогуливались, толкая перед собой коляски.
— Ну… — начал я опять и замолчал. Девушка смотрела на меня снизу вверх, доверчиво и как-то… проникновенно.
— Вы такая милая и… симпатичная, — сказал наконец я. — Зачем вам эти драконы?
— Но ведь они же такие классные. Мне кажется, что вы обязательно должны их любить.
— С чего вы взяли?
Девушка задумалась.
— Не знаю, — сказала она потом. — Так показалось.
— Как вас зовут?
Девушка слегка покраснела.
— Алена.
— А меня Александр. Хотите, угощу вас каким-нибудь мороженным?
— Нет, — сказала она со вздохом. — Вот если бы вы любили драконов…
Я улыбнулся.
— Не отчаивайтесь, — сказал я. — Быть может, еще все переменится.
— Вот тогда и пообщаемся… До свидания.
— До свидания.
Девушка повернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Я с грустной улыбкой смотрел ей вслед. Если бы она только знала, как много ей недоступно.
А с деревьев опадала листва — багряная и золотая, одевавшая землю в багряно-золотистое покрывало, и солнышко грело дремавшего на скамейке кота, и горластые воробьи, сопровождая меня на прогулке, перепархивали с ветки на ветку, чирикая, чирикая и еще раз чирикая. А интересно, может ли человек, подобно природе, вот так же легко и непринужденно сбросить с себя все отжившее, прошлое? Хм, не об этом ли думал Булгаков, когда сочинял свою Маргариту? Нет, не об этом, пожалуй…
Гулявшие по парку люди смотрели на меня со значением. Так и казалось, что они говорят: «Вот человек, он не любит драконов!» Один мальчик, пробегая мимо, сделал вокруг меня круг, а какая-то старушка даже стала креститься. «Посмотрите, посмотрите, он не любит драконов!» — чудилось мне в перестуке колес по железной дороге.
Непростое, что и говорить, испытание.
Так о чем это я?! Наверное, о том, что все в этом мире течет, изменяется. И в этом какая-то тайна, не правда ли? Не есть ли это постоянное изменение — истинные одежды для нашей души? А статика, неизменность — не убогая ли нагота?..
Жил я в доме обыкновенном, пятиэтажном, как раз посередке — и сверху, и снизу по два этажа. Случайный посетитель вряд ли обнаружил бы в двухкомнатной холостяцкой квартире что-нибудь необычное. Стол, стулья, диван, телевизор, но вот атмосфера… Как бы электрическое потрескивание стояло в ней плотной стеной. Ощутить его, впрочем, мог только я, хозяин этого дома. Почему — станет ясно позднее...
Я вошел — и щекой, и ладонью, и еще внутренним мистическим нервом сразу почувствовал: защита опять истончилась. Она была как тонкая скорлупа вокруг входящего в силу цыпленка. Впрочем, до апофеоза было еще далеко.
А вот инспекцию неплохо бы провести.
Я повел перед собой ладонью, словно бы стирая декорацию мещанской квартиры. Передо мной, материализуясь из межпространственного небытия, возникла железная дверь. Огромные цепи висели на ней. Всю ее поверхность покрывали рунические письмена, а может, и не рунические, может, санскритские. Или это одно и то же? Не помню, не помню…
Гремя цепью, я отомкнул эту дверь и шагнул в полутьму. Там, где должна была находиться соседская квартира, была пустота. В черную темноту уходило пространство безразмерного зала, противоположные стены которого были за гранью восприятия разума. По крайней мере, человеческого.
Я стоял на балконе, а вверх, вниз и в обе стороны от меня уходила стена — угольно-черная, гладкая и непроницаемо-твердая, как монолит. И не было в мире такой силы, которая могла бы эту стену разрушить, и все потому, что эта стена — не материя, не энергия и даже не воля, а принцип, разграничивающий миры. Впрочем, не вечны и принципы.
Я стоял чуть ли не вечность, а потом в этой тьме, в этой бездне шевельнулось неопределенное нечто. Шевельнулось и замерло снова, казалось бы, навсегда.
Я ждал.
— Это ты, Умбриэль?! — донесся протяжный и как бы стонущий голос.
— Я.
Тьма шевельнулась еще раз и приобрела красноватый оттенок. Как бы нечто бесформенное подымалось из мрачных глубин. Оно не издавало ни стонов, ни вздохов — и стоны, и вздохи и без того были запечатлены на теле этого бесструктурного небытия изначально, как атрибутика созданного Люцифером личного ада. Он и сам, подымающийся, был бесструктурным. Обычной материи здесь быть не могло. Тут могли жить только идеи, да и то усеченные, как кастрированные певцы.
Красное тело поднималось из бездны целую вечность. Из-за метрической безразмерности этого места никак было не понять — близко оно, это тело, или еще далеко. И каковы его истинные размеры. Впрочем, размеры тут значения не имели.
А потом движение прекратилось и напротив меня распахнулся глаз — огромный такой глаз — со щелевидным зрачком, желтый, светящийся, похожий на гигантский прожектор. Он один, этот глаз, превышал меня размерами в тысячи раз. Что уж говорить о всем остальном — об увенчанных саблевидными когтями лапах, о крыльях, которые одним взмахом могли смести сотни галактик, о хвосте с зазубренным стреловидным наконечником, безвольно обвисшим сейчас. Впрочем, повторяю, размеры тут значения не имели. Пока он здесь, он лишь бесплотная тень.
— Зачем ты явился? — спросил дракон, не сводя с меня своего немигающего глаза.
— Ты же знаешь, раз в столетие я провожу инспекцию…
— О, неужели прошло еще сто лет?
— Как видишь.
— И которые это по счету?
Я не ответил.
— Ну и как там, снаружи? — спросил он опять.
— Не знаю… Все так же, наверно…
— Все так же?!
Я опять не ответил.
— Умбриэль, — заговорил он снова, — вспомни, как мы с тобой резвились в далеких мирах, какое было светлое время. Разве могли мы тогда думать, что будем стоять вот так друг против друга? Что за тень пролегла между нами?
— Все дело в том, что я не вижу никакой тени.
— Так почему же ты меня здесь держишь? Отпусти!!
— Отпущу, когда исполнится мера.
— Мера! — простонал дракон. — О, проклятое слово! В нем бездна несправедливых страданий!
— Тебе ли говорить о страданиях!
Дракон, казалось, не слушал.
— О, Умбриэль, я здесь теряю себя. Не вы ли всегда утверждали, что личность превыше всего.
— Ты первый же это отверг. Да еще увлек за собой массу доверчивых, которых облек на Земле в недостойную плоть, сделав через то своими рабами.
— Не говори мне о людях. Ничтожное племя.
— Ты все прежний, Денница, — с грустью сказал я. — Прощай!
— Ты уходишь?! О-о, ты опять меня оставляешь! Умбриэль, опомнись, это же я! Я! Какие могут быть люди… Ты можешь стать равным мне.
— Я последний, Денница, и последним останусь всегда…
— Но ведь ОН всегда говорил, что мы — МЫ, ангелы, Бен Элои — первые! Разве ты не помнишь, ОН же САМ, САМ говорил.
— Да. И ты, и ОН, и люди… Все первые, кроме меня…
— Ты меня сводишь с ума, Умбриэль. Я не могу принять то, что ты говоришь... По-моему, ОН просто безумен, а вы, жалкие слепые слюнтяи, этого не замечаете.
— Жаль, что ты так ничего и не понял.
— Стой же, тебе говорю! Я еще не закончил! Пропусти, или я сотру тебя в порошок!! Это говорю тебе я, Люцифер, сотворивший мириады миров!..
Я усмехнулся.
— Ты просидишь здесь свою тысячу лет.
Клыкастая шипастая морда перекосилась от ярости. Он ринулся на меня всей своей массой, стремительно, как мысль, намереваясь одним точным движением смести меня с балкона, за которым находилась так нужная ему дверь. Я не сдвинулся с места, только выставил перед собой ладонь правой руки, и демон остановился, словно бы натолкнувшись на стену.
— О, Умбриэль, велика твоя власть! — простонал он, отшатываясь. — Но помни, помни, находиться я здесь буду не вечно…
— Нет у меня власти, несчастный. Я вне этих понятий.
— Как ты меня назвал? Несчастный? Посмотрим же, кто в конце времен будет несчастным...
— Прощай, Люцифер!
— Прощай, Умбриэль. Встретимся еще через сто лет.
Красное необъятное тело упало во тьму, словно бы в мгновение ока в ней растворившись. Снова передо мной была только бездна, пустая, как ей и положено быть.
Я вышел за дверь и запер ее, как прежде, на железную цепь. Метафизическая составляющая моего естества постепенно — уровень за уровнем — упразднялась, оставляя только то необходимое, что было нужно для проживания здесь, на Земле. Не прошло и пяти минут, как я снова превратился в обыкновенного мещанина, каких большинство в этой сфере. Все происшедшее казалось далекой галлюцинацией. Но я знал, это не галлюцинация, это взаправду — защита с каждым годом и впрямь истончалась. То ли уменьшалась наведенная на дракона порча, и от этого он становился ближе к миру (а если не так, то как тогда объяснить эту повсеместно усилившуюся любовь к драконам?), то ли он и впрямь становился сильнее, черпая энергию из таинственного потенциала бездны, в которую был заключен. Если верно второе, то горе тем, кто будет жить в конце времен на этой Земле.
— Хочешь, я буду называть тебя Воландом? — донеслось вдруг откуда-то с улицы.
— Это не ты, это я должен называть тебя Воландом, — раздалось в ответ.
Я подошел к окну. Никого я во дворе не увидел. Да, признаться, и не надеялся увидеть. Прозвучавшие голоса не принадлежали этому миру, они как бы прошелестели в эфире, унесясь после этого навсегда. Остаточный эффект моей метафизической составляющей, должно быть...
Так о чём это я? Нет, уж не вспомнить, пожалуй…
В одном небольшом городке, где я имел обыкновение прогуливаться по парку, ко мне подошла… ну, скажем так, девушка.
— Вы любите драконов? — с ходу спросила она меня.
Я внимательно ее оглядел. Девушка была весьма симпатичная.
— Ну… — начал было я.
— Почему?! — не дала она мне договорить. — Они же такие классные!
Разговор этот, повторяю, происходил в парке. Мимо то и дело проходили люди. На скамейках сидели пенсионеры. Молодые мамы медленно прогуливались, толкая перед собой коляски.
— Ну… — начал я опять и замолчал. Девушка смотрела на меня снизу вверх, доверчиво и как-то… проникновенно.
— Вы такая милая и… симпатичная, — сказал наконец я. — Зачем вам эти драконы?
— Но ведь они же такие классные. Мне кажется, что вы обязательно должны их любить.
— С чего вы взяли?
Девушка задумалась.
— Не знаю, — сказала она потом. — Так показалось.
— Как вас зовут?
Девушка слегка покраснела.
— Алена.
— А меня Александр. Хотите, угощу вас каким-нибудь мороженным?
— Нет, — сказала она со вздохом. — Вот если бы вы любили драконов…
Я улыбнулся.
— Не отчаивайтесь, — сказал я. — Быть может, еще все переменится.
— Вот тогда и пообщаемся… До свидания.
— До свидания.
Девушка повернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Я с грустной улыбкой смотрел ей вслед. Если бы она только знала, как много ей недоступно.
А с деревьев опадала листва — багряная и золотая, одевавшая землю в багряно-золотистое покрывало, и солнышко грело дремавшего на скамейке кота, и горластые воробьи, сопровождая меня на прогулке, перепархивали с ветки на ветку, чирикая, чирикая и еще раз чирикая. А интересно, может ли человек, подобно природе, вот так же легко и непринужденно сбросить с себя все отжившее, прошлое? Хм, не об этом ли думал Булгаков, когда сочинял свою Маргариту? Нет, не об этом, пожалуй…
Гулявшие по парку люди смотрели на меня со значением. Так и казалось, что они говорят: «Вот человек, он не любит драконов!» Один мальчик, пробегая мимо, сделал вокруг меня круг, а какая-то старушка даже стала креститься. «Посмотрите, посмотрите, он не любит драконов!» — чудилось мне в перестуке колес по железной дороге.
Непростое, что и говорить, испытание.
Так о чем это я?! Наверное, о том, что все в этом мире течет, изменяется. И в этом какая-то тайна, не правда ли? Не есть ли это постоянное изменение — истинные одежды для нашей души? А статика, неизменность — не убогая ли нагота?..
Жил я в доме обыкновенном, пятиэтажном, как раз посередке — и сверху, и снизу по два этажа. Случайный посетитель вряд ли обнаружил бы в двухкомнатной холостяцкой квартире что-нибудь необычное. Стол, стулья, диван, телевизор, но вот атмосфера… Как бы электрическое потрескивание стояло в ней плотной стеной. Ощутить его, впрочем, мог только я, хозяин этого дома. Почему — станет ясно позднее...
Я вошел — и щекой, и ладонью, и еще внутренним мистическим нервом сразу почувствовал: защита опять истончилась. Она была как тонкая скорлупа вокруг входящего в силу цыпленка. Впрочем, до апофеоза было еще далеко.
А вот инспекцию неплохо бы провести.
Я повел перед собой ладонью, словно бы стирая декорацию мещанской квартиры. Передо мной, материализуясь из межпространственного небытия, возникла железная дверь. Огромные цепи висели на ней. Всю ее поверхность покрывали рунические письмена, а может, и не рунические, может, санскритские. Или это одно и то же? Не помню, не помню…
Гремя цепью, я отомкнул эту дверь и шагнул в полутьму. Там, где должна была находиться соседская квартира, была пустота. В черную темноту уходило пространство безразмерного зала, противоположные стены которого были за гранью восприятия разума. По крайней мере, человеческого.
Я стоял на балконе, а вверх, вниз и в обе стороны от меня уходила стена — угольно-черная, гладкая и непроницаемо-твердая, как монолит. И не было в мире такой силы, которая могла бы эту стену разрушить, и все потому, что эта стена — не материя, не энергия и даже не воля, а принцип, разграничивающий миры. Впрочем, не вечны и принципы.
Я стоял чуть ли не вечность, а потом в этой тьме, в этой бездне шевельнулось неопределенное нечто. Шевельнулось и замерло снова, казалось бы, навсегда.
Я ждал.
— Это ты, Умбриэль?! — донесся протяжный и как бы стонущий голос.
— Я.
Тьма шевельнулась еще раз и приобрела красноватый оттенок. Как бы нечто бесформенное подымалось из мрачных глубин. Оно не издавало ни стонов, ни вздохов — и стоны, и вздохи и без того были запечатлены на теле этого бесструктурного небытия изначально, как атрибутика созданного Люцифером личного ада. Он и сам, подымающийся, был бесструктурным. Обычной материи здесь быть не могло. Тут могли жить только идеи, да и то усеченные, как кастрированные певцы.
Красное тело поднималось из бездны целую вечность. Из-за метрической безразмерности этого места никак было не понять — близко оно, это тело, или еще далеко. И каковы его истинные размеры. Впрочем, размеры тут значения не имели.
А потом движение прекратилось и напротив меня распахнулся глаз — огромный такой глаз — со щелевидным зрачком, желтый, светящийся, похожий на гигантский прожектор. Он один, этот глаз, превышал меня размерами в тысячи раз. Что уж говорить о всем остальном — об увенчанных саблевидными когтями лапах, о крыльях, которые одним взмахом могли смести сотни галактик, о хвосте с зазубренным стреловидным наконечником, безвольно обвисшим сейчас. Впрочем, повторяю, размеры тут значения не имели. Пока он здесь, он лишь бесплотная тень.
— Зачем ты явился? — спросил дракон, не сводя с меня своего немигающего глаза.
— Ты же знаешь, раз в столетие я провожу инспекцию…
— О, неужели прошло еще сто лет?
— Как видишь.
— И которые это по счету?
Я не ответил.
— Ну и как там, снаружи? — спросил он опять.
— Не знаю… Все так же, наверно…
— Все так же?!
Я опять не ответил.
— Умбриэль, — заговорил он снова, — вспомни, как мы с тобой резвились в далеких мирах, какое было светлое время. Разве могли мы тогда думать, что будем стоять вот так друг против друга? Что за тень пролегла между нами?
— Все дело в том, что я не вижу никакой тени.
— Так почему же ты меня здесь держишь? Отпусти!!
— Отпущу, когда исполнится мера.
— Мера! — простонал дракон. — О, проклятое слово! В нем бездна несправедливых страданий!
— Тебе ли говорить о страданиях!
Дракон, казалось, не слушал.
— О, Умбриэль, я здесь теряю себя. Не вы ли всегда утверждали, что личность превыше всего.
— Ты первый же это отверг. Да еще увлек за собой массу доверчивых, которых облек на Земле в недостойную плоть, сделав через то своими рабами.
— Не говори мне о людях. Ничтожное племя.
— Ты все прежний, Денница, — с грустью сказал я. — Прощай!
— Ты уходишь?! О-о, ты опять меня оставляешь! Умбриэль, опомнись, это же я! Я! Какие могут быть люди… Ты можешь стать равным мне.
— Я последний, Денница, и последним останусь всегда…
— Но ведь ОН всегда говорил, что мы — МЫ, ангелы, Бен Элои — первые! Разве ты не помнишь, ОН же САМ, САМ говорил.
— Да. И ты, и ОН, и люди… Все первые, кроме меня…
— Ты меня сводишь с ума, Умбриэль. Я не могу принять то, что ты говоришь... По-моему, ОН просто безумен, а вы, жалкие слепые слюнтяи, этого не замечаете.
— Жаль, что ты так ничего и не понял.
— Стой же, тебе говорю! Я еще не закончил! Пропусти, или я сотру тебя в порошок!! Это говорю тебе я, Люцифер, сотворивший мириады миров!..
Я усмехнулся.
— Ты просидишь здесь свою тысячу лет.
Клыкастая шипастая морда перекосилась от ярости. Он ринулся на меня всей своей массой, стремительно, как мысль, намереваясь одним точным движением смести меня с балкона, за которым находилась так нужная ему дверь. Я не сдвинулся с места, только выставил перед собой ладонь правой руки, и демон остановился, словно бы натолкнувшись на стену.
— О, Умбриэль, велика твоя власть! — простонал он, отшатываясь. — Но помни, помни, находиться я здесь буду не вечно…
— Нет у меня власти, несчастный. Я вне этих понятий.
— Как ты меня назвал? Несчастный? Посмотрим же, кто в конце времен будет несчастным...
— Прощай, Люцифер!
— Прощай, Умбриэль. Встретимся еще через сто лет.
Красное необъятное тело упало во тьму, словно бы в мгновение ока в ней растворившись. Снова передо мной была только бездна, пустая, как ей и положено быть.
Я вышел за дверь и запер ее, как прежде, на железную цепь. Метафизическая составляющая моего естества постепенно — уровень за уровнем — упразднялась, оставляя только то необходимое, что было нужно для проживания здесь, на Земле. Не прошло и пяти минут, как я снова превратился в обыкновенного мещанина, каких большинство в этой сфере. Все происшедшее казалось далекой галлюцинацией. Но я знал, это не галлюцинация, это взаправду — защита с каждым годом и впрямь истончалась. То ли уменьшалась наведенная на дракона порча, и от этого он становился ближе к миру (а если не так, то как тогда объяснить эту повсеместно усилившуюся любовь к драконам?), то ли он и впрямь становился сильнее, черпая энергию из таинственного потенциала бездны, в которую был заключен. Если верно второе, то горе тем, кто будет жить в конце времен на этой Земле.
— Хочешь, я буду называть тебя Воландом? — донеслось вдруг откуда-то с улицы.
— Это не ты, это я должен называть тебя Воландом, — раздалось в ответ.
Я подошел к окну. Никого я во дворе не увидел. Да, признаться, и не надеялся увидеть. Прозвучавшие голоса не принадлежали этому миру, они как бы прошелестели в эфире, унесясь после этого навсегда. Остаточный эффект моей метафизической составляющей, должно быть...
Так о чём это я? Нет, уж не вспомнить, пожалуй…
2008 г.
