Наш десятиквартирный дом, построенный в начале ХХ века в тихом арбатском переулке как доходный, ставший теперь облупленным многонаселённым людским муравейником, не ремонтировался с самого своего рождения. С фасада дом не широк – всего по три окна разбегаются в стороны от парадной лестницы, зато бесконечно длинен в глубину. Две квартиры на лестничной клетке глядят друг на друга обшарпанными входными дверями и улетают в бесконечность, чтобы снова встретиться на площадке чёрного хода дверями кухонными. Жизнь муравейника, всегда бурная, как горная река, регулируется домоуправлением и десятью ответственными квартиросъёмщиками.
В этом году ответственным квартиросъёмщиком нашей квартиры был избран Владимир Семёнович, и на его покатые плечи тяжёлым грузом легла организация жизни всей огромной коммуналки. Общие собрания жильцов традиционно происходили на кухне среди скворчащих сковородок, булькающих кастрюль, чада и запахов готовящейся пищи. Свою деятельность новый руководитель начал с коренной реорганизации общественной жизни вверенной ему квартиры.
- Со следующего раза все общие собрания будут проходить в прихожей, - заявил Владимир Семёнович в своём программном выступлении.
- Там же темно, - возражали жильцы.
Лампочка перегорела лет семь или восемь назад и с тех пор прихожая освещалась лишь при открытой входной двери. В остальное время она подсвечивалась светом, просачивающимся из-под дверей двух комнат, выходивших в прихожую.
- Ничего страшного, - веско заявил ответственный, - вкрутим лампочку, и станет светло. Кому поручим обеспечить нас светом? – бодро спросил он.
- Тебе, - дружно ответили жильцы и, подхватив сковородки и кастрюльки, столь же дружно разбежались по своим комнатам.
Из двух комнат, выходивших дверями в прихожую, одну занимал Владимир Семёнович, другую наше семейство. В прихожей было довольно просторно. Кроме шкафа, оставшегося на память от кого-то из прежних жильцов, деревянной лестницы, скромно притулившейся в углу, и висящего на гвозде маминого жестяного таза для стирки, ничто больше не загромождало её десятиметровое пространство.
Таз был музыкальным инструментом моего раннего детства. Лет в шесть, услышав по радио песню «Вечерний звон», я выходил в коридор с половой щеткой на длинной ручке в руках, становился перед тазом и пел.
- Вечерний звон, - звонким голосом кричал я и стукал щёткой по тазу. «Бом!» глухим басом откликался таз, - вечерний звон, - повторял я, и таз снова откликался.
Допеть до конца мне никогда не удавалось из-за бурных маминых аплодисментов, обрушивавшихся на мою детскую попку. После пятого или шестого «аплодисмента», когда мама пообещала выдрать меня ремнём, концертные выступления пришлось прекратить.
Владимир Семёнович отловил меня в коридоре.
- Тебе сколько лет? – строго спросил он, - Девять? Годится, будешь мне помогать.
Владимир Семёнович достал из угла лестницу и прислонил к стене недалеко от таза. Потолки в квартире были высоченные и я усомнился, что он дотянется до висящего посередине потолка шнура с патроном.
- Попробуем, - обнадёжил меня Владимир Семёнович, - в крайнем случае, крючком подтянем.
Один конец лестницы почему-то был несколько короче другого, но Владимир Семёнович моментально решил проблему, подложив под короткий конец книгу. Открыв для света входную дверь и приказав следить за книгой, он залез на лестницу, повернулся спиной к стене и, как эквилибрист в цирке, принялся отлавливать патрон.
Свет с лестничной площадки померк, и в проёме двери возникла жиличка из противоположной квартиры по прозвищу Тётя Лошадь. Обитатели дома сами по очереди убирали лестничные площадки и лестницы. Жильцов было много, убирали раз в неделю, и не считали это дело слишком обременительным. Фигура у Тёти Лошади была уникальна: узкий торс опирался на большой шар, из которого росли тонкие ноги. Когда она в своё дежурство, облачившись в байковый лыжный костюм, склонялась с тряпкой над полом, то сзади в полумраке у зрителя складывалось впечатление, что на лестничной площадке пасётся лошадь.
- Вы что-то хотели? – недовольно спросил Владимир Семёнович, в очередной раз, не поймавший патрон.
Соседка стала объяснять, что пошла в магазин и забыла взять ключи. Теперь она звонит, стучит, но никто не открывает. Наверное, все на кухне и не слышат.
- Вы что, хотите, чтобы я взломал вашу дверь? – возмутился наш ответственный.
- Нет, как можно! Я просто прошу разрешения пройти через ваш задний проход к дверям нашей кухни.
Владимир Семёнович с высоты своего положения строго посмотрел на Тётю Лошадь и сурово произнёс:
- Не разрешу. Вы застрянете, а мне завтра на работу идти.
Тётя Лошадь хлопала глазами, пытаясь осмыслить причину отказа, а Владимир Семёнович трясся на лестнице, пытаясь сдержать смех. В какой-то момент книжка выскользнула, лестница качнулась и поползла по стене в сторону таза. Владимир Семёнович резво спрыгнул, едва не придавив меня и разбив приготовленную лампочку. Лампочка сказала «Бах!», в ту же секунду лестница ударила в таз, и он ответил ей «Бом!» Таз сорвался с гвоздя и следующий «Бом!» прозвучал, когда он ударился о шкаф. Третий «Бом!» был подкреплён вторым голосом Владимира Семёновича, на голову которого таз опустился, и вслед за «Ой!» прозвучало незамысловатое матерное ругательство, произнесённое к месту и с искренним чувством.
Таз побежал по коридору и множественное «Бом-бом-бом» слилось с цокотом каблуков, поскакавшей вслед за ним Тёти Лошади.
На шум из комнаты выбежала мама. Её глазам предстали: трясущийся, утирающий слёзы сын, держащийся за голову Владимир Семёнович, осколки лампочки на полу, бегущий по коридору таз и несущаяся за ним женщина с двумя сумками в руках.
- Что случилось, кто эта женщина, почему она бежит за моим тазом? – вопрошала мама, обнимая меня, утирая слёзы и пытаясь успокоить.
- Это Тётя Лошадь, - грустно ответил Владимир Семёнович, потирая голову, - она хотела пройти через мой задний проход, но я не разрешил.
- Ребёнка бы постыдился, - укорила его мама и увела меня в комнату.
- Тебя ударили? Обидели? Тебе больно? Почему ты плачешь? – спрашивала мама, гладя мою стриженую голову.
- Я не плачу, а смеюсь, - сквозь слёзы отвечал я.
Немного успокоившись, я рассказал маме историю таза и Тёти Лошади. Такого маминого смеха я никогда больше не слышал. Мама пошла на кухню готовить ужин и вскоре многоголосый хор соседского ржания достиг прихожей. Владимир Семёнович собрал на газету остатки лампочки и пошёл на кухню выбросить осколки. Людмила Францевна, наша квартирная «язва», внимательно посмотрела на ответственного квартиросъёмщика и изрекла:
- Зря ты, Володька, ей отказал. С Тётей Лошадью в заднем проходе ты бы выглядел очень импозантно.
Людмила работала в НИИ, писала диссертацию и язвила словами интеллигентными и непонятными.
Мы выехали из этой квартиры, когда мне исполнилось четырнадцать, но за все годы проживания я не помню, чтобы лампочка в прихожей светилась.
Второй проект нашего ответственного квартиросъёмщика оказался для него последним.
На следующее общее собрание, проходившее, как и прежде, на кухне, Владимир Семёнович пришёл с двумя листочками бумаги.
- Здесь, - он потряс листками, - составленные мной графики посещения всеми жильцами нашей квартиры мест общего пользования, а именно ванны и кухни. Давайте не будем все одновременно толкаться на кухне и томиться в очереди в ванную, хватит с нас и уборной.
На кухне запахло серой. После небольшого скандала, наградив всеми возможными эпитетами, Владимира Семёновича единогласно с должности сняли, избрав на неё Зинаиду Трифоновну, как единственно отсутствовавшую на собрании.
Владимир Семёнович в обоих голосованиях воздержался.
