Ну, суета!
Лицо у меня располагающее, или должность такая... Уж так «загрузят» за смену - не «разгрузиться»!
Вахтером я служу на проходной завода.
- Дядь Вась, а ты слышал, Леонида Алексеевича опять понизили?
- Да, слышал.
И новость эту раз пятьдесят скажут. А вместе с ней и другую, и третью. Проходят и говорят...
- Все, дядь Вась, отмучилась Дуська из механического цеха. Помер ее брательник.
И это знаю.
Я очень много про всех знаю, хочу того или не хочу. А про Дусю знаю даже, в чем она на работу завтра придет. Хотя чего тут знать?! Юбчонка в клеточку, да платье в горошек - весь её гардероб. Если в клеточку сегодня одевалась, завтра - в горошек нарядится. Хорошая женщина. А счастье всё как-то стороной её обходит. Замужем не была. Все за братом инвалидом ухаживала. В нужде и сиротстве. А как брат умер, так и похоронить оказалось не на что. Наплакалась до одури. Так бы и пришлось ей бумагу отказную подписывать, если бы люди не помогли. Скопом и похоронили человека.
- Дуся, - сказал я ей однажды, - Выходи замуж за Алексеевича. Вдовствует мужик, смотреть скорбно.
- Да как же я выйду, дядь Вась, если он не сватает?
Это конечно.
Доводилось и с Леонидом Алексеевичем разговаривать. Как умерла у него жена, так и пошла его жизнь горбылями. Всё одно к одному. Сначала должность зам. начальника цеха сократили, которую он занимал. Потом место старшего мастера ликвидировали, что и осмотреться не успел. Поработал мастером, бригадиром. И вот до слесаря-сборщика дошел.
- Женился бы ты, Лексеич, - не стерпел я, когда стал замечать его выпившим. - Валентину свою не вернёшь. Вон Дуся из механического - чем не пара?!
- Сына надо поднять, Валеряныч, - ответил Леонид. - Мачеха - не мать. Как бы учёбу ему не испортить...
Сам стирал, сам готовил, провожал в институт. Поднимал, одним словом, сына. Хороший институт парень закончил, хорошую должность получил. Уж такую должность, что за пару лет и квартиру себе купил, и иномарку с гаражом, справил... Женился. Словом, поднял сына Алексеевич. А сам... (как бы тут сказать?) опускаться начал. Вот и сегодня под белы рученьки с работы его вывели...
И на этом закончилась вторая смена завода.
Ну, суета!
Я запер дверь проходной, включил сигнализацию. (Ночных смен у нас нет). Наконец, отдохну душевно, чайку поставлю...
Но не тут-то было!
В дверь застучали.
- Ну, чего ещё?
- Открой, дядь Вась.
За дверью стоял Олег из сборочного, а рядом, под руку с ним, - Алексеевич. Леонид покачивался, изгибался и больше походил на плащ подмышкой у Олега.
- Ключи Леонид Алексеевич оставил. Дозволь за ключами в цех зайти.
- Да вы что, ребята?! Это никак невозможно. Я уже пульт включил. Будем цех открывать, милиция через две минуты явится.
- А ты позвони, дядь Вась, предупреди.
- И опять явится: может, меня принудили позвонить...
Олега я с ПТУ знаю. Хороший парень. Высокий, симпатичный и на редкость душевный. Его женщины в сборочном Киркоровым прозвали. Но открыть цех до утра действительно невозможно.
- А как же быть, дядь Вась? Ведь Леонид Алексеевич - никакой. Сам видишь...
- Да уж вижу. Отвези-ка ты его к сыну, Олег.
- Нет, к сыну не надо, - как бы очнулся вдруг Алексеевич. - Зачем к сыну? Причём тут сын? Не надо к сыну, - бормотал он.
Но Олег и не собирался слушать его . Он покрепче перехватил Алексеевича под руку, словно действительно поправил плащ подмышкой и вывел в ночной город.
«Вот до чего доводит человека водочка, - размышлял я под сердитое ворчанье чайника. - А, может, и не водочка? Одиночество, обиды всякие, душевные невзгоды... Бывает, человек суетится всю жизнь, остановиться некогда, на бабочку и травку посмотреть некогда, солнца не видит: всё в гараже да в офисе, в прокуренных ресторанах...
И только я заварил чай, мысли мои оборвал опять стук в дверь.
И опять Олег с Алексеевичем подмышкой.
- Дядь Вась, отопри.
- Адрес что ли забыли? Ну, и ночка выдалась!
- Да какой адрес, дядь Вась?! Не пустил нас сын...
- То есть как это не пустил? Сын отца не пустил? - я пристально посмотрел на Олега. Может, тоже выпил по дороге. Нет, трезвый.
- Так и не пустил. Уйдите, говорит, от двери, а то палить буду.
- Да что ты говоришь, Олег?!
- А то и говорю... Открой, говорю, отец выпивши, а ключи в цехе оставил. «Отвали, - кричит, - может ты отца в заложники взял, чтобы в квартиру проникнуть»...
- Ну и дела!
А Алексеевич был совсем никакой, валился с ног и всё твердил спьяну:
- Погоди, Олег. Володька хороший. Володька - во! Погоди, Олег.
Ну, что тут делать?
Да и Олега дома ждут, беспокоятся.
- Ладно, - говорю -. Ты ступай, Олег. Без тебя разберёмся.
Пристроил я Леонида в стеклянном закутке табельщицы.
- Спи, Лексеич!
И он уснул, как провалился. Исхудавший и постаревший, сломавшийся и тихий.
Да и как тут не сломаться? Столько суеты в жизни! Люди какие-то неприкаянные стали, не обласканные, не выслушанные и невысказанные. Пожалеть бы Алексеевича, приласкать. Ну, и поднялся сыночек! Так поднялся, что и сна лишился: всех подозревает, всех боится... От такого ни чаю горячего, ни слова теплого не дождешься. А как без слова-то сердечного прожить? Я вот, к примеру, прихожу домой, а Варвара моя первым делом слово-то это самое говорит:
- Пришёл, Валерьяныч? Пришёл, кормилец!...
И говорит-то всегда одно и то же, а кажется в новинку. И текут звонкими ручейками наши с ней разговоры. Текут и текут - конца им нету. А уж сегодня и вовсе будет чего рассказать Варваре. Да ей и всегда не скучно!
- Тебя, Валерьяныч, - говорит, - к телевизору бы подключить, вот бы сериалы получились!
А между тем ночь перевалила за полночь, и в неспешных раздумьях моих приближалась к утру. Я заварил чаю покрепче, ватрушку выложил на газету - все, что осталось от Варвариной снеди.
- Вставай, Лексеич. Разглаживайся потихоньку. Почаевничаем с тобой. Скоро люди пойдут.
- Спасибо, Валерьяныч, - отозвался Леонид словно и не спал. - Спасибо, дорогой. И прости меня подлеца. Стыдно.
- Да, чего уж! А сыночек-то у тебя, видать, высоко поднялся, Алексеевич. Видно, крепко суетится?
- Э-э-э, Валерьяныч, - беда! Там и жена его, и тёща, как взбесились. Уж так суетятся, что я у них под ногами мешаюсь... Да разве расскажешь?
- И не рассказывай. И так понятно, - понял я, что Леонид и две программы телевизора потянет.
- У них ко мне только один интерес остался: квартиру отписать.
- Да ты что, Лексеич, рехнулся? Тебе ещё и полсотни нет. И не вздумай! Женись и живи. Мне седьмой десяток заканчивается, а я стремлюсь жить да поживать. Говорю же тебе про Дусю из механического...
- Эх, Валерьяныч! И не говори про неё. Она у меня с нашего первого разговора с тобой в душе поселилась. Никому не говорил, тебе открылся. Крепко ей братец судьбу повязал. А под ногами, видать, не мешался. Руками своими да сердцем до последнего вздоха пронянчила. Человек - эта Дуся!
- Ну, вот! - обрадовался я. - Коли в душе Дуся поселилась, в квартиру-то её проще привести.
- Да как сказать...
А вот так и скажем. Чего суетиться-то?! Сходиться надо и жить, ручейки те самые из души в душу переливать. Кто не испытывал этих ручейков в жизни, тот не жил. А если и жил, то неправильно, то впустую. Какой смысл изо дня в день ходить на работу, собирать карданные валы? И я, и Варвара моя, и Леонид, и Дуся с малолетства на этом заводишке - зачем?
- Ты вот, что, Лексеич... Ты приходи сегодня вечером к нам. Варвара моя пироги затевает. Посидим, поговорим. Чего одиношничать? Придешь?
- Приду, - согласился Леонид и пошёл за своими ключами.
А я открыл проходную, надел форменную фуражку, напустил солидности и напрягся. Мне бы Дусю не пропустить в людском потоке.
А вот и она!
- Здравствуйте, дядь Вась!
Платье в горошек. (Угадал!) Оно плотно облегало Дусино тело и от того казалось просвечивало изнутри каким-то мягким светом. Может, это был свет раннего солнца, принесённого с улицы?
- Здравствуй, Дуся! А я тебя жду-поджидаю...
- Что случилось, дядь Вась?
- А ничего не случилось. Варвара моя просила зайти вечерком. Совсем, говорит, не заходит. Пироги она затевает сегодня. Вот и пообщаемся. Я Леонида пригласил...
- Леонида Алексеевича?! - воскликнула Дуся и голос её оборвался вдруг - то ли от неожиданности, то ли от радости. Она не находила слов и только часто-часто дышала, и только рдели её щёки да светились глаза.
- Тётя Варя зовёт? - наконец справилась она с собой. - Тогда я приду... Приду, дядь Вась.
Дуся вскинула сумочку на плечо и поспешила внутрь завода. Её платье в горошек долго рябило в глазах, слепило, как солнечный зайчик. Даже мрачный длинный коридор проходной был светлее от неё. Она спешила к своим крестовинам, к норме сдельщика. И, может быть, сегодня впервые (на пятом десятке своих лет) спешила осмысленно, то есть знала - зачем...
- Привет, Валерьяныч!
Сменщик пришёл, как подокрался, сбил мои мысли, но и обрадовал. Слава Богу, наконец-то, смена прошла!
Ну, смена!
Ну, суета!