На собачьей площадке нас четверо: Юрий Сергеевич, его свирепый ротвейлер Тамерлан, я и моя беспородная красавица Янка.
Неправильно было бы сказать, что Тамерлан хорошо относится к Янке, неточно прозвучало бы и утверждение, что он трепетно любит её. Тамерлан Янку боготворит. Три года назад она, тогда двухлетняя, взяла под опеку щенка-несмышлёныша, воспитала на свой манер и получила то, что и хотела получить.
У сетчатого забора собираются зеваки, с ужасом и восторгом наблюдая их «собачьи бои». Средних размеров бело-серая собака с налёта вцепляется в горло огромному чёрному псу, заваливает его на спину и, свирепо рыча, таскает зубами за брылы, а он, улыбаясь во всю пасть и обнажая неимоверных размеров клыки, блаженно повизгивает и поскуливает, испытывая искреннее собачье счастье.
— Немедленно прекратите это безобразие! — раздаётся негодующий голос со стороны зрительного зала, — Нашли место для собачьих боёв. Сейчас я вас оштрафую, тогда будете знать!
Все, включая собак, с удивлением смотрят на участкового и начинают дружно хохотать.
Янка устаёт и ложится, Тимка пристраивается рядом и королева милостиво кладёт царственную голову на мускулистую лапу своего верного рыцаря.
— Ну, вы даёте, — теперь хохочет и участковый, — в жизни не видел такого цирка! Шапито какое-то, а не собачья площадка!
В конце мая Тамерлана увозят на дачу, и друзья расстаются на три долгих месяца, но ритуал их первой осенней встречи требует отдельного описания.
В первых числах сентября на противоположных концах дворового проулка появляются две собаки. Янка идёт без поводка, а злющего Тамерлана ведут в строгом ошейнике на толстой короткой цепи. Увидев друг друга, собаки на мгновение замирают и, словно услышав выстрел стартового пистолета, одновременно бросаются навстречу своему собачьему счастью. Удержать четвероногий танк совершенно невозможно, поводок выпадает из старческой руки Юрия Сергеевича, и чёрная смерть несётся по проулку под аккомпанемент лязгающей об асфальт цепи.
Внезапно Янка останавливается, садится и начинает разглядывать облака и деревья, птичек и цветочки, всячески маскируя деланным безразличием свой искренний душевный порыв. Тамерлан тоже тормозит и с трудом останавливается метрах в десяти от своей богини.
Он смешно раскорячивает задние лапы, подгибает передние и в такой верноподданнической позе, почти касаясь животом асфальта, ползёт к королеве, оставляя за собой мокрый след счастья. На милой Яночкиной мордахе расцветает блаженная улыбка и, отбросив дурацкие приличия, она с восторгом впивается зубами в любимые брылы, и трясёт их так, что я всерьёз начинаю опасаться за целостность квадратной головы Тимки. Наконец ему удаётся вырваться и получить своё: обняв янкину голову своими огромными лапищами, он прижимает её к земле и вылизывает уши, глаза, нос и губы, урча и причмокивая от гремучей смеси радости и счастья и горе тому, кто осмелится сейчас прервать тамерланово блаженство.
Юрий Сергеевич с умилением смотрит на своего любимца и украдкой смахивает старческую слезинку.
Уже пять лет, как улетела на небеса моя Яночка, но память об этой уникальной, доброй и ласковой собаке, умевшей улыбаться и обладавшей великолепным чувством юмора, не только не тускнеет, но обрастает всё новыми, казалось бы, давно забытыми, деталями.
Иногда она приходит ко мне во сне, и я просыпаюсь среди ночи то от слёз, то от собственного смеха. Тогда я пишу стихи.
Я в прошлое счастье во сне окунулся, но вновь возвратился к обители горя,
и, ночи не выспав, внезапно проснулся в тоске — посредине соленого моря.
Там воды несли мой челнок одинокий, и память вздымала волной мои слезы,
и время застыло: лишь даты да сроки, а в сердце вонзались забвенья занозы.
Пройти те дороги, что хожены вместе... Ах, как бы тоска над тропой не кричала,
все не было сил, хоть умри или тресни, все не было воли пройти их сначала.
Я в прошлое счастье во сне окунулся, где ты возвратилась ко мне, но … проснулся.