Пенсия у меня минимальная. Да только я не расстраиваюсь. Слава богу, сын помогает. Живет он в Германии. Как раз в том городке, где дед его, отец, значит, мой, погиб. Вот ведь как судьба-то вывернет.
Шел мне двадцать четвертый год. Собрав в деревянный чемодан нехитрый скарб, простившись с родной бригадой, заменившей семью, уехала я на «ЗИЛке» в город. Тем же летом поступила в аграрный техникум. Училась хорошо, все налету схватывала. И вернулась бы в родной совхоз, если б не красавец с завода, мимо которого в техникум ездила. Высмотрел Иван меня. Да вот беда: на танцы не хожу, на праздниках всегда окружена стайкой подружек – никак не подойти, не познакомиться. Больше года мучился парень, пока сама не обратила на него внимание. Тут уж он тянуть не стал – сразу позвал замуж. И я согласилась. После защиты диплома и расписались. Свадьбу сыграли комсомольскую, веселую. А тут кто-то из однокурсников рассказал про чудный поселок в степи, будто там и работа для всех, и в магазинах икра килограммами, и даже птичье молоко ведрами! А сам поселок, как сказка, красивый, весь в цветах, чистый, и люди будто там все умные, добрые и молодые.
Шел 1962 год. Мы с Иваном быстро получили квартиру. Устроилась в пригородный совхоз, он – на ТЭЦ. Жили весело, было много друзей, много радости. Но шли годы, а в уютной, уже двухкомнатной квартире среди ковров и хрусталя не звенел детский смех, не топотали босые маленькие ножки. Врачи говорили, что надорвала в детстве я здоровье и вряд ли познаю радость материнства. Куда только ни ездила лечиться, где только ни бывала, но, как говорили, медицина была бессильна, а в знахарок да гадалок с роду не верила.
Двенадцать лет пролетело со дня свадьбы, и однажды любимый сказал: «Отпусти! Хочу детей, хочу нянчить сына или дочь. Ты не сможешь родить, чудес не бывает! Мне скоро сорок. Так жить я больше не в силах. Посмотри: дом – полная чаша, а для кого? Я перед тобою честен, у меня никого нет. Постараюсь найти молодую женщину, которая родит. Не вини меня. Завтра я уйду. Квартира – твоя, мне ничего не надо, только дай развод».
Кто станет винить меня за ту последнюю ночь? Когда молила всех богов о ребенке. Когда не сомкнула глаз от горя. Кто посмеет бросить камень в отчаявшуюся женщину за то, что телом пыталась удержать любимого? Только тот, кто не знает, что такое терять. Он ушел, не взяв «ни рубля, ни рубахи». Потянулись долгие месяцы одиночества, когда приходишь с работы в пустую квартиру и не знаешь, куда себя деть. Сдала я тогда, похудела, пошатнулось здоровье. Вечные доброжелатели через два месяца сообщили, что Ванечка женился. В тот день решила я отравиться. Наглоталась каких-то таблеток, потеряла сознание. Спасла соседка, что зашла с твердым намерением вытащить меня хотя бы в кино.
- Ну зачем же из-за этого травиться? - говорил врач. – Сделали бы аборт – и никаких проблем. В вашем возрасте это не так страшно. Ну-ка, посмотрим... С ребеночком пока все в порядке. Может, оставите?
- Какого ребеночка?
- Вашего. Вы станете матерью, если, конечно, хотите.
И он еще спрашивал, этот молоденький врач! О большем счастье я и не мечтала. Надо скорее сообщить Ванечке! Ванечка! Так он же женат, женат на другой. И вдруг все встало на свои места. Ему – молодую жену, ей – ребенка. Она молила – ей далось.
Никогда в жизни так не любила себя, как в те оставшиеся до родов семь месяцев. Баловала разными вкусностями, одевала в самые лучшие наряды, ходила в кино, общалась с друзьями, не пропускала ни одного концерта заезжих «звезд», много гуляла в окрестных рощах, а вечерами, уютно устроившись на диване, читала вслух своему, еще не рожденному ребенку. Часто в то время семью свою вспоминала, мамочку, отца.
Родилась я в маленьком поселке на юге Казахстана. Отец – единственный сын в большой семье на восемь ртов. Знатный тракторист, ох, и веселый, работящий парень был, говорили односельчане.
Семь классов – в то время почти профессор на селе. Подобрал под стать себе и жену – агрономшу приезжую. В тридцать пятом я родилась. Росла, как цветочек, одна в семье, где в селе испокон веку восемь-десять детей считалось нормой. Баловали, любили, да и уважение к родителям тоже, видно, сказывалось. Только детство закончилось в одночасье – война. И с первым же призывом осенью сорок первого ушел на войну отец. Нас, малолеток совсем, со всех дворов по осени послали убирать урожай, колоски подбирать, картофель, свёклу – словом, все, что взрослые скажут.
Мать с первых дней войны стала председателем, и с меня был двойной спрос. Все прошла – и голод, и холод, отчаяние, да только не мне одной плохо приходилось. Ровесники многие до победы не дожили. Кого болезнь свалила, кого работа тяжелая. Последнее письмо от отца пришло в апреле сорок пятого, и мать все ждала и ждала. Только через два года нашла нас «похоронка». И мамочка, вынесшая всю войну, ни разу не плакавши на судьбу, сломилась, как подкошенная. Отказали ноги. С работы пришлось уйти.
В пятнадцать я уже работала бригадиром в поле. Окучивала свёклу, с утра до темна, махала тяпкой, а долгими зимними вечерами мама учила читать и писать. Ученье давалось легко, пристрастилась к книгам. В семнадцать перечитала всю сельскую библиотеку – почти пять сотен книг. Новый председатель нарадоваться не мог. Умная, говорил, работящая.
- Как бы не мамка твоя, отправил бы учиться, - не раз печалился он.
После войны заезжий фотограф сделал цветной портрет отца. Мамочка его над кроватью повесила и разговаривала с ним. Совета попросит, а то просто расскажет, как день провела. Сначала пугалась разговоров этих я и пристыдить мамочку пыталась, а потом рукой махнула. Пускай, раз ей от этого легче.
А в 58-м мамочки не стало. Высохла вся, как семилетний ребенок, и от былой красоты только и остались что глаза, огромные и печальные.
- Нездешняя, слабовата сердечком, - говорили соседки. – Больно уж за мужа переживала, вот и ушла вослед.
Да вот только о любви мамочка никогда не говорила.
Сколько лет прошло, но не могу без слез вспомнить заколоченные крест на крест двери родного дома и сырую весеннюю землю бугорка на сельском кладбище. Председатель свое слово сдержал, отпустил учиться…
Я в последнюю неделю перед родами поехала в церковь. Поставила свечи за упокой родителей и за здравие Ванечки, его семьи, помолилась, хоть и не учил никто этому. За себя попросила Бога и за ребеночка – все равно кого, лишь бы родился здоровеньким.
Сын родился первым утром первого весеннего месяца. Молодые мамаши не понимали моего восторга. Все прислушивалась – не заплачет ли, и безошибочно узнавала его по голосу. Встречали из роддома женщины из коллектива. Не винила Ванечку, за это время поняла и простила. Не было на душе камня, не было злобы. И когда он пришел, узнав о ребенке, впустила в дом, выслушала, поплакала, но не оставила, вернула семье. И видеть малыша не запретила. Пусть сын знает, что у него, как у всех, есть папа. А вот от помощи отказалась. Никаких алиментов не надо, никаких денег. Только не забывай поздравлять на праздники и дни рождения. Откуда во мне такая мудрость проснулась, самой не понять.
Счастье – растить сына – испытала сполна. Всегда с ребенком, всегда веселая. Мужчины не вторглись в жизнь, хотя пытались многие. Женщина видная, серьезная, с хорошей работой, с солидной зарплатой. Но как когда-то в любимом Ванечке, так и в то время полностью растворилась в сыне. Мальчик, названный в честь моего отца Юрием, маму только радовал. В шесть стал учиться в музыкальной школе, и дома появилось фортепиано. В семь стал заниматься легкой атлетикой в городском Дворце спорта. Мальчик был веселый, общительный, и с отцом поддерживал отношения, и в школе считался одним из лучших учеников. Конечно, он, как и все мальчишки, находил время хулиганить, но все как-то беззлобно и смешно. То высыплет в классе ворох желтых листьев, то на школьной доске объявлений напишет, что указом директора школы с нынешнего дня все двойки отменяются и можно ставить лишь тройку с минусом, то принесет в класс ежика или выпавшего из гнезда птенца. А вот в драках он не участвовал. Видимо, хватало на тренировках – после пятого класса вместо легкой атлетики он стал заниматься боксом. А после школы он всех удивил, отказавшись поступать в институт. Проливала слезы, уговаривала, впервые разругалась с сыном, а он настоял на своем – и осенью ушел в армию.
В том году еще не было разгула рэкета, не было веерного отключения, еще работали заводы, хотя у каждого была своя «валюта», и в магазинах очереди, и пустые прилавки. Уже открыли границы, и народ хлынул в Германию, Израиль, Америку. А через два года начался беспредел, словно мир перевернулся. Ушла я на пенсию, которую тогда почти не платили; чтобы как-то выжить, встала на рынок. Ванечка, единственный из мужчин, вхожих в дом, с семьей уехал в Россию. Сын вернулся. Работы не было. Он помогал на рынке. Заработки небольшие, но на еду и одежду хватало. Юра освоился, стал сам ездить за товаром, крутился, как мог. На глупости времени не было, и когда в двадцать четыре года он привел в дом Ольгу, даже обрадовалась. Свадьбу сыграли не пышную, звать было некого. Как-то так сложилось, что у Юрочки не оказалось друзей. Он все время был занят, и прежние знакомые и одноклассники очень редко появлялись в доме. То, что молодые оформляют документы на выезд в Германию, где у Ольги оказалось множество родни, от меня скрывали. Заставая иногда ребят с учебником немецкого языка, по наивности своей даже радовалась. Может, поступят куда, раз готовятся.
Огорошили за неделю до отъезда.
- Как только устроимся, можешь бросать свой базар, мама, - сказал, прощаясь, сын.
... Вот уже почти двадцать лет не видела своего мальчика. Каждый месяц он исправно переводит ей деньги, вдвое больше, чем пенсия. Он звонит, присылает лекарства и посылки с одеждой и конфетами, которые и сама в состоянии купить. Да, я могу позволить себе многое – выбирать качественные продукты, заплатить патронажной сестре, даже новый телевизор с кабельным телевидением, не говоря уж о замечательной стиральной машинке, на которой и стирать-то не нужно, все сама делает. И только одного не могу – обнять своего правнучка. Покачать на коленях, рассказать на ночь сказку. Стоит фотография на фортепиано, где улыбаются сноха, сын и два взрослых парня - внуки, которых видела лишь на фотографиях, и которые плохо понимают, что говорю по телефону на русском языке.
Вот ведь как судьба-то вывернет. У матери моей Германия мужа забрала, а у меня сыночка. Об одном лишь Бога молю – обнять бы его один разик перед смертью. Ведь мне уже девятый десяток пошел. Доживу ли?..
Очень пронзительно и ярко! До грусти, временами до слез...
Спасибо автору!