Гадость редкая

Женщина все пыталась заглянуть мне в глаза, ища в них сочувствия и понимания. Но я уводила взгляд в сторону. На шикарные портьеры, на дорогую современную мебель, на бриллиантовое колечко, обхватившее холеный пальчик. И не было в душе моей сострадания, хотя, полагаю, именно этого желала она, согласившись рассказать мне свою историю. Непостижимо, чудовищно. Я, как и все, слышала о таких женщинах, но воочию встретила впервые.
- Я выросла во вполне нормальной семье. Мама – бухгалтер, папа – водитель. Работали оба в ОРСе. Дом был – полная чаша. Приехали мы в этот город в 1974. Через год мне исполнилось пятнадцать, закончила восемь классов. Самый бесшабашный возраст. В лесопарковой зоне была тогда «топталочка». Там я со своим любимым и познакомилась. Он школу окончил, ждал осенью призыва. Девчонок много, парней не очень, а я такая сама из себя вся, недотрога. Вот мой любимый все и норовил на сторону сбежать. То с одной подругой его увидят, то с другой. И, конечно, городок маленький, сразу доложат. Сколько я проплакала в подушку! И сейчас вспомню – вздрогну. Как унижалась перед ним, даже с девчонками, соперницами своими дралась. Морды этим потаскушкам в кровь царапала, пока одна нагло так не заявила, что с меня и взять-то нечего ему, поскольку, что такое мужик, я знать не знаю. Вот и ходит он ко мне «просто так», от нечего делать, когда она ему отказывает. Я тогда чуть с ума не сошла. Любила его безумно, а решиться на близость боялась. Знала, что шило в мешке не утаишь, все равно вылезет, то есть кто-нибудь узнает и родителям доложит. Даже кушать перестала, а он, как специально, пропал! Я под окна его вечерами ходила, телефон обрывала. Выследила-таки! Знаешь, что он мне сказал? Что ему со мной надоело в куклы играть, что он уже взрослый, ему женщину надо, а я малолетка и связываться со мной он не хочет. Да и армия на носу, ему нагуляться надо. Это сейчас я понимаю, что не любил он меня ни фига, а тогда я думала, что бережет, что умный и честный! Дура! На речку я с ним поехала. Дня через три, когда я отравиться уже от несчастной любви думала, он позвонил и пригласил. Ушли далеко от пляжа. У него была бутылка вина – «Яблочное». Гадость редкая. Выпили мы ее и поплыли на остров. Там все и случилось. Сначала лаской, потом силой, но свое он взял. Стыдно было, хоть топись. А на следующий день родители на работу, а он ко мне. Люблю, говорит. Думала, замуж позовет, а он – в постель. Так и покувыркались с ним два месяца. Проводила его в армию и поняла, что что-то со мной не так. Подругам и матери – ни словечка. Сначала ему написала. Так он ответил, что знать не знает, с кем я там была кроме него, и ребенка я ему на шею не повешу. Я к родителям его: так и так, мол, внук будет, а они меня обозвали по-всякому и выгнали. Про аборт не думала. Даже не так. Думала, конечно, но идти к врачу было стыдно, да и не знала, куда и к кому. Больше всего боялась, что в школе узнают, поэтому и молчала, как рыба. А когда замечать стали, что поправляюсь я, тут уж волей-неволей матери открылась. Ругань стояла до небес! В то время такое ЧП в школе – позор! И отцу, и матери на работу сообщат – плохо ребенка воспитали! Будут чужие люди приходить, спрашивать, в душу лезть – кто отец, где отец? Мамочка моя трусливая, все это с папашкой обсудила и решила, что если уж позор, то подальше от дома. Услала меня к дальней родственнице в Караганду, а в школе сказала, что болею, и увезли в знаменитую клинику. Перед родами сама приехала. Тут уж настоящий кошмар начался. Вдвоем они на меня насели: нельзя с ребенком возвращаться! Или оставляю его в роддоме, или «Забудь, что у тебя дом есть! Никому твой байстрюк не нужен. Родители того гада тебя не приняли, ему ты тоже не нужна. Ни профессии, ни образования, ни кола ни двора. Можешь отказ не писать… На ноги встанешь – приедешь и заберешь». Представляешь, я поверила, что можно оставить ребенка, а потом, как ни в чем не бывало, забрать! Молодая, такая глупая была! Он еще во мне был, а я уже предала малышку, отказалась… Главный врач долго после родов со мной говорил, а главного, что забрать его будет не так-то просто, не сказал. А я и не спросила! Жила во мне какая-то надежда, что вот вернется любимый, узнает про малышку и женится на мне. Приедем мы с ним в детский дом и, как в хорошем кино, заберем ребенка, сынишку своего. Даже имени дать ему мать мне не разрешила и с главврачом поругалась, когда он велел на кормление его принести.
Три года в морфлоте любимый отслужил. Я десятый класс закончила. Как узнала, что демобилизовался, сразу к нему. Открылась тогда еще одна мамочкина тайна: чтоб не посадили единственного отпрыска за совращение малолетки, мама моя ушлая большую сумму денег с них стребовала, и он не только видеть меня не хочет, а если вдруг еще раз встретит – убьет! А про то, что ребенок у нас, он мне просто не поверил! Не укладывалось у него в голове, что я могу ребенка бросить. Могла вот… После того разговора две недели с высокой температурой провалялась. Хотела поехать, найти сына, но опять как игрушкой мной повертели - и пришлось учиться дальше. Думала в ПТУ документы подать, но мать уговорила в институт. На «заочный» экзамены сдала. Работать мама устроила к себе. Контроль за мной жесткий был. Из дома – ни на шаг. А перед дипломом сваты в дом пришли. На шестнадцать лет старше меня жених, начальник. И в обморок падала, и истерики закатывала, а фату надела. Когда муж заглянул в карточку, через два года (дочку тогда я носила), да увидел – вторые роды, тут уж меня никто не учил, сама соврала, что ребенок мертвым родился. Еще раз предала, страшно предала первенца. Не посмела правду сказать, привыкла за это время хозяйкой быть, сладко есть и красиво одеваться. Да и муж, грех плохое слово сказать, у меня хороший. Добрый, умный. Детей у нас двое.
- Так ни разу и не узнали, что с ребенком, не захотели увидеться?
- Да что уж теперь-то? Ему уже 30 лет, зачем ему мать. Такая…
- А если он на пороге однажды встанет?
- Откажусь. У меня младшенькому всего девять лет, нельзя его травмировать. Муж болеет часто. Он уж точно не переживет такое. А весь бизнес семейный на нем держится. Я десять лет не работаю, как в декрет с младшим ушла. Так что вот. Да и дочка у меня старшая, мы с ней подруги, душа в душу живем. Замужем, матерью стать готовится – не простит мне она. Мама перед смертью даже не покаялась. Сказала, что не жалеет ни о чем, и рада, что не дала мне жизнь свою загубить. А у меня все чаще сердце стало ныть. Боюсь, что, как ты говоришь, встанет на пороге сын и рухнет вся моя жизнь. Хоть и больно – откажусь. Кто я ему? Тетка чужая. Даже имени не дала.
Я молчу. У меня нет слов утешения. И жалости к этой женщине тоже нет.
- Я ведь не просто так тебе все рассказала. Ты напиши, обязательно напиши. Пусть матери молоденьких девчонок прочитают. Может, кто и подумает, прежде чем дочери жизнь покалечить. Только, сама понимаешь, имя мое не пиши.
Написать ее имя… И кто ей сказал, что мне это хочется?