Фустуарий

Закат в этот вечер был невероятно ярким.
Казалось, небо пропиталось кровью, как огромная губка. Словно лопнула огромная артерия, и багровая жидкость щедро излилась, окрасив собой поблекшую синеву и легкие перистые облака.  Раскаленный за день воздух немного остыл, а, порой, появлялся даже лёгкий освежающий ветерок, прилетавший с морского побережья. Он приносил хоть и слабое, но облегчение. Попытавшись в очередной раз приподнять голову, Марк Люциус понял, что это ему все же удается. Он сделал глубокий вдох и не удержался от протяжного стона. Прохождение воздуха в легкие было сопряжено с адской болью. Казалось, изнутри грудь рассекают сотни маленьких, невероятно острых ножей. Марк Люциус хрипло кашлянул, сплюнув на нагретую землю темный сгусток крови.
На несколько мгновений дышать стало легче.
Опершись правой рукой на землю, он, превозмогая боль, пульсирующую во всем его, изломанном и избитом теле, слегка приподнялся и, подняв голову, посмотрел на зловеще-багровое небо.
Взывать к богам, моля их о смерти и избавлении от мук, было бесполезно.
Марк Люциус знал - теперь знал точно - что боги не помогут. Оставалось лишь смириться со своей участью и остаться лежать на обочине дороги, ожидая, когда же милосердная тьма все-таки откроет объятия и заберет его к себе. Марк Люциус не знал, сколько ему придется ждать. Но, когда боль, нарастающая волнами, стала, в очередной раз, невыносимой, он, стиснув зубы, упрямо пополз вперед. Человек сам не знал, зачем он это делает, и что заставляет его ползти. Возможно, та малая часть внутри его существа, которая все еще до сих пор, с каким-то необъяснимым отчаянием, цеплялась за жизнь.
"Жизнь" - Марк Люциус прошептал про себя это слово распухшими, разбитыми губами. Это слово, казавшееся когда-то таким сладким и желанным, когда он, участвуя в смертельных боях, выходил из них живыми. И только позже, уже когда  битвы заканчивались, осознавал, как же страстно и невыносимо - до дрожи - ему хотелось выжить. Он учил себя презирать смерть, как рядовой римский легионер.
И много раз смотрел он прямо в ее черные, бездонные глаза. И каждый раз ему удавалось ее перехитрить.
Но сейчас... когда жизнь едва теплилась в нем, как догорающий огарок свечи - именно сейчас, смерть не приходила. Уронив голову на руки и дав измученному телу передышку на несколько минут, Марк Люциус вновь глубоко вдохнул и пополз вперед. Позади него, по земле тянулся широкий кровавый след...

По понятиям римской армии с ним - преступившим один из нерушимых законов - отпустившему пленника - поступили еще, как торжественно объявил трибун - справедливо и милосердно. Правда, никто и не ожидал, что он выживет. Мало кто из осужденных выживал после такого вида наказания, как фустуарий.

Марк Люциус перестал ползти, давая телу передышку. А в памяти неотвратимо всплывали картинки сегодняшнего страшного дня.

Суд над ним начался в восемь часов утра и занял от силы десять минут. Марк Люциус знал, что приговор ему вынесен уже заранее. Он знал, что его ожидает.
И старался быть выдержанным и встретить свою участь спокойно. И тем не менее, внутренне он содрогнулся, когда трибун  презрительно и как-то слегка лениво ткнул его в грудь длинной палкой с заостренным посеребренным наконечником. Этот жест мог означать только одно. Фустуарий.
Марк Люциус сжал губы и подняв голову посмотрел на высокое ясное небо, по которому неспешно пробегали маленькие серебристые облачка.
День обещал быть солнечным и жарким. Сегодня ему придется умереть.

- Не ожидай, что твоя смерть будет быстрой, - проговорил трибун, презрительно выплевывая в сторону осужденного сухие слова. - Впрочем, если ты все-таки выживешь, римский закон справедлив. И милосерден. Тебя выкинут за пределы лагеря. И твоя жалкая ничтожная жизнь далее будет в руках богов.

- Приступайте, - он кивнул двум, стоявшим по бокам от Марка Люциуса легионерам. За пару минут они сорвали с него одежду, оставив осужденного лишь в узкой набедренной повязке.

- Иди! - трибун ткнул Марка Люциуса в спину копьем, и человек двинулся вперед. Ему предстояло пройти через "коридор смерти" - многочисленные шеренги стоявших справа и слева легионеров, вооруженных палками и тяжелыми камнями. Прежде это были его соратники и боевые товарищи. Теперь же они должны были стать палачами для него, предавшего закон. На мгновение Марк Люциус задержался и бросил взгляд в суровые, суженные, бесстрастные глаза легионеров.
Он задержался взглядом на Сервии, юном смуглом черноглазом парне. Прежде их связывало что-то вроде дружбы. После того, как полгода назад он спас Сервия от смертельной раны во время одного из ожесточенных боев. Поймав на себе взгляд Марка Люциуса, Сервий опустил голову на мгновение. Но тут же вновь вскинул ее, в его черных глазах осужденный увидел промелькнувшее на мгновение сострадание. Которое через мгновение вновь сменилась равнодушием.
Должен ли знать жалость римский воин?

Марк Люциус пропустил несколько ударов сердца, бьющегося где-то в горле и решительно сделал шаг в "коридор смерти".
На него мгновенно обрушился град ударов.
Били и палками и заостренными камнями. Марк Люциус решил, что закрывать голову руками не будет. Но все-таки инстинкт самосохранения взял свое. После нескольких, тяжелых, страшных ударов камнями, обрушившихся на голову, он попытался закрыть ладонями лицо. И, спустя мгновение, почувствовал, как по лбу и щеке потекла горячая жидкость, заливая глаза. Рот наполнил вязкий соленый вкус.
Он понял, что рассечена бровь.
Из разбитого виска и носа также хлынула кровь, и Марк Люциус сглатывал ее, чтобы не захлебнуться.
Он сильно покачнулся и упал бы, если бы справа кто-то вдруг не поддержал его за локоть.
Сквозь залитые кровью глаза, он с трудом различил лицо Сервия.
Но в этот миг с левой стороны колонны обрушился целый град ударов. Марк Люций уже не закрывал голову. Превозмогая боль, он молил богов, чтобы все это скорее закончилось. Ведь смерть, только она - милосердна.
Почувствовав хруст и треск ломаемых костей в теле, а затем - боль, от которой сбило дыхание, он понял, что скорее всего, ему сломали ребро. Не устояв, он упал на четвереньки. И двинулся дальше так. А град ударов усилился. Они становились все более жестокими и остервенелыми.
Но смерть, милосердная смерть все не приходила. И, когда обессилев ползти, Марк Люциус вытянулся на земле и затих, он все еще чувствовал, как бьется в груди сердце, а кровь пульсирующими толчками выплескивается из раны на виске.

"Коридор смерти" закончился. Ему нанесли последние, страшные удары по спине и затылку.
И это было последнее, что он почувствовал, теряя сознание...

***

- И что же? Он все еще жив? - острый голос трибуна ножом разрезал возникшую внезапно тишину.
Он быстро подошел к врачу, осматривающему неподвижно лежавшее на земле окровавленное тело. С презрением дотронулся до него носком сандалии.
Пожевал губами.

- Да, - кивнул врач, поднимаясь. - Пульс прощупывается, сердцебиение все еще есть. Он жив.

- Удивительно, - проговорил трибун. - Всего лишь второй такой случай на моей памяти. Впрочем, - он возвысил голос. - Впрочем, законы Римской империи справедливы и милосердны. Отнесите эту падаль за ворота лагеря и бросьте там - кивнул он двум стоящим поодаль легионерам.

***

Марк Люциус потерял счёт времени. Ему казалось, что с момента экзекуции прошла уже целая вечность. Лет сто, не меньше. Сколько времени он ползет вот так, потеряв всякую надежду и превозмогая жуткую боль? Он не знал. В довершении ко всем его страданиям добавилась страшная жажда. Язык как будто увеличился в размерах, стал огромный и шершавый, он заполнял рот, вызывая периодические приступы тошноты. Задержавшись у небольшого куста с крупными темно-вишневыми плодами, Марк Люциус дрожащей рукой сорвал несколько ягод и торопливо засунул их в рот. Но сладкие ягоды не утолили жажду. Проглотив их, через пару минут он почувствовал усилившуюся тошноту. Его вырвало тут же, ягодным соком, смешанным со сгустками черной крови. Откинувшись на бок, Марк Люциус хрипло застонал.
Мысленно, в очередной раз он воззвал к богам, призывая смерть. Смерть - спасение и избавление. Смерть, великодушную и милосердную.
Но глухи оставались боги к мольбе человека.

***

С моря доносился легкий свежий ветерок. И запах, казалось, явственно ощущается сам запах моря. И как будто был слышен даже шелест его волн, седых и мудрых, извечно набегающих на песчаный или каменистый берег.

И боль как будто ушла. Только покой. Бесконечный покой и запах моря...
И... Марк Люциус беспокойно пошевелился и открыл глаза.

"Если это загробный мир, то кто же это?" - его мысли спутались. Он попытался пошевелить правой рукой и почувствовал, что его тело туго забинтовано. На голове, под слипшимися спутанными волосами он также ощутил повязку. Он пошевелился сильнее, пытаясь понять, где находится, и тело кинжалами пронзила острейшая боль, от которой перехватило дыхание. Боль окончательно вернула его в реальность.

- Тише, тише, тебе нельзя так резко шевелиться, - услышал он рядом мелодичный женский голос. И почувствовал легкое прикосновение к своему плечу.
Ладонь девушки. Она на мгновение задержалась, погладила его. Он увидел склоненное над собой узкое худенькое лицо с высокими скулами, огромные синие глаза и спадающие волнами длинные волосы цвета спелой пшеницы. Незнакомка с состраданием и неким интересом смотрела на него.

- Где я? - хрипло проговорил Марк Люциус. - И кто ты такая?

- Меня зовут Лия, - улыбнулась незнакомка. - И ты у меня дома, в моей хижине.

Марк Люциус молчал, обдумывая услышанное и прислушиваясь к доносившемуся снаружи шелесту волн.

- Ты живешь у самого моря? - спросил он.

Девушка кивнула. В ее глазах бегали какие-то искорки, от чего взгляд становился то лукавым, то каким-то невыразимо печальным.

- Я подобрала тебя, когда ехала с базара. Торговала там рыбой, которую ловит мой брат. Он и сейчас в море. Еще не видел тебя, - девушка  улыбнулась, но глаза почему-то оставались грустными.

- Тебе не надо было этого делать... - с трудом проговорил Марк Люциус. - Ты знаешь, кто я?
- Догадываюсь, - кивнула она, наматывая на тонкий палец длинную пшеничную прядь.
- Я бывший римский легионер, - продолжал Марк Люциус. - Я был наказан, и должен был умереть.

Она кивала, слушая его и, как будто со всем соглашаясь.

- Но ты не умер, - она встала, поправляя подол длинной юбки из грубой ткани. -  И не умрешь.
- Тебя накажут, если узнают, что ты прячешь меня. Я даже к родным теперь не могу вернуться... - Марк Люциус закашлялся, и девушка проворно поднесла к его лицу губку. Он вытер выступившую на губах кровь. - Не могу, иначе их казнят. Теперь я изгой. И мне действительно было бы лучше умереть.

- Никто не накажет меня, кроме Господа нашего. - тихо ответила девушка. Она улыбнулась Марку Люциусу, глаза ее сияли.- И тебя - тоже.
- О ком ты? - удивленно спросил он. - О Цезаре?
- Не-ет, - поморщилась она. - Только Бог может наказать меня. Наш Господь, Иисус Христос. Ему ли, самому принявшему смертную муку, не знать, как может страдать тело человеческое.
Ему ли не знать, что душа бессмертна. И о том, что...

Она замолчала, словно задумавшись внезапно о