[justify] Мне в ту пору было не более, или, около пяти лет. Отец, видимо, решил, что надёжнее будет взять меня с собой, нежели одного оставить дома или во дворе без присмотра, потому что, он вознамерился сходить на станцию, чтобы там попить пива; ходьбы до неё от нашего барака было не более десяти минут. Но поселковый буфет, куда он обычно ходил пить пиво, был ещё ближе, и был гораздо чище, просторней и светлей. Был построен позднее, имел больше окон и светильников, и снаружи был окрашен в какой-то бледно-розовый цвет, и, вообще, был более ухожен и пригож, – был многим более, привлекателен, нежели какой-то тёмный, мрачный станционный буфет, ещё довоенной постройки. Это может быть и потому, что в помещении поселкового буфета была ещё и столовая, что обязывало более строго присматривать там за чистотой и порядком, создавать там, ну, хоть какой-то уют. Где обычно обедали работники хлебной базы, построенной зеками ещё до войны, и рабочие, совсем недавно, открывшегося в посёлке, небольшого механического завода.
Однако в этот день, надо думать, туда было не завезено пиво, и поэтому, чтобы утолить мучившую отца жажду, а я тогда думал именно так, у него не было иного выхода, как только пойти по пиво в станционный буфет. Отец, в этот день, с утра деловито суетился, наспех что-то делал, и, в конце, концов, всё бросил, позвал меня, взял за руку и мы пошли на станцию.
Придя на станцию, отец посадил меня на скамейку в палисаднике и строго на строго, наказал мне, чтобы я не смел с этой скамейки, куда-либо уйти. Опасаться было чего: была рядом железная дорога с проходящими поездами. Он, уверил меня в том, что, как только он выпьет одну кружку пива и, сразу же, нисколько более, не задерживаясь там, он выйдет. Указав вытянутой рукой в сторону помещения станции, чтобы убедить и успокоить меня, что, мол, всё задуманное им, оно вот здесь рядом. И не стоит беспокоиться, нужно только совсем немного подождать. После чего, сказал он, мы не задерживаясь уже более нигде, сразу же пойдем домой. Сказав это, на всякий случай, погрозив ещё, и пальцем, чтобы я не посмел его ослушаться, отец гонимый жаждой, тут же, скрылся за обшарпанной дверью станционного буфета. Куда часто ныряли с озабоченными и мрачными лицами гонимые всё той же неутолимой жаждой мужики.
Далее, внутрь пивного буфета, отец не счёл нужным вести меня, его мрачное, больше, может быть, похожее на преисподнюю, помещение сильно пропахло устойчивым, ничем неуничтожимым зловонием – смесью самых разных тошнотворных запахов пива, селёдки, сушёной и вяленой рыбы, винного и водочного перегара, давно немытых тел, и ко всему тому же, было сильно прокуренным. С тусклым светом, едва пробивающимся сквозь едкую дымовую завесу, от двух или трёх сильно закопчённых, маломощных электрических лампочек, и двух небольших, покрытых пылью окон помещения. Всё помещение было заполнено тяжёлым, едва переносимым, выдыхаемым из нутра его обитателей, как из адовой топки, вино водочным и табачным духом – духом дьявола, нашедшего здесь своё обиталище. Казалось, что человеческому духу не должно было быть места в этой смрадной, дьяволовой обители. У человека не адаптированного, ещё не проникшегося духом дьявола обитающего там, если бы такой, каким-то образом оказался в этой обители, непременно, вызвало бы приступ тошноты и неприятия (отторжения) этого удушающего, дурманящего духа. В это обиталище, куда слетались мужики со всей ближайшей округи, словно мухи привлекаемые запахом дерьма, особенно в дни получек. Но и, немало собиралось их там, страждущих, по выходным, праздничным, и вечерам будничных дней, будто не сами они, а нечистая сила гнала их туда, в это святилище, чтобы поклониться всемогущему Бахусу и его духу. Многие из них участники недавней Великой войны, заброшенные и никому ненужные теперь, в большинстве своём. Будто ничего другого нет на этом свете более важного, вожделенного и желанного, что могло бы, наконец, заглушить (унять) ноющую, томящую их, изнутри, вечную тоску по какой-то лучшей доле.
Я остался сидеть на скамейке в палисаднике и ждать отца, рассматривая окружающее меня пространство, была поздняя весна, с цветущих яблонь облетали лепестки, всё кругом покрывал их белый цвет похожий, на свежевыпавший снег. Радостно щебетали птицы, утренняя прохлада сменялась дневным теплом и сидеть на месте мне никак не хотелось. Неожиданно, моё внимание привлекли стоящие, в обильно разросшейся зелени палисадника, среди цветущих яблонь и синевы ясного, весеннего неба, два скульптурных бюста, исполненные в гипсе изображения каких-то людей. В то время я не знал кто эти люди, просто было очень удивительно и чудно смотреть на эти белые скульптуры, помпезно стоящие, скрываемые густой зеленью палисадника, будто изображения богов в пантеоне. Своим строгим и торжественным видом, внушающие простым смертным незыблемость нашего бытия, надёжность и несокрушимость на многие века, всего сотворённого ими, и одним мгновением охватившими вечность, недоступную для всех остальных людей.
Что-то неземное, таинственное, сакральное было в этом, имело какой-то порядок, завершённую гармонию, совершенно не противоречащую здравому смыслу и находящееся в полном согласии с ним. Это внушало полный покой и умиротворение. Будто часть царствия небесного затерялась здесь на грешной земле, если б не пивной буфет, экое нелепое соседство, бесовское произведение царствия тьмы и зла несущее бессмысленную суету, и разрушающее всякую гармонию и целесообразность бытия, для того и разместившееся здесь же рядом, что бы скомпрометировать, наступить и уничтожить его, как своего супротивника.
Чуть позже, происходящее в этом палисаднике, было ещё более чудным и удивительным. Я увидел, как к этим, привлёкшим моё внимание скульптурным бюстам, будто посланники царствия тьмы, бездумные исполнители чьей-то злой воли, ленивой походкой подошли два здоровенных мужика. Степенно, деловито разложили они, принесённые ими на носилках строительные инструменты: лом, лопату, кувалду. И, с видом полного безразличия ко всему окружающему, ничего другого в их унылых лицах не выражалось, неспешно, будто ещё не совсем пробудились ото сна, они походили вокруг одного из скульптурных бюстов, изредка обмениваясь друг с другом короткими фразами, относящимися, видимо, к тому делу, ждавшему их исполнения. Вытянутой рукой, касаясь головы, было, похоже, что они, примеряли расстояние до неё. Просчитывали, наверное, чтобы ни одно их движение не было лишним. И вдруг! Как-то совсем неожиданно, после таких медленных, ленивых движений, один из них уверенно, с твёрдым намерением, что не передумает, берёт кувалду, и, с размаху шарахнул ею по голове одной из скульптур; отвалилась половина головы, не раздумывая ни секунды, ещё взмах кувалды, удар! И нет уже головы, ещё несколько сокрушительных ударов следующих один за другим и нет половины скульптурной груди. Похоже, что устал, круша божество – мужик бросает кувалду, отходит в сторону и неспешно закуривает. Завершает начатое дело второй мужик, ловко орудуя ломом, он в считанные минуты полностью освобождает постамент от скульптуры.
Я, с огромным удивлением, затаив дыхание, смотрел на происходящее. Теперь, думал я, сейчас, начнут крушить рядом стоящую скульптуру. Но вторая скульптура осталась не тронутой. Мне было непонятно, почему крушили именно эту скульптуру, а не рядом стоящую, или не обе, вместе, чем это им не понравилась именно эта скульптура. Чем провинилось это божество, что его с таким озлоблением, присланные исполнители чьей-то злой воли так безжалостно сокрушили и изгнали из пантеона?
Перекурив, мужики погрузили крупные обломки руками, мелкие лопатой в носилки и, сделав, несколько неспешных ходок, они вынесли всё, что осталось после сокрушённого ими скульптурного бюста и свалили в придорожную канаву, заровняв затем, всё это землей и гравием. После чего, мастерски управившись с порученным им делом, они, не спеша собрали строительные инструменты: лом, лопату, кувалду и погрузили их в носилки. И, всё с тем же, видом полного безразличия ко всему, что вокруг них, выполнив задание особой важности, спущенное им сверху, они всё той же, ленивой походкой ушли из палисадника. Видимо, там где-то наверху, властвующие тёмные силы отрядили их низвергнуть и уничтожить ненавистное им божество, мешавшее тёмным силам царить в этом мире. И подбирали для этого мужиков по здоровее и половчее, чтобы сокрушить поскорее, ставшее ненавистным им это изображение. Проходящие мимо люди, большей частью мужики, спешащие по пиво в станционный буфет, не обращали ровно никакого внимания на происходящее в этом палисаднике.
После непродолжительного перерыва, пока совершался акт ниспровержения, почему-то ставшего ненужным божества, с новой силой защебетали птицы, перепуганные резкими движениями и сильными ударами лома и кувалды, вторгшимися в их пределы пришельцами.
Увиденное мною явление было не менее поразительным, чем какое-либо редкое и непонятное явление природы. Или, может быть, сравнимое с тем, что может только присниться в нелепом, кошмарном сне. Моему удивлению не было границ, я не мог, как ни старался, найти разумное объяснение увиденному. Оно противоречило обычному, нормальному ходу вещей в природе. Было не понятно, зачем ставят эти памятники-скульптуры, а если ставят, тогда зачем крушат их? Увековечивают, а затем, спохватившись, что это не то, безжалостно уничтожают.
Случившееся, осмыслению не поддавалось, будто свершился ритуал «свободных каменщиков», имеющий какой-то скрытый от непосвящённых смысл. Только по истечении многих лет стал понятен смысл того события.
Вышедший из станционного буфета, попивший пива отец, был доволен моим послушанием, потому что я продолжал сидеть на той же скамейке, где он наказал мне быть, прервал мои нелегкие размышления взял за руку, и мы пошли домой.
Отец действительно возвратился вскоре, потому, что не был злостным завсегдатаем этих заведений, не просиживал там многие часы. Так, в суете дней забегал туда, чаще, конечно, в поселковый буфет, чтобы перехватить кружку пива, больше всё же посвящал себя работе и дому.
Постепенно, после непродолжительных всё ещё размышлений, хорошее, какое-то благодушное настроение отца, как-то быстро передалось и мне, уже уходили прочь тревога и сомнения в несокрушимости нашего бытия.
Конечно же, в том возрасте был совершенно не понятен смысл происшедшего события. Ознаменовавшим тогда приход той самой пресловутой хрущёвской оттепели в наши края, вместе с весенним, особенно радостным по такому случаю, щебетанием птиц, цветением сирени, и лепестками, нет, не белых роз, а яблоневого цвета, обильно устлавших дорожки и тропинки палисадника и подходы к нему. Так, наверное, может быть устлана только, дорога праведника в рай, доказавшего в страшном суде свою безграничную преданность Всевышнему. Постигшего великую истину,