Произведение «Прием у Геерта, или все только начинается (первая глава из Книги Комы)» (страница 1 из 3)
Тип: Произведение
Раздел: Эссе и статьи
Тематика: Мемуары
Автор:
Читатели: 784 +1
Дата:

Прием у Геерта, или все только начинается (первая глава из Книги Комы)

 Прием у Геерта,  или все только начинается

”Большинство людей бывают счастливы по пятницам, но вчера мне было не до смеха.”
Хантер С. Томпсон "Царство страха"
 
 
Начну свою непростую историю не с самого веселого и расскажу о том, как позапрошлой зимой подхватил на работе смертельно опасную дрянь - крайне редкий для моего королевства азиатский вирус, который свалил меня безо всякой причины и едва не убил всего за одну неделю. Все, кто занимался мной во время болезни, и в особенности врачи, искренне изумлялись, где мог я подхватить такое?
А ведь изумляться было особо нечему, если вспомнить, что торговая школа, где я работал, уже не первый год приглашала к себе студентов из других стран – обычно из тех, что победнее Дании. Из восточной Европы и стран Прибалтики, к примеру, а также из Китая, Пакистана, Индии, Непала. Некоторые из студентов выглядели просто ужасно. Настолько ужасно, что когда группа непальцев как-то раз появилась в общественном буфете при школе, одного излишне чувствительного датчанина при их виде страшно вырвало. Наблюдал все это собственными глазами.
Студенты из Азии отчаянно мерзли в этой неуютной для них стране и потому надевали на себя все, что только могли: по нескольку свитеров зараз под легкие осенние куртки - главное, чтобы куртку потом можно было как-нибудь застегнуть. Свои грубые и бесформенные шапочки-петушки домашней вязки они не снимали даже находясь во внутренних помещениях школы, которые хорошо отапливались. Проживали они больше в пригородах, в съемных комнатах, тесно и скученно, по нескольку человек вместе. Не у всех была возможность регулярно мыться, стирать одежду, гладиться и даже бриться. А потому и вид у них был такой, что при встрече с ними сразу же хотелось отвернуться.
По существу, все они были глубоко несчастными людьми, которых обманом, через сеть посреднических бюро, заманили в страну, пообещав ценные датские знания и возможность получить хоть какую-то работу. Обещания эти ничего не стоили, потому что никто не собирался их выполнять за невозможностью: ну как, скажем, можно научить чему- то серьезному людей, из которых лишь каждый пятый-десятый хоть что-то понимает по-английски, а впоследствии еще и трудоустроить? Этого не знал никто.
Видимость обучения все же соблюдалась, хотя лекции читались, по сути, в воздух, полусонным людям, отработавшим ночь на тяжелых, малооплачиваемых работах, вроде развозки газет. За каждого ученика, в том числе и иностранного, школе выплачивалась государственная дотация размером с мою годовую зарплату, и понятно, что руководство, пребывая в здравом рассудке, не желало по собственной воле расставаться с такими королевскими суммами. Всем в школе было очевидно, что обучение иностранных студентов больше походит на затянувшийся фарс с элементами крупной аферы, нежели на образовательный процесс, но преподаватели благоразумно предпочитали замалчивать проблему.
К тому времени, как я заболел, школа уже пару лет полнилась - по меньшей мере, в двух своих отделениях – бедными студентами из Азии. Сами того не ведая, они везли с собой в королевство не только себя и свою ”жажду знаний”, но и новые вирусы и болезни, которые их самих, как правило, не брали, но для местных жителей представляли серьезную опасность. Один из таких вирусов то ли по нелепой случайности, то ли по распределению свыше из всей школы достался именно мне.
Здесь будет мне самое время воспользоваться случаем и заметить, что сам я не из числа тех слабонервных и опасливых людей, что без нужды кутаются в теплые одежды и прячут себя от малейшего сквозняка. Я всегда чуточку небрежно относился к собственному здоровью, и все же за последние десять лет, вплоть до этого неудачного вечера, о котором пойдет речь, ни разу не переболел чем-нибудь особо серьезным. И больше того, был настолько уверен в собственном здоровье, что грешным делом начал считать себя вечным. Физических сил во мне, сколько помню, всегда было с избытком, разве что монеты не гнул. Я на дух не переносил врачей и выписываемые ими, так называемые, лекарства, а весь почтенный институт медицины за полнейшей ненадобностью почитал узаконенным шарлатанством.
Но позапрошлой зимой, которая всем датчанам на удивление выдалась невероятно долгой, не по климату снежной и морозной, мое тело вдруг взбунтовалось и едва ли не впервые изменило мне. Спустя всего несколько дней после празднования православного рождества, оно вдруг начало безо всякой причины гореть: мне стало малоприятно притрагиваться к собственной коже, носить хоть сколько-нибудь грубую одежду, потому что она болезненно терлась о тело, и даже касаться волос на голове.
Заболел я в пятницу, свой самый любимый на неделе день, ближе к вечеру, который в зимнее время начинается этих местах уже после трех часов дня. Заболел почти сразу после того, как мы с Наташей, практически в одно время, с разницей всего в несколько минут, вернулись с работы домой. Мы приготовили вместе ужин, в чем я, конечно же, был ей всего лишь скромным помощником. После чего сели за стол, и не только для того, чтобы утолить естественный голод, но и чтобы красиво отметить наступление очередных выходных. Ели мы в тот вечер, если мне только не изменяет память, маринованные утиные грудки с рассыпчатым рисом басматис - описываю ужин в деталях лишь потому, что он вполне мог оказаться моим последним. Наташа пила свой разбавленный наполовину водой Чинзано, который в то время еще водился в Дании. Я постоянно мерз и потому крутился у бара, то и дело подливая себе виски в крошечную рюмку размером с наперсток.
- Ты очень плохо выглядишь,- сказала Наташа.- Случайно, не заболел?
Больным я себя не чувствовал, но все же вынужден был признать, что ощущаю в себе несколько большую, нежели обычно, усталость, и что на самом деле мне не хочется ни есть и не пить, а больше всего тянет прилечь на диван и отдохнуть. Поначалу у меня всего лишь пылали щеки, точно меня постоянно кто-то вспоминал, и слегка кружилась голова, но поскольку я никогда не отличался излишней мнительностью, то и не стал называть все эти незначительные симптомы болезнью и упорно не признал себя больным даже и после того, как, по просьбе Наташи, смерил температуру и увидел, что показания термометра заходят далеко за отметку в тридцать восемь градусов.
Если позабыть о высокой температуре, не причинявшей мне поначалу особых неудобств, и странной, непривычной слабости, из-за которой меня временами не на шутку пошатывало, то можно было смело признать, что тело мое в полном порядке, что сам я совершенно здоров и что покачивает меня всего лишь от сильной усталости. Я не замечал за собой сколько-нибудь серьезного кашля - затяжного , тяжелого, душащего или разрывающего легкие и горло, что со мной в жизни бывало. Я разве что слегка и едва заметно, и может лишь чуть чаще, чем следует, покашливал в ладонь, что, в общем-то, свойственно всем заядлым курильщикам, каким я в то время являлся.
Даже не припомню, чтобы у меня хоть чуточку ломило тело, как это обычно бывает при серьезных температурах, потому и сделал вывод, что страдаю всего лишь легкой простудой. Но чем бы все это ни было - усталостью или же действительно той самой простудой,- я решил, что разумней всего будет, если я какое-то время, до полного выздоровления, посплю в рабочей комнате, чтобы случайно не передать свое недомогание Наташе.
Комнату я называл рабочей лишь по старой привычке и еще потому, что в ней среди всего прочего находился мой когда-то рабочий компьютер и толстенные - каждый под тысячу страниц - увесистые фолианты по работе с ним. Очень давно, в прежней, намного лучшей жизни, когда датчане еще оставались порядочными людьми (об этом особый серьезный разговор), я работал с мультимедийными программами, и мне это нравилось; более того, все у меня с ними прерасно получалось. С тех времен утекло много воды - реки, моря и даже океаны, все вокруг переменилось до полной неузнаваемости, точно перевернулось; теперь я зарабатывал на жизнь совсем другими делами - по большей части, уборкой чужих помещений.
Размерами комната была скромна - чуть больше десяти квадратов,- но вмещала в себя многое: три-четыре широкие книжные полки двухметровой высоты, объемный двухстворчатый шкаф для одежды и скромный односпальный гостевой матрас на гнутых фанерных ножках. На этом матрасе спал мой сын Август, когда приезжал к нам в гости; на нем я и сам время от времени ночевал, если, скажем, выпивал не в меру, допоздна засиживался у компьютера или ругался с Наташей, что случалось крайне редко. Или же, как в этот самый раз, по причине болезни.
Я проболел, провалялся в постели все выходные. Температура никак не желала спадывать и днями упорно держалась на тридцати восьми градусах, а ближе к ночи подскакивала на несколько делений. В воскресенье, под самый вечер, находясь еще в достаточно здравом рассудке, я окончательно осознал, что заболел по-настоящему и, скорее всего, надолго, а потому не стал откладывать дело до утра и позвонил своей начальнице Гвен. Сообщил ей, что не выйду на работу завтра и, возможно, еще несколько последующих дней. На всякий случай, опасаясь увольнения, я извинился за свою болезнь и напомнил, что подобного со мной не случалось ни разу за все годы нашей совместной работы.
В понедельник утром, едва я только проснулся, Наташа принялась провожать меня к врачу, настойчиво убеждая в том, что болезнь сама по себе не пройдет и мне непременно потребуется лечение. Она повторяла эти слова точно заклинание, снова и снова, пока вдруг не заметила мое жалкое состояние и не поняла, что я попросту не держусь на ногах. Тогда она оделась и сходила к врачу сама. Вернулась она от него очень скоро, в полной растерянности, расстроенная и до крайности удивленная отношением датских врачей к своим больным и их болезням. Одного этого похода в клинику моего врача ей хватило, чтобы полностью разочароваться в местной медицине, хотя к подобному приему она уже была подготовлена: я и до того не раз рассказывал ей, что из себя представляют датские медики, да ей и самой так или иначе приходилось с ними сталкиваться.
Случилось вот что: мой семейный врач нетерпеливо и даже с некоторым раздражением выслушал Наташу. Он нисколько не скрывал, что не понимает цели ее прихода: в любом случае, сказал он, я должен придти к нему сам. Ну а если я болен настолько, что не могу самостоятельно передвигаться, добавил он, то что мешает мне вызвать такси? А ведь дело было вовсе не в такси, поскольку идти до врача мне было всего метров сто, меньше трех минут, как, впрочем, и ему до меня. Я обозвал своего врача самыми распоследними словами, но тут же позвонил ему и назначил встречу на следующее утро.
Моего замечательного врача звали и до сих пор зовут Геертом Петерсеном.
Врачей вроде Геeрта в Дании официально называют практикующими, но в простом разговоре они чаще упоминаются как семейные врачи. На них лежит обязанность выслушать и осмотреть пациeнта и направить его затем к тому или другому сведующему в болезнях специалисту; ну а если выяснится, что у больного не настоящая болезнь, а всего лишь легкое недомогание, то прописать ему


Оценка произведения:
Разное:
Реклама
Реклама