Дед беляк.

    Хорошее время каникулы. И летние и зимние. Зимние, пожалуй,  даже лучше, ничего делать не надо. Летом то сенокос, то огород поливай, а то и стадо иди пасти, когда очередь подойдёт. По этому, Мишка любил зимние каникулы больше, жалко только, что короткие.
    Зимой хорошо, можно на лыжах кататься, с рудиховской горы, целый день. А можно и в лес, тоже на лыжах. Красиво в лесу, ёлки снегом занесены, и под нижними ветками получаются такие берлоги, что хоть живи, если бы не мороз. Но всё равно здорово, заберёшься в такую берлогу, костерок разожжёшь, ветки потрескивают, дымом пахнет, хорошо.
    А можно и в деревне, когда сугробы большие, тоже интересно. В сугробах можно копать норы, делать целые комнаты, главное найти сугроб хороший,  большой. Потом туда можно дощечек натаскать, скамеечки сделать и стол, можно даже еду принести если захотеть. 
     Самые хорошие сугробы были около дома деда Кулика, там всегда наметало много снега, выше огорода. Вот где раздолье, копай нор и берлог, сколько хочешь. А главное, когда совсем замёрз, к деду на печку, отогреваться. Печка у Куликовых большая, там несколько человек спокойно размещается, и тепло. Сам дедушка Кулик, если корзинки не плетёт, тоже всегда на печке лежит. Он приходится Мишке прадедом, старый совсем и курит много махорки, но это ничего, когда привыкнешь, то и не воняет совсем. Зато дед рассказывает интересные истории, про Жилина и Костылина, про мельницу, а ещё про Японию. Мишка, когда маленький был, любил деда слушать, хоть по сто раз одно и то же, всё равно интересно.
    Правда, в последнее время, разговоры не очень складываются. Теперь Мишка и сам много знает, всё-таки третий год в школе учится, а дед всё норовит про былые времена, как он мельником был, да как при царе жили. Не понимает старый, что ничего хорошего тогда не было, что были они угнетённые и порабощённые царским режимом. Ну, да что с него взять, не грамотный почти, читает то по слогам, вот и нахваливает прежнюю жизнь от непонимания.
    
                                          ***

    Мишка ввалился в избу к вечеру, как снеговик, весь облепленный, с головы до пят. Бабушка Анна всплеснула руками, увидев правнука, встала, отложив пряжу:
 - Господи помилуй, посинел весь от холода, снимай скорее валенки, да на печь, отогреваться.
 Валенки тоже были полные снега, ноги, правда, замёрзли. Мишка разделся и послушно полез на печку. Дед лежал с листком календаря и пытался, что-то прочитать, шевеля губами, хотя было уже почти темно.
 - Дед, а ты что, видишь в темноте? – поинтересовался Мишка.
 - Вижу, не тёмно ещё.
 - Хорошее у тебя зрение, дед, вот старый, глухой, а зрение хорошее. А почему ты глухой, дед? – Мишке и правда стало интересно, почему это дед глухой, а видит так хорошо.
 - Так раненый я, Минька, в голову, после этого и слышу плохо.
 - А где тебя ранило, на войне?
 - На войне.
 - А ты с кем воевал, с фашистами?
 - Нет, я с германцами воевал, когда фашисты были, я уже был стар, да и глухой опять же, не брали таких.
 - А расскажи, как ты воевал с германцами, - начал приставать Мишка, хотя кто такие германцы понял не совсем.
 - Так что там рассказывать, я совсем немного воевал, ранили сразу, а потом домой пришёл. – Дед разорвал листок календаря пополам и начал сворачивать самокрутку. – Меня только в семнадцатом мобилизовали.
 - Как мобилизовали? - Слово для Мишки было не знакомо.
 - Как-как, сказали, собирайся на войну, и забрали. Раньше не забирали, один я был мужик в семье, а уж к концу стали всех подбирать.
 - А чего же ты сидел, ждал, надо было добровольцем идти.
 - Зачем? – Не понял дед, - Да и не сидел я, а работал. Пришло моё время, и мобилизовали, как всех. Зачем добровольцем?
 - Как зачем? – Теперь не понял Мишка, - а Родину защищать?
 - Так здесь моя Родина, здесь я родился, здесь моя мельница была, здесь и работал.
 - Опять ты про мельницу, одна мельница у тебя на уме. Ладно, расскажи про войну, ты кем был, танкистом или конником?
 Кулик усмехнулся:
 - Солдатом я был, Минька, солдатом четвёртого пехотного полка. Ну, слушай.

                                     ***

     Дед ещё раз облизнул самокрутку, потом не спеша прикурил и начал свой рассказ.
 - Мобилизовали меня, в аккурат после Рождества, в семнадцатом году.  Помол ржи и пшеницы как раз закончили, скотину, какую надо зарезали уже, семена на посевную приготовили. Оставил я своих, Митька у нас тогда маленький был, это первый, который потом умер. И пошёл в солдаты. Сначала в Весьегонске нас, мобилизованных, собрали, а потом уж под Петроград повезли, в Гатчину. Там мы долго были, в казармах, фронт к тому времени остановился, и наша команда была в запасе. Назначили меня в пулемётный расчёт.
 - На тачанку? – уточнил Мишка.
 - Нет, - дед выпустил облако дыма, - просто при пулемёте, в расчёт. А потом, уже в восемнадцатом, повезли нас в город Псков, эшелоном. Остановился наш эшелон на станции, все выгрузились и ушли. А нас, да ещё один пулемётный расчёт, да несколько солдат, оставили охранять тот эшелон. С нами остался прапорщик, молоденький совсем, вот как ты, немного постарше, и три урядника. Командир приказал никого близко не подпускать, пока они не вернуться. 
    Дед попыхал самокруткой и продолжил:
 - А дня через три на станцию пришли красногвардейцы, моряки. Наш прапорщик с ними ругался, они хотели поезд забрать.  А потом моряки двинулись к вагонам, прапорщик кричит: «Огонь, огонь!» Ну, мы дали с двух пулемётов, по верху.
 - Как дали? – Не понял Мишка. – По кому дали?
 - Как по кому? – Удивился в свою очередь дед, - по морякам, только выше. Мы же эшелон охраняли, а командир сказал никого не подпускать.
 Мишка от неожиданности так подскочил, что больно ударился головой о потолок.
 - Так ты что, дед, ты что, беляком что ли был?
 - Каким таким беляком, солдатом я был.
 - Так ведь моряки, это же наши, это же красные, - захлёбывался Мишка от негодования, - а ты их из пулемёта, как же так?
 - Кто их тогда разбирал, «наши, ваши», я эшелон охранял. – Не согласился Кулик.
 Но Мишка уже кубарем скатился с печки.
 - Ну, ты даёшь дед, не ожидал я от тебя такого, вот она мельница… конечно …за буржуев был. Но что бы по нашим,  да из пулемёта, вот сумасшедший.
 - Чего вас лад то не берёт, - бабушка Анна снова отложила пряжу, - правду говорят, что старый, что малый.
 - Бабушка, так ведь дед Михайло беляк, он по нашим из пулемёта стрелял. - Мишка обувал, не успевшие просохнуть, валенки. – Нет, больше я к вам ходить не буду, то-то он всё мельницу свою жалеет, буржуй, капиталист.
 - Что ты, Мишка, да какой же он беляк, дедушка в Красной армии служил, и раненый там был, - пыталась заступиться бабушка.
 - Значит, переметнулся потом, всё равно больше к вам ходить не буду, живите тут, как хотите. – Мишка схватил пальтишко и выскочил на улицу.
 - Вот это дела, - размышлял он, идя по заснеженной деревне к дому. – Как же теперь, ведь весной в пионеры вступать, а у меня дед беляк. Ни за что не примут. Может не говорить пока ни кому, никто и не узнает. Вот так Кулик, вот подвёл, так подвёл. У всех деды революцию делали, бились за народное счастье, а он, из пулемёта, по красным морякам. Прямо хоть плачь. Но с другой стороны, в пионеры-то будут в Ленинграде принимать, а там кто моего деда знает, никто. Надо молчать, ни кому не рассказывать, что я за него отвечать должен?
 Подумав так, Мишка немного успокоился. А потом и правда решил, что он за деда не ответчик, к тому же Кулик не дед даже, а прадед.