Искусы Эроса. Глава 8. Ответ Линки.

На другой день, в субботу, прямо с утра, Линка - у меня на кухне, и сидит в уголке кухонного диванчика, раскладывая какие-то листки на столе. Красивая сегодня!.. Не помирилась ли со своим отвергнутым? Но уже берет листок, и я слышу:  
- Аннуш, послушай-ка, что ему нацарапала. - А-а, так вот что за листки! А я думала, что опять с письмом Антона будет спорить. - «Наверное, я могла бы написать тебе бесконечно длинное письмо, но лучше отвечу на твоё, абзац за абзацем. Итак...»
- Линка, а почему ты ему – письмом? Может, поговорите сегодня?
- Не получится. Когда вчера пришла, то сразу, как ты советовала, проглотила снотворное и нырнула в постель, а проснулась… его уже и нет. Ушел квартиру себе искать? – Нет, не у меня спросила, ибо тут же и ответила на свой вопрос. - Ну и ладно, пусть ищет. Если придёт, я ему – тоже послание, на холодильник, как и он… - почти весело рассмеялась.
- Молодец, Линка, не поддавайся унынию, держи хвост пистолетом! Уныние - большой грех, если верить религиям.
- Но слушай дальше моё послание: «Да, есть ситуация. Есть, если хочешь, кризис в наших отношениях. Есть и горечь, «очень много горечи…». Это его слова. Ой, - спохватывается, - хотела отвечать ему после каждого его… ну, после каждого его обвинения или жалобы, но не получается, сбиваюсь.
- А ты так и напиши: сбиваюсь, мол… 
- Ага, мерси, так и напишу, - берет ручку и, диктуя себе, пишет: - «Вот видишь, хотела отвечать абзацем на абзац, но не получается, сбиваюсь. А горечь моя не только в том, что она разлилась по нашей жизни и, думаю…
- Линка, что-то в обобщения ты подалась, - ухмыльнулась я. - Конкретнее бы надо, ближе к проблеме, так сказать…
- Ага, и правда. Вычеркну на хрен эти общие книжные рассуждения, а то… словно от него заразилась. Слушай конкретное, из его письма: «Ты никогда не сомневалась и не сомневаешься в своем пути...» Господи! Прожить с человеком столько лет, любить его, как утверждает, и сказать такое?! – Нет, не напишет Линка письма, вижу и знаю: слишком эмоциональна и втиснуть свои эмоции в слова, фразы никогда у нее не получалось, вот и сейчас… - Да не только в пути, а в каждом своем поступке и даже выборе какой-либо тряпки сомневаюсь! - И разгорячённо-растерянно взглянула на меня: - Аннуш, написать ему и это?.. или как?
- Напиши, - пожала плечами. - Ведь так оно и есть. - И снова подумала: нет, не стоит ей писать письмо. Сказать об этом? Но, может, сама поймёт, что… Но она уже опять диктует себе и пишет, цитируя из Антона: 
- «Ты еще упорно настаиваешь, что «в главных своих чертах повторяю путь своей матери». Хорошо, если допустить это… - И снова – ко мне: - Но Аннуш, ведь не вбивала я себе такого, не вбивала! – и уставилась на меня, будто ища защиты – А, впрочем, если это и было… ну как может он жалеть о том, что не удалось переломить меня? Ведь он – писатель и должен, должен понимать, что переломить человека, когда ему за тридцать уже не-воз-можно! В таком возрасте надо принимать его таким, каков есть! Кстати, всегда это и делал, так зачем же…
- Линка, вот и пиши ему всё это, а не только мне, - улыбнулась ободряюще.
И она усекла иронию ситуации, кивнула:
- Ага, напишу. «Антон, пишу тебе, и все кажется: не то, не то! Ты как-то недавно сказал, что, мол, Фрейд* утверждает...» Нет, не могу… - вдруг отбросила ручку и стала сгребать листки со стола. – Ну вот, писать больше не собирается, но как же я… - Путаница какая-то у меня получается. Да и к чему эта переписка? – Но как же я узнаю, что у них будет дальше? - Вот приду вечером с работы и поговорим… устно, если вернётся.
Линка опустила голову, посидела с минуту. Знаю её такой… сейчас скажет еще что-то.
И услышала: 
- Да, Аннуш, вчера не нашлось в моей душе чувства, которое подсказало бы нужные слова, и только сейчас… Надо было ему только и сказать: если тебе станет очень плохо без нас, то всегда можешь вернуться. - Я ничего не ответила, а она, словно убеждая себя, почти прошептала: - Да, только это.
 
И в воскресенье пришла ко мне прямо с утра.
Когда её обиженный и отвергнутый всё же возвратился, Линка спросила: ужинать, мол, будешь? «А сама стою над раковиной, мою посуду, улыбаюсь и пытаюсь стереть с лица вдруг прилипшую улыбку» - рассмеялась. Ну да, нелепо же улыбаться после всего, что у них… Потом, сладив с улыбкой, поставила перед ним тарелку, чашку и спросила: «Тебе как отвечать на письмо? Письменно или устно?» - и опять, рассказывая мне, рассмеялась: «Аннуш, и всё же расплылась я в улыбке! А он задергал усами и, тоже сдерживаясь, скривил вот так рот, - состроила забавную рожицу, - и говорит: «Как хочешь». Вот и стала «устно» излагать ему то, что пробовала письмом: ведь только и хотела, де, объяснить ему, что не может в отношениях муж-жена исполнять функции неотложки, что надо, де, искать какой-то выход, а он в письме пошел на глобальные обобщения. Зачем, почему? А он ел салат и молчал. Нет, не думает она, что духовно они не слились… А он уже ел котлету с макаронами и молчал. И зря упрекает её, что детей настраивает против, из дома хочет его выгнать… А он уже пил чай и мягко отбрыкивался: «Не наступал, не переходил на свою занудную интонацию и казалось, был рад разговору». В общем, перемирие между ними вроде бы состоялось. Но что дальше?
 
Когда Стас ушел, и я осталась с Настей… Да, была, была растерянность, - а как же теперь… без него? - но уже довольно скоро поняла: а, собственно, что изменилось-то? Жизнь потекла почти в обычном ритме, - проводить дочку в школу, самой на работу, с работы, вечером уроки с Настей, домашние хлопоты… В общем, было то же и даже проще, - не надо было готовить завтраки-обеды-ужины Стасу, - но с его уходом сразу же!.. растаяло это раздваивающее чувство вины-не-вины из-за того, что не могла покориться ему и это придавало силы и даже радовало.
Нет, не страдала я без Стаса. И не хотелось, чтобы вернулся, - знала, что жить с ним так, как в последний год, не смогла бы, а он… Он сразу уехал и вскоре стала я получать алименты из Новгорода, а потом от знакомого журналиста узнала: живёт там, работает редактором в каком-то техническом отделе (почему техническом?) женился, и она - простенькая, но молодая «сочная бабёшка», как определил её рассказчик.
Все правильно и, значит, прав философ Платон*: 
«В телесном и духовном смыслах Эрот - демон, одухотворяющий людей в их влечении к истине, добру и красоте, залог могучего стремления мужчины к самозавершению и бессмертию, которое он реализует в продуктах человеческой деятельности и потомках».
Но когда мужчина утрачивает способность или желание идти «к истине, добру и красоте, то что остаётся? Только последнее: утверждение себя в продолжении рода, в потомках… или просто в эротических играх, а для этого ему, как дон Жуану*, необходима рядом та, которая помогала бы поддерживать его второе мужское предназначение. И поняв это, я теперь ни в коей мере не осуждаю Стаса: раз бросил писать стихи и тем реализовать себя «в продуктах человеческой деятельности» то….
Но для дочки наш разрыв с мужем стал раной, - видела это и чувствовала всегда!
Нет, не говорила Настенька о своей боли, но когда что-либо напоминало об отце, то обычно замолкала, замыкалась и это было… нет, не было, а остаётся для меня самым тяжким и до сих пор потому, что так и не решила: правильный ли сделала выбор, лишив дочку отца из-за своей неспособности покориться рутине эротических отношений?
И вот теперь судьба свела меня с Линкой, почти двойником, ибо у нас есть нечто общее: мы – очарованные души. И очарованы на всю жизнь тем самым светом, который пробуждает в мужчине нечто, привлекающие женщин, как бабочек – цветы.
Но если это «нечто», освещающее эротическую близость, гаснет, то...
И всё же! Ведь Линка во многом другая, и детей у нее двое, так какой выбор сделает?
 
День её не было, а на другой забежала на чашку кофе перед «поздней» работой, как называет ту, которая случается после двух:
- Вчера-то утром мой… - И светилась той самой, всенаполняющей радостью: - Подмёл пол в коридоре, вынес мусор, а потом сел вычитывать статью из журнала… вчера ему прислали.
- Вроде бы жизнь ваша покатилась по-прежнему? – обрадовалась я.         
- Вроде бы… А когда заскочила на обед лишь на полчаса, то консультирую его: поджарь, пожалуйста, яичницу себе, а то я не успеваю. Масло уже на сковородке, разогрей его хорошенько, тогда яичница будет пы-ышная. Ну, он и пошел на кухню, а я стою в коридоре у зеркала, подкрашиваю брови и думаю: зачем это он дверь-то за собой прикрыл? И вдруг… -  Линка смеется искренне, задорно: -  Ой, вдруг распахивается дверь, и он кричит панически: «Лина! Оно не кипит!» «Что не кипит?» «Масло не кипит!»  Господи, напугал! А дым на кухне!.. Столбом. Бросилась туда: «Ну, зачем тебе, чтоб оно кипело? Разогрел бы, да и всё. Форточку скорей открой и разбивай яйца». А он берёт одно яйцо, ищет чем бы разбить, потом осторожненько кладёт на стол, идёт к полке за ножом, чтобы им… Эта вечная его медлительность… – опять смеется. - Хватаю яйцо, разбиваю о край сковородки… - И уже хохочет: - Аннуш, ну разве не смешно всё это?
Но я лишь плечами пожала, улыбнувшись… А что было ответить? Ведь тот свет, который исходил от неё, был только её свет! И до меня доходили лишь окраинные лучи его. И почувствовать, принять его в себя не могла, чтобы вот так, вместе с ней радоваться медлительности и неумению её мужа.               
- Ну а ночью… - Линка допила кофе, зачем-то перевернула чашку вверх дном, постучала по её фарфоровому донышку и сказала почти себе: - Когда дети уснули, пришла к нему, легла рядом, а он прошептал: «А я думал… никогда уже не придёшь».
 
Послесловие
 
Вскоре мы с Линкой расстались, - я снова уехала к дочке в Питер, ибо в их семье родился сын, надо было сидеть с ним, - и связь с моей героиней повести оборвалась. Почему? А потому, что она из тех людей, которым надо общение с глазу-на-глаз, а писать письма такие не хотят… или не умеют? Правда, месяца два мы еще перебрасывались мейлами, иногда и переговаривались, а потом… Потом всё чаще она начала пропускать мои короткие сообщения-мейлы, а вскоре и вовсе перестала на них отвечать.
 
И встретились только через три года. За это время я написала свою повесть, издала на деньги, заработанные по Интернету за редактирование текстов и подарила книгу Линке с надписью: «Дорогому моему соавтору - с любовью». Казалось, она должна была удивиться «соавтору», но ничего не сказала и, молча, сунула её в сумку.  Но потом прочитала… правда, не сразу, не взахлёб, как мне думалось, и я услышала:
- Интересно, конечно, ты всё это… - И взглянула с тайным извинением: - Но Аннуш, в повести - не я.
- Линка, так ведь там всё…
- Ну и что? – и снова взглянула, но уже с искоркой упрямства: - Все равно, там – другая.
Вот так… Она, мой соавтор, не узнала себя. И не узнала не из-за того, что не хотела, а скорее потому, что изменилась. И, надо сказать, в лучшую сторону, - стала спокойней, уверенней и уже не было в ней той натянутой нервозности и скованности, которую пришлось наблюдать в пору нашего житья рядом. В чём причина?
[i]Из наших возобновившихся «кофейных» бесед с ликёрчиком или коньяком, выяснилось: компромиссные отношения с Антоном тянулись около двух лет, - он