И снова здравствуй, мой дорогой дневник. Сегодня мне очень трудно писать, и пальцы совсем меня не слушаются, но я хочу рассказать тебе…
Знаешь, прошла уже неделя, как не стало моей дорогой и горячо любимой мамы. Последнее время она так болела, что не смогла выдержать наступившие холода. Она совсем не вставала, но пошла к знакомой попросить пустого ведра для воды. Она так и не пришла. Теперь у меня никого нет, кроме тебя. Мне так холодно и так хочется есть. Мамина большая и серая пушистая шаль совсем не греет. Сегодня мне кажется, что если я усну, то уже не смогу встать. Никогда. Я поняла это еще вчера. Поэтому изо всех сил я стараюсь что-то делать, хотя двигаться с каждым разом все тяжелей, и мне ничего не остается, как писать тебе.
За окном время от времени раздается протяжный гул самолетов. Он очень страшный, как протяжный вой голодных шакалов. Когда я слышу этот звук, то понимаю, что сейчас будут бомбить. Наш дом разрушен снарядами уже давно. Наших соседей нет в живых. Никого. От нашей квартиры осталась только библиотека - маленький угол под завалинами, в котором мне приходится ютиться. За последний год жители Ленинграда сильно изменились. Когда я стою в очереди, прижимая карточку к груди, то не вижу в этой очереди людей. В их пустых глазах не осталось жизни. Многие из них утратили свой моральный облик, желая только одного – утолить свой голод. А голод был повсюду. Он проникал в самые потаенные уголки домов, просачивался сквозь выбитые окна, скользкой змеёй забирался в постели и медленно убивал. Все это печально, но жаловаться и плакаться нельзя, мы должны быть сильными. Нельзя поддаваться панике, а высказаться всегда можно тебе.
Возможно, это моя последняя запись. Я очень слаба, но я должна рассказать тебе нечто важное, пока еще могу рассказать. Нечто страшное. Тот ужас, который я пережила вчера, не передать никакими словами. Я не могу сказать, что произошедшее видел еще кто–то, но если бы ЭТО настигло меня, то я не писала бы сейчас эту страницу. Теперь мне страшно выходить из дома. Я не боялась замерзших трупов, повсюду лежащих в снегу, и не боялась попасть под обстрел. За весь этот мучительный год, как бы это страшно не звучало, но я начала привыкать. А теперь… Я боюсь того, что за мной придут и никто, и ничто меня не спасет. Мое единственное окно закрыто почерневшим и замерзшим матрасом. Я смотрю на него и вижу на застывших уголках снег. Остатки мебели еле тлеют, но уже не греют. Я не хочу слышать бомбежку, я не хочу слышать этот жуткий гул. Патефон скоро остановится, ведь уже совсем холодно. Тот самый полонез, который играет и сейчас, я не забуду никогда. В тот роковой день он звучал так же монотонно и тоскливо, но это намного лучше воя разрывающихся снарядов. Тогда у меня закончилась вода, а пить очень хотелось. Кипяток хоть чем-то наполняет желудок, но вот только какая в нем питательность? Я шла по улице с маленьким железным бидончиком, сгорбившись под весом шубы. Это ужасно, когда одежда тяжелее тебя, а ты просто изможденный и высохший стручок. Вокруг лежали холодные и замерзшие трупы, и везде царила мертвая тишина. Только такие же, как и я, бессмысленно бродили по улицам. Они знали, что если остановиться, то встать уже не сможешь. Так было в эту страшную и холодную зиму.
Когда я подобралась к выдолбленной проруби, то не увидела ни одной живой души. На улицу опустилась белая тягучая, как молоко, дымка. Она быстро заволокла широкую улицу, ничего не было видно. Я вглядывалась вперед и думала о том, что в таком тумане я не дойду до дома. Вдруг где-то совсем близко я услышала короткий вскрик, а затем еле слышные стоны. Мне пришлось поставить бидон в снег. Я пошла навстречу звуку. Я буду честна, мне хотелось помочь, вдруг все еще не так безнадежно. Вдруг кто-то споткнулся и упал?
То, что увидела я потом, повергло меня в такой ужас, что на моей молодой голове волосы стали седыми. Возле стены полуразрушенного дома лежала женщина и дергалась в предсмертных конвульсиях. Ее бледные губы из последних сил хватали воздух, а изо рта струйкой текла черная густая жидкость. Но это еще не самое жуткое, поверь мне. Над этой женщиной возвышалось мерзкое существо, похожее на человека, только в несколько раз больше. Это был скелет с тонко обтянутой кожей, чернее ночи. Я не могла понять, мужчина это был или женщина. Мне казалось, что его только что сожгли, настолько этот монстр был ужасен. И глаза. Их не было. Вместо них зияли такие же черные провалы. Это существо издавало короткие рыки, напоминающие остановку большого железного состава, лязгающего своими вагонами. Оно хрипело, и на какое–то время мне показалось, что оно… рыдало. Но всхлипы были короткими, за которыми последовал глубокий протяжный и утробный вой. Господи, я никогда не забуду этот жуткий и душераздирающий вой! Он разрывал мою голову, а уши нестерпимо жгло сумасшедшей болью. Я не выдержала всего этого ужаса и закричала так, как не кричала никогда. Я зажмурила глаза и продолжала орать, пока вой не прекратился. Вокруг наступила звенящая тишина, только издалека стонал знакомый звук полонеза. Я боялась открыть глаза, только дышать стала чаще. Слабость напомнила о себе, ведь крик выжал из меня все силы. В нос ударил тошнотворный запах тухлого мяса. Тихий рык раздался совсем рядом со мной. Боже, я молилась, чтобы все это закончилось. Я стояла зажмурившись и боялась шевельнуться. Я слышала неторопливые шаги вокруг себя и чувствовала зловонное дыхание вперемешку с мерзким трупным запахом. Потом шаги стали удаляться, а я наконец открыла глаза, желая забрать воду и уйти скорее домой! Я так хотела домой!
Мой дорогой дневник! Я всегда буду помнить тот момент, когда я открыла глаза, и я никогда не забуду этот тихий полонез. Он звучал. Он звучал из моей квартиры тихо, тоскливо и ненавязчиво, а белый и плотный туман уходил в темноту закоулков вместе с тем существом, оголяя снежную дорогу с лежащими мертвыми людьми. На мгновение мне показалось, что мимо меня проскользнули тени, с плачем устремившиеся вслед за туманом. Я смотрела на трупы с черной грязью и на следы вокруг себя. Я, тишина и холод. Мерзкий пробирающий холод...
Теперь ты знаешь о том, что случилось вчера. Я пишу тебе последние строки. Они будут последними насовсем. Голод одолел меня. Эта страшная война унесла жизни многих. Все слышали о ней, но никто не знает, как она выглядит. Ты видел ее, дневник? А я видела. Это было вчера. Мой патефон хрипит. Он скоро остановится. Как и я. Мне очень трудно дышать. Мне уже кажется, что я слышу знакомое тяжелое дыхание. Я вижу, как через щели ползет белый дымок. Жаль, что я не увижу, как Ленинград вернется к жизни. Я так хотела. Это пришло за мной. Я старалась как могла. Надеюсь на то, что я увижу маму и соседей. Это маленькая надежда, которая хоть как-то радует меня в эти последние минуты. Прощай, мой дорогой дневник, я больше не могу писать.
Ася. Лениград. 1942