В Николаеве стояли трескучие морозы. Таких небывалых холодов, по дружному мнению местных старожилов, они не припоминали. Всегдашняя ветреная погода этой местности усугубляла и без того едва терпимый, особенно по первым месяцам, армейский неуют, помноженный, вдобавок, на непростые условия службы в учебном подразделении. Колючие трёхпалые солдатские рукавицы не спасали, шинель, казалось, не грела совсем, а воротник её, словно наждачная бумага, немилосердно елозил по шее, вынуждая курсантов, не имеющих возможности держать расстёгнутым верхний крючок шинели (чтоб по уставу!), передвигаться неестественно прямо и ворочать, при необходимости, не головой, а целиком всем туловищем. Со стороны это выглядело жалко и забавно. Ноги в сапогах мёрзли постоянно, мёрзли и уши, потому что сержанты не позволяли опускать клапана шапок, грозя нарядом вне очереди и любыми, имеющимися в широком ассортименте, мелкими пакостями. Лютовал, в особенности, Ивко. Григорьев лютовал тоже, но больше для вида, хотя и он вполне мог довести некоторых курсантов до исступления. Угрюмый, как всегда, старший сержант Ровный, строй водил редко, сержантов для этого хватало и без него, но и он, при случае, заприметив ослушавшегося молодого солдата, просто, молча, загребал снег обеими руками и аккуратно и неспеша просовывал его за шиворот проштрафившемуся и не смеющему сопротивляться курсанту. Надо ли говорить, что настоящим праздником, событием, оказывался редкий эпизод, когда роту на танкодром вёл младший сержант Герасимов! С ним и шагалось бодро, и холод отступал, и портянки можно было перемотать на коротком привале, и уши у шапок он сам давал команду опустить, и песня выходила звонче и задорней, и настроение царило у всех, без исключения, приподнятое. Но все знали, что панибратства Герасимов не допускал, решительно пресекая любые, попервоначалу многочисленные попытки неопытных ещё молодых солдат наладить более приватные отношения с либерально настроенным сержантом. Однако, по прошествии трёх месяцев службы, и командиры, и подчинённые достаточно притёрлись и изучили друг друга, чтобы, наконец, начать понимать текущую ситуацию и предвидеть вероятное развитие событий. Конечно, кое-кто изгалялся, кто-то филонил, но в целом и потихоньку армейская служба стала обретать более-менее внятные очертания, и с каждым днём неуклонно множащиеся слаженность и выучка курсантов начинала нравиться даже им самим. Более того. Всё чаще и настойчивей в сердцах молодых ребят вдруг закипало чувство искренней и уверенной в себе гордости. За свою страну. За могучую технику, им, вчерашним бесшабашным пацанам, доверенную и за то, что техника эта, в итоге, им покорялась. За своих родных и любимых, которые были почти у каждого и за своих близких, проживающих в разных концах необъятной Страны Советов. За то, что они призваны были защищать их покой и мирную жизнь, за то, что любили и были любимы. И за себя, поскольку каждый начинал осознавать, что непреодолимых трудностей, оказывается, не существует и что любые трудности только закаляют характер и волю. Незаметно для себя ребята матерели и крепли и сейчас даже слегка посмеивались, припоминая стартовые фрагменты собственной службы. Такие настроения, сами по себе, уже были, безусловно, хорошим признаком и, во всяком случае, способствовали общему укреплению духа молодых солдат и подпитывали их закаляющиеся души спасительной и необходимой верой в будущее.
И вот как-то однажды, во второй половине одного из неприветливо-пасмурных зимних дней, Илью и четверых его сослуживцев, после обеда, во главе с никому незнакомым ранее штабным офицером, ничего толком не объяснив, погрузили в крытую брезентом машину и куда-то повезли. Внутри кузова покоился внушительных размеров тюк, мягкий на ощупь, дальше – печка-буржуйка, рядом с которой лежало несколько ржавых, в густой саже, видавших виды секций вытяжных труб и шесть штук, немилосердно грохочущих при езде, пустых походных кухонных фляг. Почему весь этот груз находился в кузове, курсантов совершенно не интересовало. Раз кто-то сюда его закидал, значит, так надо. Впрочем, один из сослуживцев Ильи, деревенского вида веснушчатый парень с четвёртого взвода, высказал глубокомысленное предположение, что их, должно быть, повезли, чтобы всё это где-то выгрузить.
- А нам то что? – Изрёк он почти что по-философски,
- Нам, что грузить, что выгружать, разницы нет никакой, - И, подумав, добавил:
- Лишь бы время шло.
- Ага, - Поддержал его, прикуривая сигарету, кто-то из курсантов,
- Солдат спит – служба идёт.
- Во-во… Куревом-то угости, земеля! Благодарствую. Только вот думаю, что-то народу многовато они для такой поклажи набрали.
- Ну, может, ещё какая работёнка есть…
- А может, что и так… Лишь бы к ужину возвернули. Не околеть бы. С холоду-то…
- Поплотнее надо садиться…
- Э-эх! Жизня наша, солдатская…
Короткий январский день клонился к вечеру. Затянутое тучами небо, казалось, навсегда и до скончания вселенского века упрятало в своих недрах робкое солнце. Но мороз немного отпустил, и в воздухе явственно запахло скорым снегопадом. Курсанты, воспользовавшись короткой передышкой и, в общем-то, даже довольные неожиданной перемене в своей, расписанной по минутам, армейской жизни, дружно задремали, и никакая ухабистая дорога не могла бы вывести их теперь из состояния глубокой и сладкой дрёмы. Да что там дрёмы! Дё, тоже случайно оказавшийся в группе, смачно похрапывал, вдыхая морозный воздух с забавным посвистом. Даже штабной офицер закемарил, впрочем, он сидел рядом с водителем, а в кабине, как известно, гораздо теплее, чем в кузове, и спать там, соответственно, намного комфортней. Не спал лишь Илья. Он с грустью смотрел на убегающую в сгущающемся сумраке дорогу, по обе стороны которой темнели ряды искусственной лесопосадки, и думал о том, что вот так же, должно быть, убегают в невозвратимую даль годы человеческой жизни и что в том же стылом пространстве навсегда остаются декорации тех, или иных событий, из которых, собственно, и состоит сама жизнь. И всё это, оставшееся ТАМ, называется былым, называется прошлым. Прошлым, которого уже не изменить. Прошлым, которого не исправить. Прошлым, на которое можно только оглядываться, всматриваться в него и, при желании, анализировать, пытаясь уловить призрачную и постоянно ускользающую связь между прошлым, настоящим и будущим. А тем единственным, что в состоянии воскресить фрагменты прошлого, является память. «Но почему», - Думал Илья, глядя на убегающую дорогу, - «Почему память сохраняет именно фрагменты событий, их отдельные только куски, а не всё прошедшее целиком? Почему, казалось бы, ничего не значащие выборочные моменты сохраняются в нашей памяти с отчётливой контрастностью и в насыщенной цветовой раскраске, а огромные отрезки собственной жизни не вспоминаются никак? И не просто не вспоминаются, а забываются напрочь? Почему?» Крупными хлопьями повалил снег. Сумрак сгущался. И ничего уже не было снаружи и, как-будто, во всём белом свете, кроме этого тоскливого, расползающегося сумрака и снежного замысловатого хоровода. Ни одного огонька на горизонте. Пустынно вокруг. Пустынно и на душе…
Всё, приехали. Штабной офицер, с поднятым воротником шинели и повязанными бантиком у подбородка шнурками своей шапки, суетливо отдавал распоряжения по выгрузке находящегося в кузове машины имущества. Видно было, что офицер явно торопится.
- Так, бойцы, - Обратился он к курсантам совершенно ненатуральным бодрым голосом,
- Завтра в дивизии начинаются командно-штабные учения. Вот. – Он вдруг повысил голос,
- И поэтому наша задача, поставить для командования, - Офицер многозначительно поднял вверх правую руку,
- Для самого высокого командования, на этом самом месте, вот эту палатку – Офицер указал на выгруженный из машины здоровенный, и едва подъёмный тюк. Под палаткой оказался большой и тяжёлый ящик со сложенными в нём разного размера стальными опорами и заточенными с одной стороны стальными же кольями. Там же обнаружился и кое-какой инструмент: пара топоров, молотки, навсегда заржавевшие и, по-видимому, уже давным-давно не раздвигающиеся плоскогубцы, ручная пила со сломанными в нескольких местах зубьями и ещё куча всякого барахла, неизвестно, когда и как сюда попавшего. Курсанты переминались с ноги на ногу, и настроение их портилось с каждой минутой.
- Так. Кто назначен старшим?
- Я! Курсант Соколов.
- Вот и давайте, товарищ курсант, командуйте.
Илья огляделся. Вокруг небольшого пятачка, посреди которого стояла сейчас доставившая их сюда машина, густела и позвякивала голыми заледенелыми ветвями мрачная лесопосадка. Становилось темно, поэтому следовало торопиться. Естественно, что ни у кого из молодых солдат не имелось никакого опыта по установке такого рода палатки. Да это и не палатка была вовсе, а настоящий шатёр, в котором можно было бы разместить, например, походный лазарет. Но, против ожидания, разобрались быстро, и дело пошло легко. Как и всегда, на помощь подоспела солдатская смекалка. Илья, всё более вдохновляясь, отдавал чёткие распоряжения. Офицер, некоторое время бестолково попрыгав вокруг закипевших работой курсантов, выдал несколько ободряющих фраз и, в итоге, скрылся в кабине. Но почти тут же приоткрыл дверь.
- Соколов!
- Я! – Обернулся Илья.
- Значит так, ты здесь, давай, заканчивай, а я на полигон поехал. Дел ещё по горло! Через пару часов за вами с полка дежурная машина приедет. Печку не забудьте внутри установить! И имей в виду, чем быстрее управитесь, тем больше шансов будет у печки погреться.
- А дрова как же? – Растерянно развёл руками Илья.
- Дрова? – Грозно вдруг сощурился офицер,
- Вона дров вокруг сколько! Руби – не хочу! И нечего умничать, товарищ курсант! – Дверь захлопнулась, и Илья услышал, как штабник раздражённо скомандовал:
- Поехали!
Илья вернулся к недоумённо замершим сослуживцам.
- Значит так. Дё и, как тебя, с веснушками?
- Курсант Егоров!
- Дё и Егоров, берёте топоры, и в посадку, за дровами. Вы только рубите, потом вместе всё притащим.
- Да ты чё, земеля, они ж замёршие все, во льду, значит и сырые к тому же. – Егоров шмыгнул носом, и оторопело уставился на Илью.
- А у тебя что, другие предложения имеются? Давайте, мужики, без разговоров и шустрее! Машина неизвестно, когда придёт, а тут, - Он глянул на успешно устанавливаемую палатку,
- Тут работы ненадолго осталось. В палатке и будем ждать. Всё, вперёд! А мы уж сами, втроём, как-нибудь, управимся…
Хмурое небо, неоскудевающей дланью щедро ссыпающее на застывшую вечереющую степь свои нескончаемые, как казалось, снежные запасы, неожиданно, всё-таки, истощилось, и теперь последние снежинки устало кружили во всё крепчающем и обжигающем ветре. В сказочно красивом, но равнодушном хрустальном мерцании, высыпали над неуютным и одиноким миром звёзды. Проясняющееся небо, однако же, не предвещало ничего хорошего. Это означало, что мороз станет набирать силу. Впрочем, его ледяное дыхание уже начинало пронизывать насквозь. Поэтому, работали быстро, молча и сосредоточенно. Все трое отчётливо понимали, что сейчас требуется
19 Марта 2024День моряка-подводника
23 Марта 2024День работников гидрометеорологической службы России
25 Марта 2024День работника культуры России
27 Марта 2024День внутренних войск МВД России
29 Марта 2024День специалиста юридической службы
Все праздники
Жалко солдатух стало.
Мне, однажды зимой, пришлось подмёрзнуть нехило.
В Одессе тогда случилась холодная зима.
На работу мне было добираться с двумя пересадками.
А сапожки-то мои, хоть и зимние, но не выручили меня.
Когда долго постоишь на автобусной остановке, то мороз пробирается насквозь.
Задубели мои пальчики до самых косточек.
Доехала я до работы и в помещении стали ноги согреваться, вот здесь и потекли мои слёзы ручьём.
Сижу я за своим столом в бухгалтерии и плачу прямо на отчётах.
Тут Галка, главная наша, заходит и спрашивает меня, что случилось, сказала ей, а сама ещё пуще в рёв. Иголки, как пытки штыряют.
Она, не долго думая, стащила с меня сапоги, стянула насильно(вот ещё, раздевают на работе) колготки и руками начала растирать мне каждый пальчик.
Прошло, наверное минут 5-7, прежде чем я почувствовала облегчение.
Напоили меня чаем, отогрели, одели и на моём лице просияла загадочная улыбка Джоконды...)))
Вечером Галкин муж, Серёга, он водителем банкира работал, подбросил меня домой, им с Галкой по дороге было.
Вот, начиталась Ваших морозов..., вспомнила.
Очень сочувствовала Вашим героям, а вообще, рассказы армейские - жесть.
Как они выживали в армиях этих...???