Насколько помнилось сейчас Илье, Михаил Роттер, как и его друг, Сергей Теленчи, призывался из Донецка. Сразу после окончания школы он поступил в местный ВУЗ, гуманитарный, или технический, Илья, по прошествии стольких лет, уже успел забыть. Военной кафедры в Мишином институте, очевидно, не было, поэтому пошёл он служить в Советскую Армию простым рядовым, минуя учебку, сразу в линейные войска. По законам того времени служить ему полагалось полтора года, то есть на шесть месяцев меньше, чем обычным, не получившим институтского образования, призывникам. И пока Илья тарабанился в танковой учебке, Миша, призванный на полгода раньше, к моменту его прибытия в полк, уже подошел к рубежу, который позволял ему теперь по полному праву именоваться дедушкой Советской Армии. Другое дело, что сам Миша, к такой традиционной и неуставной градации военнослужащих срочной службы, был, не просто равнодушен, а иронически-презрительно равнодушен. Всё, что касалась воинской службы, вызывало в Мише нарочитую, бросающуюся в глаза, снисходительную терпимость, дескать, не такое переживали, переживём и это. Всегда опрятный в одежде, он, однако, даже и не делал попыток ушить, скажем, гимнастёрку или брюки, подбить сапоги дополнительным, щёгольски обточенным под конус каблуком, изогнуть, чуть больше положенного, бляху ремня, или, по-неуставному, вшить в подворотничок проволоку. Всё это, с разным успехом, делалось всеми служивыми, причём, до годичного срока службы такие потуги пресекались самими старослужащими солдатами, а уж по второму году – тут сам Бог велел. Но Михаил был выше этого, снисходительно полагая такое поведение сослуживцев никчемной и не заслуживающей внимания суетой. Поэтому, всегда чистое его х/б несуразными пузырями выпирало на коленях, ремень и пряжка оставались в первоначальном виде, то есть, никак не противоречили уставу, безукоризненной белизны подворотничок подшивался тем же манером, что и в первые дни службы, голенища сапог, никогда не насиловались хозяином с целью придать им вид гармошки, каблуки, подбитые простыми подковами, сроду не наращивались и искусственно не подтачивались, словом, внешне Миша ничем не отличался от молодого, только начинающего службу, солдата.
Не чуждый здорового, как и в любом другом человеке, патриотизма, он, однако, немилосердно хлёстко и по-настоящему талантливо мог, в очень узком кругу, высмеять многочисленные несуразности, перекосы, нестыковки и ляпы отцов-командиров, отдавая при этих своих интеллектуальных упражнениях явное предпочтение политработникам любого звания. Миша был одним из тех, кто не просто не лез за словом в карман, его изречения (именно изречения, а не выражения) были тщательно продуманы, ёмки, кратки, с подтекстом, понять который дано было далеко не каждому, ироничны, причём ирония тоже угадывалась не сразу, короче, Миша являл из себя настоящий кладезь афоризмов и рассыпал их с лёгкостью, присущей талантливым личностям. В сущности, Михаил Роттер был образчиком не просто хорошо образованной интеллигентности, в нём чувствовалось заботливое, внимательное воспитание, причём воспитание, помноженное на еврейское происхождение. После истории с посудомойкой, Илья, с каждым разом узнавая о неожиданно обретённом друге что-то новое, пришёл к выводу, что Миша, в первую очередь и скорее всего, был интеллигентом сначала по состоянию души, а уже потом – ума. Ведь он мог, думал Илья, с умным видом, сколько угодно теоретизировать по поводу несправедливого, животного труда случайно замеченных им солдатиков в окошке посудомойки, мог искреннее, но на расстоянии, сокрушаться над их жалкой участью. Но, вместо этого, засучив рукава, не колеблясь, он взял, да и залез в самое пекло незавидной работы. Такой неожиданный, неординарный поступок незнакомого прежде сослуживца, Илья объяснял душевным, а не рассудительным, порывом и, вслед за Проспером Мериме, назвал тогда Мишин порыв нетерпением сердца. Всё остальное, включая научный подход к организации их непродуманной, до его прихода, работы, был плодом Мишкиной образованности и укоренившейся привычки к системному мышлению. Правильность выводов Ильи подтверждало и всегда доброжелательное отношение Миши к однополчанам любого срока службы. Его негодование, возмущение и свирепая ненависть к малейшему проявлению насилия со стороны зарвавшихся старослужащих солдат, были совершенно искренни, причём эти его чувства находили выход в конкретных поступках и выражались в конкретных действиях. Иными словами, Миша брал под свою защиту несправедливо преследуемых «молодых» и, что самое интересное, при всей, казалось бы, далеко не грозной его внешности, его, тем не менее, побаивались, с ним считались, более того, его уважали в их небольшом по численности полку буквально все – и молодые, и старослужащие. Почему – Илье, на первых порах знакомства, было неведомо, и некоторое время оставалось будоражащей мозг странной загадкой. Тут была какая-то тайна, этому должно было быть какое-то объяснение, но лезть с нескромными расспросами к новому приятелю Илья, пока что, не решался. В течение первых дней знакомства, он смог разглядеть, что кажущаяся простоватость и доступность Миши вовсе не означала его готовности свободно беседовать о чём-то личном, или рассказывать всем и каждому об интимных сторонах своей службы. Илья справедливо полагал, что ещё не имеет права называться Мишиным другом, и врождённое чувство такта позволило ему загнать своё неспокойное любопытство в самые дальние закоулки собственной души.
Между тем, время бежало вперёд, и однажды, от старослужащих танкового батальона, Илья, совершенно случайно, узнал такую вот историю.
Михаил Роттер и Сергей Теленчи были каратистами. Для того периода советской эпохи, о котором сейчас вспоминал Соколов, данное определение являлось чем-то экзотическим и не совсем законным, потому что каратэ, властьпредержащими, отнесено было тогда к разряду запрещённых видов спорта, да и к спорту, как к таковому, по их мнению, отношения не имело. Нелегальные секции, в разных городах Союза, тем не менее, существовали и неуклонно расширялись, и вели в них занятия одержимые восточными единоборствами романтики и, как правило, профессионалы своего дела. Многочисленные шарлатаны появятся потом, на этапе послабления существовавших ранее законов, но в те времена, о которых идёт речь, тренерами, всё-таки, были профессионалы. Михаила в Донецке, в составе тщательно отобранной и немногочисленной группы, тренировал настоящий японец, неведомо как оказавшийся в стране Советов и кое-как говоривший по-русски, но его небогатый лексикон не являлся препятствием в общении и в премудростях постижения самурайского боевого искусства. Учеником Михаил был прилежным и к моменту призыва в ряды Вооружённых Сил стал обладателем чёрного пояса, усвоив, в первую очередь, человеколюбивые заповеди боевой науки и твёрдо уяснив для себя строгие правила неприменения приёмов каратэ в личных, корыстных целях. Исключения могли иметь место только в случае возникновения реальной угрозы собственной жизни, да и то, даже при таком допущении, суровая этика и жёсткие правила древнего японского боевого искусства предписывали неполный контакт с противником, или с противниками, потому что полный контакт означал бы фатальную их обречённость на смерть, или, в лучшем случае, пожизненную инвалидность.
С самых первых дней службы Михаил столкнулся с неприязненным и откровенно издевательским отношением к нему, перевалившегося на второй год службы, невысокого азербайджанца, по имени Исмаил. Причисленный к роте обслуживания, приватно именуемой служивыми ротой «чмо», репутацию тот имел самую пренеприятную, постоянно провоцировал окружающих на конфликты, но сам драчуном не был и мастерски избегал личного участия в им же неоднократно организованных потасовках. У него немерено было земляков в среде батальона военных строителей и, ещё и по этой причине, вёл себя Исмаил очень заносчиво, а, не получая должного отпора, свирепел ещё больше и цеплялся, чувствуя полную безнаказанность, уже ко всем подряд, даже и к старослужащим. Правда, после того, как его однажды пинками вышвырнули из расположения танкового батальона и пригрозили загнать на всю ночь в Днестровский лиман, танкистов, с тех самых пор, он стал обходить стороной. Бессильная, мутная злоба одолевала Исмаила, и её мутные потоки требовалось на кого-то излить. А Мишка, как назло, угодил в роту обслуживания. Очкарик, да ещё с высшим образованием, да ещё еврей, да к тому же, подымающийся раньше шести утра и проделывающий со своим товарищем, Сергеем Теленчи, на берегу лимана странные физические упражнения – ну как тут было устоять и не поиздеваться над румянощёким интеллигентом?
- Слушай, ты, еврейский морда, - как-то поутру вскинулся на него Исмаил. Дело было перед самым завтраком, у входа в столовую,
- Порядка знаешь? Подъём для всех – шесть утра! А ты самоволка ходишь? Кто на лиман разрешил ходить?
Рота обслуживания кадрированного полка, состоявшая всего из десяти человек, притихла в ожидании неминуемого конфликта. Про Мишины с Серёгой утренние занятия по полку уже начали распространяться самые невероятные слухи, кто-то тихо посмеивался над новоявленными каратистами, кто-то завидовал, кто-то недоумевал по поводу того, что «салаги», то есть, молодые солдаты, позволяют себе такие вольности. Впрочем, иногда, невозмутимые донецкие друзья занимались и по вечерам, но это не всегда удавалось, служба, всё-таки. А вот утром, если встать раньше других, можно было выкроить какое-то время для своих специфических тренировок.
- Не еврейская, и не морда, - спокойно ответил Миша, - За языком следи!
Исмаилу только этого и надо было.
- Ты, собака жидовский, что ты сказал?!
- Рот закрой, придурок! – Миша невольно сжал кулаки.
- Ах, ты …. твою мать! Я твою маму … – Визгливым голосом грязно выругался ищущий неприятностей скандалист.
Того, что за этим последовало, не ожидал никто. Миша полез в карман, достал, как всегда чистый и отутюженный, носовой платок, снял очки, протёр стёкла, сунул платок обратно и вернул очки на переносицу. Потом, как бы нехотя, подошёл к ухмыляющемуся поначалу провокатору, неуловимым движением собрал в ладонь его, теперь перекошенную от удивления и страха, физиономию и лёгким толчком отбросил Исмаила к стене столовой. И, хотя толчок был, казалось, совсем несильным, Исмаил грохнулся о стену так, как будто его швырнули враскачку несколько человек. Хорошо приложившись спиной и головой, он безвольно и безмолвно сполз к земле и ошеломлённо замер, с расширенными от негодования, боли и ужаса глазами. Миша, поняв, что переусердствовал, направился к своему обидчику, что бы помочь ему встать. Исмаил же, решив, что его противник намеревается продолжить начатую экзекуцию, резво вскочил на ноги и, к всеобщему удивлению и удовлетворению, дал стрекача. Да такого, что только пятки сверкали!
- Молодец, Мишка! – Хлопали его по плечу сослуживцы,
- Наконец-то, хоть один нашёлся!
- Так ему, сволочи, и надо… Достал уже всех! Только ведь он, гад, на этом не успокоится. К
19 Марта 2024День моряка-подводника
23 Марта 2024День работников гидрометеорологической службы России
25 Марта 2024День работника культуры России
27 Марта 2024День внутренних войск МВД России
29 Марта 2024День специалиста юридической службы
Все праздники
Конечно, привлекали меня большей частью не сами фильмы, они крайне примитивны и все на одно лицо - "межколхозные разборки"...
Но очень интересно было наблюдать саму технику движений, пластику, молниеносную реакцию на выпады соперника, не говорю уже о выносливости.
Брюс Ли с его гортанными звуками...
Джеки Чен, чуть ли не по потолку ходящий...
Насмотришься их мастерства и начинаешь понимать, что человек никогда не знает на что он способен, и пределов как таковых не существует.
Запомнился мне, особенно, один фильм - "18 бронзовых бойцов".
Интересный парнишка, Миша, невольно проникаешься уважением к нему.
Человечный человек, как и Серёга Герасимов из предыдущих глав.