Что ж ты сплоховал?
Гадюка бурая стрелой вылетела. Клюнула в ногу охотника, да за куст, шипя, уползла. Потемнела нога, распухла, болью исходит, как удар сердца почует. А оно все реже да реже бьется. Поздно рану резать да яд губами вынимать. Лишь того и осталось, что лечь на хвойный ковер, смотреть, как руки деревьев серое небо гладят, да вспоминать, ожидаючи смерти.
Справным охотником был ты на селе. Белку, куницу да соболя силком плетеным брал, глухаря да рябчика стрелой без острия догонял, цепным кистенем-волчанкою бил серых волков… А было – и на медведя в три рогатины шли. Увешал ты тогда плечи сырой коровьей шкурой от медвежьих когтей, дождался на печи, покуда высохнет да звона, да пошел. Страшен медведь, что вепрем на тебя бежит – не пробить его плеч. Сломит тебя, завалит на землю, задавит, да когтями порвет. А этот, дурной, на двух лапах, по-людски пошел бороться. Твой рожон ему грудь пробил, идти запретил. А товарищи с боков зверя под ребра поддели… Было от тебя селу мясо, жир да перо. Усмари кожи скупали, знахарь клыки да когти на бечеву низал… Что же ты сейчас сплоховал? Завсегда в лес шел – сам перед ним кланялся, не ждал, пока тебя ветка пригнуться заставит иль зверь на колени ринет. Сам учил других, что дереву больнее человека под топором гибнуть! Сам наказывал без нужды и куста не трогать, а при нужде – прощения просить, да хлебом откупаться! Что же сейчас ты сплоховал?
Сколько раз сам отпускал зверька из силков, когда не нужен он был – чтоб не стало переводу его лесному племени? А пред убитым зверем винился – кто соврет, сказав, что того не было? Понимал лес твою нужду, прощал тебя. Что же ты сейчас сплоховал?
Кто скажет, что сейчас ты голодал? Никто не скажет: до сих пор твой копченый припас село не подъело. В чем корысть ты свидел, что на матку-олениху суягную сулицу поднял? Аль за такую платить стали больше дурни-купцы? Аль себя возомнил ты хозяином леса? А может азарт твой промысловый тебя под руку толкнул – «Вот! Бей! Уйдет!»
Был ты охотником, стал дичью: бережет Волосатый Пастух свое стадо.
Лес вечерний шумит, на тебя лежачего косится. Деревья скрипят, проклинают твои руки. И смотрят отовсюду на тебя глаза. ЕГО глаза! Беличьи бусинки, волчьи светляки, вороньи ягодки да сучки древесные. Все его, Велеса, очи на тебя перед смертью любуются. Тошно…
Ходит округ тебя Велес, тебе лишь не кажется. Гулкая поступь сплетается с боем умирающего сердца. Подойдет уж скоро. Тулово у него медвежье, рога оленьи, когти рысьи, клыки волчьи, глаза совиные, хвост лисий, человечье сердце. Зверий бог… От зверей ему любая мольба слышна. Прежде людей он зверье понимает, больше человека он свое стадо любит. От зверя да птицы богаче в его душе, чем от людей. Меж лесною тварью да человеком он в посредниках. Ждет…
Ночь братца-вечера спать турнула, сама княжить уселась. Стыло на сердце. А смерть не торопится. Стадо небесное на черное поле пастись вышло, зенки раскрыло – звезды сверкают. Поле не меряно, овцы не считаны, пастух – рогат. Княжит Велес небесным стадом: избыток – наземь звездой падучей швыряет, а недостаток подметит – крошит на звезды ветхий месяц – свой сносившийся рог.
Летят, туманом над землей стелятся души умерших. Путь их на восточну сторону. Минуют они леса дремучие, реки кипучие, мосты калиновые, заставы строгие, да у дуба стоверстного соберутся. Дуб тот широк да кряковист. Не листва на нем – ножи да мечи булатные. А душеньки праведные на дуб скачут белочками, на верхушку летят жаворонками. А с верхушки той – скок на звездную дорожку. Идут – ноги под себя поджимают: хладно да колко им от звезд. А все равно идут, назад не просятся. Ждет их на небе сад безмятежный, там им всем успокоеньице. В том саду реки молочные, берега кисельные, ручьи живящие да яблоки молодящие. Сад тот – на двенадцать царств. А в середочке – самого солнца терем стоит. В нем Даждебог опочив ночью держит. Там вам, честным душам, и покой, и приволье.
Поутру остыл охотник. Медведем Велес закогтил его душу, поволок в темные норы, во змеиные щели. Холод злодею мясо сгрызет, капель кости изгложет. Стучи на том свете зубами, покуда Понедельник – подземный лодочник, по великой милости своей, тебя яблочком не угостит. По грехам твоим срок тебе положен будет. Коли не велик твой грех – не посмеет хлад твою душу в ничто изгрызть. Подберет тогда тебя Велес в сильные свои медвежьи лапы, обернет зверьком-малышом, вынесет на свет, скажет супруге-Мокоши: «на, дай ему новую долю». Мокоши дело привычное: укачает, убаюкает душу очищенную, да вложит незаметно человечьей женщине аль звериной матке в утробу:
- Вот, носи, рожай, да на ум наставляй.
Сызнова жить начнешь. Только прошлого греха, что чумы, чураться будешь.
Что ж ты тогда сплоховал, охотник? Да уж что теперь-то…
Спи.
