Мальчик учился в школе, ходил на английский в « Дом ученых», занимался спортом, гулял во дворе с друзьями, читал стихи и переводы Маршака и « Петрушку-иностранца» и все переживал за Петрушку, которого так хотели казнить и все время просили: « Товарищ милиционер, зарядите револьвер! Если можете и пушку! Застрелите вы Петрушку!» Он мучался вопросом, что же в Петрушке было такого иностранного и вражеского и чем уж он так провинился, если просто сожрал мороженого у зазевавшегося продавца и пару папиросок утащил да надел одежу французского инженера, который купался в Обводном канале ? Подумаешь! Мы с ребятами тоже в подвале курили!
Он очень напоминал Петьку из соседнего подъезда. Ну так, иногда потузить друг друга и морду набить, хоть и до крови для разнообразия жизни - можно, но стрелять в Петьку - я не согласный! Рожа у него преотвратная-так и хочется врезать промеж глаз, но вдруг на что и сгодится? Может, велик даст покататься?
Дама с английских курсов задавала Киплинга, который сложно давался из того, что, по настоянию строгой преподавательницы, мальчик вынужден был все читать по-английски и страдал над фразой « O, my Best Beloved!”*
Это уж совсем непонятно…
Это кто вообще такие? "Мои дорогие, возлюбленные?"
Мальчик немного завидовал однокласснице, у которой было пианино,которое поблескивало лаковым светом в комнате и откуда иногда самым таинственным образом можно было извлечь загадочные звуки, а у него на вряд ли оно когда-либо будет, но больше всего мечталось иметь большую собаку, чтобы тренировать ее, ходить вместе на лыжах в лес, чтобы она целовала его своим огромным языком, поднимала лапы ему на плечи, когда он входил в дом, чтобы он мог ей гордиться и похваляться перед всеми более взрослыми парнями или девчонками со двора, что у него есть этот лохматый друг, который-только его, принадлежит ему и наоборот, и ни за что не предаст. Так бы хотелось! Но что могли тогда позволить себе родители, скромный врач и обычный учитель? Практически - ничего, так - средства для обеспечения жизни. Какая уж тут породистая собака!
Они даже редко видели его: все время на работе. Папа подрабатывал на
«Скорой», мать - в три смены в школе. По выходным они ездили в Пушкин и Павловск или ещё куда-нибудь в какую-то окрестность загадочного Петербурга, внимательно изучали подробности существования и меняющиеся в зависимости от моды и времени вкусы и привычки русских царей, заходили в бывшие церкви и папа рассказывал, что когда-то здесь было то или это.
Вдруг потрясающая новость!
-Ты едешь к бабушке! Она уже купила тебе билет « туда и обратно!"
На мальчика нацепили двое тёплых штанов с начесом, дали два свитера, одолжили у соседей дерматиновый коричневый чемоданчик поменьше, поскольку большой тащить в такую длинную дорогу неудобно, дали в руки билеты и какие-то небольшие деньги, чтобы он смог перекусить сосиской, жёлтым разваливающемся на ходу пирожком с повидлом или печеньем и пресным чаем в буфете на пересадках.
Путь, действительно, был длинным: сначала до Москвы, дальше до Красноярска, а потом уже и до Норильска, где жила и ждала бабушка.
« Йоханна, Йоханна, как холоден лес... Живёт там злодей беспощадный! Он маленьких девочек заживо ест, так весело и так плотоядно...»
Мучение заунывным пением. И вперед и назад. И так без конца и начала, как старая шарманка, безостановочно! Так беспросветно и долго пели хором сестры бабушки, собиравшиеся на праздники, на посиделки, но мальчик едва ли помнил дословно текст незатейливой чухонской песни.
Мальчик доехал до Москвы и потерялся в больших объёмах аэропорта, не понимая, куда двигаться, но спросил, где рейс на Норильск.
Увидевшие растерянность мальчика, одновременно имеющие билет на тот же полет, подошли к нему, забыв про свои баулы и сумки, нагруженные какими-то важными для них товарами, вывозимыми с “большой” земли, как будто-бы они едут на “малую”, и показали:
- Вот самолет! Там-трап!
- Поехали! Не беспокойся!
Какая-то милая полная женщина попыталась накормить и успокоить мальчика едой, дала ему бутерброд с колбасой, поскольку увидела в его глазах беспомощность и наивность ребёнка, не знающего, что, вообще делать, и куда идти.
Они все поместились в толстое брюхо четырёхмоторной «Аннушки», как называли « Ан-24», и полетели!
Самолёт крутило-болтало, всем становилось плохо, всех рвало и стюардессы, одетые в тёплые бушлаты, вместо модных синих костюмчиков из рекламы « Аэрофлота», из последних сил успокаивали, выдавали всем коричневые пакеты для отправления своих потребностей и мятные леденцы, но это так, для поддержания марки авиакомпании! Но они так старались! Всем было плохо. Всех тошнило.
Мальчик смотрел в иллюминатор с интересом и любопытством: что же будет с самолетом, если хоть один винт неожиданно остановится и что дальше с аэропланом произойдёт?
По ходу полета он наблюдал бег оленей, факелы нефтяных башен, которые дымили в воздух газовым дымом и рядом перемещались маленькими группами, как те же стада, сотни людей, скопившиеся вокруг этих скважин, которых трудно было различить-это были как маленькие точки полотна великого мастера, создающие великую сюрреалистическую картину. "Но где этот мастер? Куда же он затерялся?" - подумал мальчик.
Тишайшее великолепие! Ледяное совершенство огромного матового кристалла! Величественная и равнодушная ко всему красота! Океаны белого воздуха! Красота холода ни с чем несравненна! Она недоступна ни одному художнику в мире до сих пор! Грандиозность! Ничего в мире с этим не сравнится!
Самолет, наконец, приземлился на аэродроме.
Бабушка его ждала, всматривалась в темноту, вслушивалась в эхо прогонов садящихся и взлетающих в северном мутном тумане воздушных машин.
Он вышел и первое, что он увидел, - абсолютно обезумевшую бабу, лежащую на полу, то ли ненку, эвенку, - неизвестно. Мальчик, не понимал, что бормотала и выкрикивала эта женщина с раскосыми глазами и плоским и желтоватым , как блин, лицом. Она то вынимала, то вставляла искусственную челюсть и тянулась к бутылке с водкой, тащила ее рукой ко рту, отхлёбывая очередной глоток.
Ее никто не останавливал, ни поднимал, ни даже милиционер, спокойно и равнодушно покуривал «Беломор» и поправлял фуражку. Все были равнодушны и безучастны.
Бабушка сказала:
Не обращай внимания-это страна зк? Знаешь, что это?
- Нет, бабуля, не знаю!
- Это все - бывшие заключённые или временно обязанные, только кое-кто-вольняшки!
- Я даже не знаю, кто это?
- Тебе и не нужно знать!
Она потрепала внука по голове, поцеловала, потом неожиданно резко и больно дёрнула за ухо.
Они проехали на электричке до дома, до маленькой комнатки в десять метров, в которой жила бабушка и где приготовила маленькую чистую кроватку, расстелила на ней простынь и надушила какими-то сладкими недорогими духами подушку, рядом с диваном-раскладушкой, на котором спала.
- Бабушка, а можно поесть?
- Да, конечно, мы сейчас идём в ресторан!
- Бабуля, а зачем?
- Даже я знаю, что это так дорого и, кроме того, на улице так холодно?
- Какие проблемы! До ресторана - на такси!
- Ты что, не умеешь делать простые блинчики?
- Ты - не настоящая бабушка, раз не умеешь!
- Понимаешь, я так привыкла есть баланду, которую нам выдавали в тюремной столовке по расписанию - склизкое варево, чтобы я могла работать и существовать, что я забыла, разучилась, как делается простая женская еда. Но что тебя так мучает и пугает?
- Поехали! От меня толку нет! Это точно!
В ресторане « Таймыр» царил беспредел и отчаянное веселье. Все пили-орали.
Какие-то люди плясали, какая-то возбуждённая дама в ядовито-голубом кримпленовом платье с блёстками шевелила своими грудями под звуки " Цыганочки" и бряцала какими-то напоминающими золото украшениями и то и дело прикладывала грудь и попу к лицу какого-то мужчины. Тот истошно вопил на весь зал, сообщая, что эти сиськи ему нравятся, а певица в пыльном бархатном платье с вышивкой распевала народный шансон, вызывающий ужас.
- Бабушка, давай уйдём отсюда!
- Просто купим два яйца и шпокнем их на сковородку к ужину!
- Давай, пожалуй, это лучше для тебя!
- Бабушка? А вообще, что это было?
- Знаешь-какой-то странный ужасный дурной сон, и мне так трудно тебе объяснить все это в двух словах.
Я же из Санкт-Петербурга, Питера, Ленинграда-все равно, как назван. Это все равно, как дворцы, дома, дворы-вся прелесть Питера-это обновление в старом и неизменном, всегда что-то новое или еще какая-нибудь несуразность!
Этот город требует огромного осмысления, вхождения в него всем нутром, всем сердцем, твоим естеством и прочими органами, включая мозг, если он еще сохранился и достался по наследству от приличных, дай бог, родственников. Мой дорогой, каждое название имеет своё объяснение, но главное, чтобы ты пытался понять этот город! Войди в него и особо не задумывайся, не рассуждай особо, он - алогичен, несмотря на свои четкие правила. Исключений в нем едва ли не больше, чем правил, и уже непонятно где правила, а где исключения. И что для него важнее? Чем строже правило, тем ярче и отчетливее эти исключения!
Ужасающий, леденящий ветер летел в лица, утягивал и костянил кожу.
Мы же были в Норильске.
- Что это было все? Бабушка?
Я была миленькой кудрявой беленькой финкой в шляпке и с папиросой « Герцеговина Флор» в руках-так, по молодости, ты знаешь, глупость!
И вообще ничего не соображала! Ты в курсе, что я не пью и не курю даже одной папиросы сейчас, хотя так хочется иногда до изнеможения?
Ходила в церковь с молитвенником под мышкой, была правильной финской девочкой, но родила мальчика, которого однажды, несмотря на свою финскую строгость и внимательность к вопросам бытия, чуть не забыла в керосиновой лавке, обнаружив, что торговец меня обвесил и обсчитал.
Дура молодая была, назвала его в честь деда - Харри. Какой финский идиотизм на русском пространстве! Его всегда дразнили бы «Харей» постоянно по свойству комбинаций звуков русского языка и равнодушию к ассоциациям.
Короче говоря, его просто переименовали в Гарри, так для простоты вопроса.
Началась финская война, потом и блокада, и мы лежали закрыв от ужаса уши или бежали в бомбоубежище вместе со всеми жителями нашего дома, с которыми мы очень дружили и любили ходить другу к другу в гости с подарками на праздник. Я варила бульон из кожаного солдатского ремня, чтобы хоть как-нибудь прокормиться делилась с соседкой, похожей на карандашный набросок, на мрачную тень, которая приходила и просила: « Аннушка, что-нибудь есть у тебя? Я с ума сойду от голода!»
Однажды пришёл строгий человек в отличном отглаженном френче и галифе и приказал:
- Вы эвакуируетесь из Ленинграда в срочном порядке! Финские войска на подходе! Вы-подозрительный элемент!
- В чем же я подозрительна и неудобна?
- Какие финские войска? Разве нас бомбят не немцы?
- И я здесь при чем? Я буду с соседями, с друзьями! Почему это?
За что? Хоть объясните? Я хочу быть с ними и делить последний чай и последнюю пайку! Мне не страшно! Оставьте меня в покое!
- Это не тема для
