Жила баба Нюра на самом краю деревни. Дальше её ветхого, такого же, как и она сама, дома, был только луг. В мае луг начинал ярко желтеть распустившимися одуванчиками, головки которых позднее превращались в белые невесомые шарики. Спустя какое-то время налетавший на них весельчак-ветер сдувал лёгкие шапочки, оставляя на их месте только белёсые лысые «головки», которые ещё совсем недавно были покрыты тоненькими семенами – «парашютиками». Когда баба Нюра была ещё молодой, она с подружками частенько прибегала на этот луг. Все вместе они рвали одуванчики, плели из них венки. Пока руки были заняты делом, девочки заводили песни, чаще – протяжные, но не унылые, а - скорее - задумчивые. Потом надевали венки на головы и начинали водить хороводы прямо на лугу. Песни при этом становились более весёлыми, а когда хороводы сменялись беготнёй и играми, совсем смолкали, уступая место крикам, громкому смеху и весёлому настроению.
Как давно это было… Сейчас баба Нюра на луг уже не ходила. Глаза её совсем ослабли, видела она плохо. Так что если бы она и добрела до этого места, то ярко-жёлтые цветы она, наверное, ещё бы кое-как разглядела. Вот только желания любоваться на одуванчики у неё уже давно не возникало. Зимой же луг, занесённый снегом, и подавно не представлял собой никакого интереса. Если баба Нюра и выходила погулять, то прогулки эти ограничивались тем, что она тихонько доходила до калитки и, крепко держась за забор, делала несколько шагов до притулившейся у досок лавочки. Потом, нащупывая рукой место, куда можно присесть, она осторожно садилась и сидела минут пятнадцать-двадцать. После этой своеобразной «прогулки», она медленно вставала, и опять же, держась за доски забора, очень медленно направлялась к дому.
Дома баба Нюра чувствовала себя увереннее. Пословица о том, что «дома и стены держат», была точно про неё. Двигалась баба Нюра в своём доме, состоявшем из двух маленьких комнат, разделённых третьей, большей по размеру, и посему превращённой в подобие кухни, так, что невозможно было представить себе, что у неё было слабое зрение. Вещи, неизменно лежавшие на своих местах, были всегда под рукой. Баба Нюра брала их практически на ощупь и всегда безошибочно. Она даже готовить ухитрялась так, что никогда не проливала воду мимо кастрюли или чайника. Горячую же похлёбку или вареную картошку она предпочитала до стола не носить. И хотя круглый обеденный стол был в двух шагах от маленькой плитки, обедала или ужинала баба Нюра прямо за тем столом, на котором эта плитка и стояла. За круглым столом баба Нюра пила уже остывший чай или сажала за него гостей. «Гостями» в её понимании были все те, кто изредка заходил к ней в дом: соседки, почтальонша Верочка или мужики, нанимавшиеся каждое лето на сезонные работы к кому-нибудь, и порой заходившие к бабе Нюре попросить стакан воды. Иногда не отказывались они и от чая. Впрочем, кроме этого напитка, они бы с радостью выпили что-нибудь и «покрепче», но баба Нюра – и об этом в деревне знали все - спиртного в доме не держала. Почему? А шут её знает… Не держала - и всё. Вечером же, ложась спать, она долго и усердно читала молитвы, которые её голова помнила чуть ли не с детства. А затем ложилась на старую кровать, покрытую таким же старым матрасом, и долго ворочалась, пытаясь уснуть. Ближе к полуночи ей это чаще всего удавалось, и она то ли засыпала, то ли забывалась в каком-то сне или полусне, но никогда не спала крепко.
… Видела же она в своих полудремотных состояниях давным-давно выросших сыновей и внуков, которые в последнее время приезжали к ней всё реже и реже. Баба Нюра не обижалась ни на детей, ни на внуков, как, впрочем, никогда не обижалась ни на одного человека: приходился ли он ей родственником или нет. «Взрослеют мальчишки, - думала она о внуках, - не до меня им. Может, уже и влюбились в кого… ». Когда в голову бабе Нюре приходили мысли о любви, рот её невольно трогала незаметная улыбка, и она уносилась мыслями в те времена, когда сначала дети, а потом внуки, были ещё маленькими, да и сама она и видела намного лучше, и была покрепче…
Утренние часы были похожи друг на друга с завидной повторяемостью. В доме появлялся ещё один обитатель – чёрный и нахальный кот Василий и, громко мяукая, начинал требовать, чтобы баба Нюра вставала со своего лежбища и дала ему что-нибудь поесть. Приход Василия являлся для бабы Нюры своеобразными часами, ибо кот появлялся с неизменной точностью – ровно в семь утра. Времени он, конечно же, не знал, но видно природа наградила этого зверя каким-то внутренним хронометром, и будь у бабы Нюры часы, она легко бы сверяла их каждое утро с приходом своего пушистого жителя. Однако – вот беда – старые ходики с маятником остановились давно, баба Нюра уже и не помнила, когда это было. А дети и внуки, приезжавшие в деревню не так уж и часто, то забывали отремонтировать их, то у них не доходили руки, и они вспоминали о часах уже у калитки, когда там урчал мотор машины. «Ну, в следующий раз…» - каждый раз уверенно говорили они, целовали бабу Нюру на прощание, и через несколько секунд их машина уже исчезала за поворотом. А баба Нюра, недолго постояв у калитки, неспешным шагом доходила до скрипучих ступенек деревянного крыльца, так же медленно поднималась по ним и входила в дом. Когда она ещё видела относительно неплохо, взгляд её останавливался на ходиках, и она повторяла шёпотом: «Ну, в следующий раз…».
А тут вдруг приснился бабе Нюре сон. Да такой чудной, что она даже и не сообразила, проснувшись поутру, сон ли это был. А увидела она себя в этом сне совсем молодой, почти девчонкой. И будто муж её – Егор Иванович – который уже давно ушёл из земной жизни, бежит к ней бегом по деревенской дороге. И тоже будто бы он молодой-молодой… Рубашка у него развевается по ветру, волосы тоже, а в руках он держит букет каких-то незнакомых цветов. Вроде по форме они смахивают на васильки, но почему-то цвет у них совсем не синий, а какой-то жёлто-красный.
Сны баба Нюра разгадывать никогда не пыталась, считая это занятие абсолютно пустым делом. Но молодость ей память рисовала часто. Вот и тогда, проснувшись окончательно, баба Нюра стала припоминать события своих давно ушедших лет. Вспомнился ей её Егор Иваныч, которого она в своё время полюбила за весёлый нрав да умение играть на гармошке лучше любого из парней, которые сватались тогда к Нюре Беловой. А какой был танцор! Хоть на лугу, хоть в деревенском клубе выплясывал всё под ту же двухрядку так, что не было ему равных. Нюра была ему полной противоположностью. Танцы любила спокойные, да и на те ходила больше, чтобы на других посмотреть, а не себя показать. Да и вообще девчонкой она была довольно скромной, лишний раз стоит и слова не вымолвит… Вот эта скромность да шикарная толстая коса и бросились весельчаку Егору в глаза. Да так там и остались навечно, потому что влюбился парень впервые, и очень сильно. И не сказать, что он не давал проходу Нюре – совсем нет – но вниманием баловал постоянно. Бывает, проснётся Нюра утром, а у неё на подоконнике букет полевых цветов. Записок в те годы писать было не принято, да и зачем ей были нужны эти записки, когда она и так знала, кто положил букет? И мелочи всякие привозил из города, когда уезжал, бывало, туда по делам. Один раз привёз ленту алую в косу вплетать. Широкая такая была лента, да настолько яркая, что Нюрину косу было видно издалека. По ленте её частенько со спины и узнавали. А когда Нюра вплетала другую ленту, Егор ревниво спрашивал: «А мой подарок что не носишь? Или не нравится?». И Нюра ему терпеливо объясняла, что ей иногда тоже хочется разнообразия, поэтому и ленты в косах она иной раз меняет. Егор же понял её дословно: явился из очередной поездки в город ещё с одной лентой, уже зелёной, и на очередном свидании, достав её из-за пазухи, заявил, дескать, что раз Нюре нравится разнообразие, то вот ей и разнообразие в виде шёлковой ленты, но уже другой. Нюра посмотрела – и, хоть и приняла подарок, но он ей не очень понравился. Зелёный цвет она любила только в природе. Лента же, на которую лёгкая промышленность краски, судя по всему, не пожалела, пришлась ей не по вкусу. Правда, вслух Егору, который стоял рядом с сияющим лицом, она ничего не решилась сказать, чтобы не обидеть его. Дома же положила ленту в самый дальний угол ящика, где лежали немудреные девчачьи принадлежности, и доставала только тогда, когда Егор уж очень просил её завязать зелёный бант на толстой косе.
Пятидесятые годы были трудными. Ещё не зажили все раны, нанесённые войной, ещё не хватало в деревне мужских рабочих рук, но свадьбу Нюра с Егором сыграли осенью тысяча девятьсот пятьдесят пятого года очень даже весёлую. Потом один за другим народились у них сыновья, жизнь шла размеренно. «Как у других» - частенько говорили в деревне. И дом Егор поставил ладный, как раз тот самый, где жила теперь баба Нюра со своим котом. Правда, от времени дом покосился на правую сторону, а дети, приезжавшие в деревню не так уж часто, не торопились его выпрямлять, но бабе Нюре другого дома было не надо. По большому счёту ей и это жилище казалось весьма сносным и удобным. А дети… Приедут – дрова наколют, воды натаскают, в огороде ягоды пощиплют – вот бабе Нюре и праздник! И вполне такая жизнь её устраивала. О разнообразии же, которое ей так было по душе в молодости, она не вспоминала. Да и к чему ей оно было теперь, это разнообразие?
… Василий появился точно в своё время и, как всегда, стал, громко мяукать, стараясь привлечь бабы Нюрино внимание. «Вот зараза», - беззлобно проворчала баба Нюра, поднимаясь со своей кровати… Вопреки её привычке не залёживаться долго по утрам, вставать ей почему-то не хотелось. Но Василий обладал таким упрямым характером, что поднял бы кого угодно. Иногда бабе Нюре даже казалось, что будь он человеком, это был бы несносный тип, до жути упрямый и любящий поскандалить при случае. «Несносный» же «тип», не успела баба Нюра встать на ноги, тут же стал мурлыкать и обтираться спиной о валенки, которые его хозяйка носила почти круглогодично. Дома было всегда чуточку прохладно, а ноги у бабы Нюры в последнее время стали не только замерзать, но ещё и неприятно и довольно ощутимо ныть в области пяток. Так что она предпочитала валенки тапочкам, которых у неё накопилось пар пять. И все они были когда-то привезены её сыновьями, но некоторые даже ни разу не были надеты.
В еде Василий был не избалован. Да и о каком баловстве могла идти речь, если баба Нюра практически всегда держала его на «строгом посту»? Вот и сейчас она налила в старую консервную банку, которая служила Василию миской, воды, забелила её небольшим количеством молока и покрошила туда ржаного хлеба. Поставив банку на пол, она не стала манить кота, потому что знала, что он и так где-то рядом и наблюдает за её действиями. И правда: стоило ей отойти на несколько шагов, послышалось, как кот стал хлебать жидкость. Спустя некоторое время, он принялся и за хлеб, который съел весь без остатка. Приезжавшие внуки частенько удивлялись такой пище и говорили бабушке, что у них дома кошки не всегда едят даже колбасу. На это баба Нюра неизменно отвечала, что покупать даже саму простую колбасу
26 Апреля 2024Международный день интеллектуальной собственностиМеждународный день памяти жертв радиационных аварий и катастроф
28 Апреля 2024Всемирный день охраны труда
30 Апреля 2024День пожарной охраны
1 Мая 2024Праздник труда (День труда)
Все праздники
Очень понравилось!
Кот замечательный и баба Нюра ... светлая душа....
Говорят...не проси у Бога хорошей жизни...проси лёгкой смерти...
как я о такой мечтаю...
я согласна жить скромно...необъедливо...лишь бы уйти лего и не быть никому в тягость...
Обнимаю