Под моим пристальным взглядом Гундос неожиданно открыл рот и облизал пистолет.Перед этим передернул затвором. Я отвернулся. Взбредет моему дружку нажать накурок - мозги разлетятся. Вдруг та часть их, которая скомандовала спуск курка,окажется на мне? Б-р-р-р!
Квам и Гундос
Квам и Гундос
- Какого черта ты наставил на меня пушку? Убери ее! Гундос ухмыльнулся и направил дуло в себя. Веснушчатый,с длинным кривым носом он был похож на кардинала Ришелье из фильма «Три мушкетера», где д`Артаньяна играл Михаил Боярский. И взгляд у него был проницательно-язвительный. Гундос смотрел на «макаров», как первый министр Франции на мужа Констанции, господина Буонасье, который подло отрекся от жены. Под моим пристальным взглядом Гундос неожиданно открыл рот и облизал пистолет. Перед этим передернул затвором. Я отвернулся. Взбредет моему дружку нажать на курок - мозги разлетятся. Вдруг та часть их, которая скомандовала спуск курка, окажется на мне? Б-р-р-р! - Ты че отвернулся? Что я, шаблон, какой? – «Шаблон» по-гундосски означает «придурок». У него отец работал лекальщиком на инструментальном заводе и всегда при разговоре о людях недалеких вставлял: «Во, блин, шаблон»! Папаша исчез,ушел однажды какую-то колымагу ремонтировать в мастерских за пустырем недалеко от дома и пропал. Где, чего, как – никто не знает, да и толком не пытался узнать. Чё там, пахан Гундоса, когда по телеку тысячи людей разыскивают и не находят. - Я хочу узнать, Квам, что думает «шаблон», когда пихает пушку в себе пасть. - Нажать струхнул? – спросил я. Квам – моя кличка. Сами родители, в прошлом одноклассники из сельской школы, что под Мичуринском, а после института – учителя иностранных языков, интеллигенты с тамбовским говором, называли меня, Василия, своего единственного сына, сначала по полной Квамперфектом, а после сжалились до пяти букв. Считали, что из меня вырастет полиглот. Год назад они утонули вместе с паромом в Рижском заливе. Называется, в отпуск смотались! Гундос усмехнулся, при этом кончик его носа клюнул словно в невидимое блюдечко с пшеном. - Меня на понт не возьмешь. Я хочу пожить как человек! - Как это? Я обхватил руками плечи: что-то начало знобить. Я встал, подошел к трубе самого большого диаметра в подвале дома, потрогал: - Отопление вырубили. - Забыл, что на Ленинградском авария на теплотрассе? - Давай чекушку, что у Козла лишняя была! Гундос вытащил из-за пазухи четвертушку водки. Мы сделали по глотку. Как и положено, поморщились. А Гундос даже селезнем крякнул. Но закусывать было нечем. Вопрос о том, как жить по-человечески, не требовал ответа. Сколько раз уже Гундос говорил, мечтательно закатив глаза, о том, как мы купим хату, обязательно в центре Москвы и из шести комнат, с бассейном на втором уровне, двумя сортирами и по биде в каждом. Гундос пригласит девочек. Таких, которые бы нам готовили, обстирывали, а вечером стелили постель и, разголешившись, звали бы к себе под теплый бочок. Он много говорил о странном образе жизни вымышленного счастливого человека, довольного тем, что у него холодильник завален мороженым всяких сортов. И о большом зале, в котором было бы несколько диванов, а перед каждым стояли телевизоры. С видиками. Вот насмотрелись бы мультяшек! Я каждый раз морщился. Гундосу скоро четырнадцать лет, а всё дурацкие рисованные киношки в голове! Мне бы фильмы о мушкетерах. Все, все, все! Нас немного разморило. Я перестал дрожать. Гундос вытащил обойму. Повертел «макаровым» и снова зарядил его. Пистолет он нашел в кустах парка ВДНХ. За беседкой. Бумажный кулек привлек его внимание тем, что надо было чем-то застелить скамейку. Мы стащили с лотка палку вареной колбасы (это сделал Гундос, а я чуть позже разжился батоном черного хлеба) и решили ее полностью уничтожить. Даже если нас найдут, ничего не докажут. «Макаров» выпал из кулька. Понюхав дуло, Гундос скривился: - Из него стреляли… Я вспомнил, когда мы, осоловевшие от колбасы, выходили из западных ворот выставочного парка, из белого «Мерса», с синей полосой, выскочили опера. На нас, пацанов, они не обратили внимания, только их фотограф, точно, с придурью, во-во, «шаблон», взял и щелкнул нас. Хоть за фотками беги за ним! Десять ящиков, перевернутых вверх дном, были сбиты в топчан, на котором был расплющенных картонных коробок (недалеко крупный супермаркет), старый плащ болотного цвета, два валика, из тех же коробок вместо подушек. Под одну из них Гундос положил «макаров», так и не поставив на место предохранитель. Он спит у стенки, я с краю. У меня что-то с мочевым пузырем, я часто встаю и иду в угол второй «комнаты» подвала, которую мы называем «сортиром». А подвал у нас – «пещера». Как у дикарей. Но с освещением. Перед сном я под вывернул лампочку из горячего патрона. Гундос он и есть Гундос. Спит отвратительно, храпя носом, который, как-то, я защемил прищепкой. Мы хорошо подрались. Это было второй раз. Первый мы столкнулись на Черкизовском рынке. Потащили у одной торговки одну и ту же куртку, но в разные стороны. Это было бы смешно, знай мы друг друга. Торговка рот раскрыла, а мы стоим и пялимся словно идиоты в зеркале, а у каждого рукав куртки за полторы тысячи. Гундос, конечно, смекалистый малый. Он закричал: - Положи пацан, на место! Баба под крышей Мустафы! Я «испугался» вымышленного Мустафы, бросил рукав и налетел на Гундоса. Вроде напоказ схватились, а будущий кореш надавал мне всерьез. Он злился, что кража сорвалась. Но все-таки шепнул: «В парке, за гостиницей…» Я и смылся. Торговка ему за спасение куртки дала негусто: три десятки. Гундос принес мне за гостиницу булку с сосиской. Свою он съел по пути и запил шипучкой из жестяной банки. Я проснулся от давящего жжения в паху. Будто перед сном съел большой арбуз и выпил чая не меньше десяти стаканов. Вставать не хотелось. В темноте, говорят, обостряются звуки. Гундосовский храп в счет не шел, я уже привык. Но почему-то в темноте еще и обостряется обоняние. Из второй комнаты несло испражнениями. Идти туда не хотелось. Знал, что всего несколько капель. Когда были живы родители, у нас дома стоял особый запах. Наверное, от компьютеров. Отец с матерью были фанатами. Они переводили, всё, что запрашивали в Интернете. И ещё - контрольные на поток. Я у них на подхвате был, даже переводил. Такой уж я гениальный! А квамперфект – одна из сложных форм времени в немецком языке. Веселая была жизнь. А утонули, какая-то фирма захватила квартиру, обо мне никто и не вспомнил. Точнее, отдубасили, когда я пытался прорваться к себе домой, да и без сознания вывезли за город, и выбросили на какой-то свалке. Как старую тряпичную куклу. Хорошо, только август заканчивался. В сентябре вместо школы я брел со свалки. Пожил несколько дней у сторожа ангаров с машинами, забитыми товарами. Да и пошел в Первопрестольную несовершеннолетним бомжем. К подвалу мы уже привыкли… Сдавило внизу так, что пришлось встать. Я сонно заковылял в узкий проем между бетонной перегородкой и противоположной стеной старых панельных домов. Протискиваюсь пока нормально: разъесться не на что. Гундосу приходится труднее: у него башка крупная. И лоб крутой, и уши оттопыренные, как лопухи капусты. Но Гундос проходит, если правильно повернет голову. Когда выпьет, то в простенок не суется, предпочитает вершить дела в подъезде – меньше будет желающих спуститься по цокольному маршу. Дом очень старый, хрущевских времен. Ведомственный. А ведомство гикнулось. Половина жильцов уже съехала, с верхних этажей. Там сорвана крыша ураганом пятилетней давности. И на первом этаже никто не живет. Мы с Гундосом облюбовали этот дом на одном из переулков за станцией метро «Речной вокзал» полгода назад. Встретились в октябре. Мыкались с ним по котельным и теплотрассам. А однажды Гундос привел меня сюда. Понравилось. Гостей у нас почти не бывает. Поэтому меня насторожил шум у «входной» двери. Кто-то торкался. Там был хиленький запор из скрученных проволок между двумя гвоздями. Я быстро поднял Гундоса, шепнув на ухо: «Гости». Это наш тревожный пароль. Дружка я пропустил вперед в щель между комнатами. И толкнул его голову, когда она застряла в простенке. Гундос, было, взвыл. «Ухо порвал, сволочь», – зашептал он. Но замолк, потому что дверь сильно чем-то ударили. Я быстро оказался за перегородкой. И застыл. Лишь вздрогнул от прикосновения чего-то холодного к руке. Это Гундос прижал ко мне