Мама. Я убит этой ночью. Зарезан
В черной пасти глухого двора,
Так, что в теле с десяток порезов.
Вместо правого глаза – дыра.
Но не думай, я умер без боли,
Под себя подмяв пьяную «муть».
Это после уже кололи,
Извернувшись, в шею и грудь…
…В темноте у березы – трое
Зубы скаля: «Отваливай прочь»
В лапах платьице голубое
И в нем юная чья-то дочь...
Запоздало спешила к дому.
Каблучки, как в ознобе дробь,
Эхом полнили черные кроны
Тополей среди темных дворов...
Засиделась с подругой. Время
Незаметно ушло стороной.
Убежало. Упала темень
Черной глухо-немой стеной.
Вот и вышло – пугают тени.
В каждой видится хулиган.
Да и тучи черно висели
Месяц втягивая в капкан.
Торопилась. Спешила к дому.
И не видела как в стороне
В это время, как-то по злому,
Прикурили. Сказали: «Э-э-э…»
Через миг затрещало швами
Голубого платьица синь.
С диким ржаньем, терзая, смяли.
Рот зажали: «Не го-ло-си…»
Перегар, вонючие руки, вопль и слезы,
Темень и мат,
В тесном дворике возле березы,
Смешались в кишащий ад.
В это время жильцами полон,
Возле старой березы дом,
Тихо-тихо прислушался к боли,
Тихо вслушался в сдавленный стон.
Бабки тотчас Христа помянули.
Бабы зло закусили губу.
Мужики, глядя в темень, вздохнули:
«Мол, молчат все, и я не пойду».
В темных комнатах свет не включали
В ожидании слушая то,
Что девичья глотка кричала
В зажатый рукою рот…
…Ты не плачь, дорогая, не надо.
Мама, милая, слезы не лей.
Этой ночью насильникам-гадам
Дал отведать я крови своей…
Ты не думай, я умер без боли,
Под себя подмяв пьяную «муть».
Это после уже кололи,
Извернувшись, в шею и грудь… |
