«Оптимизм» 3-й тур 1-я группа 2-й поединок

Сегодня у нас очередной поединок в конкурсе «Оптимизм».
Тема – «Оптимизм». После такого рассказа поднимается настроение и хочется жить.
Объём от 3000 до 20000 знаков.

Оценивать поединки может любой автор Фабулы, независимо писатель он или поэт. То есть любой автор Фабулы, независимо от того, участвует он в конкурсах или нет, может проголосовать за понравившийся рассказ. И его мнение будет учтёно.
Каждый голосующий сам решает, насколько рассказ соответствует данной теме, соответствует ли по объёму и так далее и тому подобное. На основании этого может, но не обязательно, снижать оценку.
Каждый голосующий имеет права каждому автору поставить 0, 1 или 2 балла, по принципу:
0 баллов – рассказ не очень;
1 балл – нормальный рассказ;
2 балла – рассказ хороший.
То есть, все возможные оценки: 2:2,  2:1,  1:2,  2:0,  0:2  1:1,  1:0,  0:1,  0:0.
Не забудьте указать в пользу какого рассказа.

Гости, клоны, анонимы комментарии писать могут, но оценки ставить не имеют право.
Спорить, хвалить или критиковать произведение, можно всем, кроме участников.
ГОЛОСОВАТЬ В СВОИХ ПОЕДИНКАХ, КОММЕНТИРОВАТЬ СВОИ ПОЕДИНКИ ДО ОБЪЯВЛЕНИЯ РЕЗУЛЬТАТОВ – НЕЛЬЗЯ!!!
ПОЖАЛУЙСТА, СОБЛЮДАЙТЕ ЭТО УСЛОВИЕ!!!

Итак, сегодня встречаются рассказы «В ожидании» и «Всё пройдет».



В ожидании

Если бы  хоть кто-то представлял себе, как он ждал весну…
Вообще ему почти всю жизнь приходилось ждать чего-то или кого-то.
Когда был маленьким, ждал, когда мама наконец-то придёт домой и принесёт  кусок хлеба или несколько холодных картофелин, сваренных "в мундирах".
После войны долго-долго ждал отца. Скрывал от матери, что снова увидел её слёзы, стараясь как можно быстрее перевести свой взгляд то на лампу, висевшую под потолком, то на стену в старых выцветших обоях.
Даже когда среди книг нашёл «похоронку», всё равно продолжал ждать.
Потом молодость словно перевела жизнь на другие рельсы.
Он поступил в институт, влюбился и… ждал на ступенях главного корпуса свою любовь, пряча за спиной скромный букетик ромашек или каких-нибудь других незатейливых цветов.
После ждал рождения сына. И назвал первенца в честь своего Юрием.
Потом ждал второго, но родилась дочка, и он, даже сам не зная - почему, обрадовался ей ещё больше, чем если бы ему сказали, что у него родился мальчик. При этом он почему-то так разволновался, что схватил уборщицу, которая мыла полы на лестнице в охапку и закрутил её, держа в сильных объятиях своих.
- Отпусти, шальной, совсем, что ли с ума сошёл?  - вопрошала  меж тем пожилая воительница за чистоту, безуспешно пытаясь вырваться из его рук.
Потом ждал возврата сына из «горячей точки». Долго ждал. И когда надежда уже стала гаснуть, как старый светильник, у которого одна за другой постепенно перегорали  лампочки, сын неожиданно вернулся. И он вдруг почувствовал, как в доме поселился совсем другой человек. Не тот весёлый, который уходил в армию под гармошку и рукопожатия друзей, а какой-то совсем чужой. Словно из другого мира.

А сын и вправду словно жил теперь в своём, одному ему понятном мире. Уединялся на кухне, чаще с бутылкой, бесконечно слушая магнитофонную запись Михаила Муромова с песней «Афганистан», словно кроме этой песни других просто не существовало.
Он не надоедал словами, не брюзжал, не задавал лишних вопросов, надеясь, что в один прекрасный день его Юрка сам всё расскажет.
Не дождался…
Буквально нескольких шагов не дошёл в тот вечер его сын до подъезда. Поскользнулся и ударился головой об лёд. И тогда ему показалось, что ожиданиям пришёл конец. Как пришёл конец всей его жизни, в которой вместо Юрки поселилась пустота.

Но он ошибся.
Не зря, знать, так дочке в своё время радовался. Теперь она его стала радовать. Вышла замуж, народились один за другим внуки, и жизнь опять стала казаться цветной, а не чёрно-белой, как это было после внезапной гибели Юры.
Стали малыши расти, а он опять ждал. Ждал их из школы, чтобы накормить супом (жены тогда уже не было в живых). Даже на родительское собрание умудрился несколько раз сходить в школу. Ждал, когда один закончит занятия в музыкальной, а другой – в художественной школе, куда он ухитрялся водить и того, и другого. Где только время находил…
Потом один внук поступил в университет. Затем другой. Кажется, уж и ожиданиям черёд кончился, можно было обойтись и без них.

И он ошибся второй раз.
Когда врачи-онкологи  поставили ему страшный диагноз, он какое-то время ещё боролся. Лекарства всякие пил, травки…  Химиотерапию, правда, наотрез отказался проходить. Думал, без неё обойдётся.
Долго так думал, пока один раз не увидел себя в зеркале. Изможденного, небритого и страшно худого.
И внезапно понял: это – конец.
И ещё понял: ждать в этой жизни больше нечего. А он уже и не хотел ждать. Устал. Всю жизнь ждал и ждал, и, кажется, что в нескончаемом этом слове «ждать»  вся она и пронеслась мимо него.
Так бы его ожидания и закончились, если бы вдруг в один прекрасный день не услышал он, как доктор, прощаясь, с дочерью в коридоре, не заявил:
- Если до весны доживёт – считайте, что Вам очень повезло.
И он опять стал ждать. Стал ждать весну. Вырезал из газеты календарь и втайне ото всех зачёркивал красным фломастером одну  клеточку, обозначающую день.
В зеркало больше не гляделся. Не то, чтобы боялся – не хотел просто. Даже бриться на ощупь вновь научился, как  когда-то в армии. Но тогда он ещё был молодым, и наука бриться «вслепую» далась легко. Теперь после пользования бритвой на щеках и подбородке у него часто оставались порезы, но зеркалом пользоваться он упорно отказывался. Потихоньку вытирал ваткой, смоченной спиртом, места, из которых сочилась кровь, и только иногда, когда жечь начинало слишком уж сильно, морщился, словно в рот ему попала целая горсть калины.

И когда внезапно увидел, что ему предстоит зачеркнуть клеточку, в которой стояло первое марта, он сначала  не поверил своим глазам, затем аккуратно, медленно поставил крестик и… стал опять ждать. Ждать прихода следующего дня.
Всю ночь не спал. Насилу утра дождался. А как оно пришло, и солнечные лучи несмело закрались на подоконник, засобирался на улицу.
Слава Богу, жил он на втором этаже. Хоть и с трудом, но спустился вниз. Встал около подъезда, постоял несколько минут и осторожно сделал несколько шагов вперёд.
И тут же почувствовал на лице холодную воду. Будто душем его окатили. А это, проезжавший мимо мальчишка на велосипеде, не потрудился затормозить и обрызгал его с ног до головы водой из вешней лужи.
Но вместо того, чтобы обидеться и закричать, он только посмотрел вслед озорнику, а потом поднял голову вверх. Синее-синее небо глядело на него. Может, оно и вчера было таким же синим, да только он сквозь окно не видел?
Наверное, не видел. А теперь увидел, стоял и тихонько улыбался, словно небо было лучшим его другом. С его синевой. С солнцем. И лёгкими пушинками перистых облаков, раскиданных почти по всему небесному пространству.
Со стороны нельзя было понять, чему улыбается этот странный на вид худощавый старик. А он точно знал: он опять дождался. Ему даже немного стало жаль того молодого доктора, который сказал дочери, что если, мол, отец доживёт до весны…
А он дожил!
С рядом стоящего дерева на него смотрела какая-то невиданная  птица. Она склонила голову и словно спрашивала: «Ну, а до лета доживёшь теперь?»
Он долго-долго смотрел на эту птицу с ярким хохолком на голове. Потом опять посмотрел на синее небо, которое было таким большим, что казалось, что  окружало всё вокруг, вздохнул, но не горестно, а с какой-то надеждой.
И с такой же надеждой в голосе произнёс:
- Надо жить. Доживу.
Птица, посмотрев на него в последний раз, пискнула что-то и, быстро-быстро замахав крыльями, полетела, словно понесла его слова с собой.
А он, постояв во дворе, медленным шагом вернулся к подъезду, потом зашёл внутрь и стал подниматься к себе на второй этаж, припоминая, куда он положил вырезку из газеты, на которой был  календарь.
То, что там через три месяца был напечатан июнь, он помнил точно…



Всё пройдет

Никогда не забуду пресловутые, злосчастные девяностые. Люди старшего поколения, думаю, так же, как и я частенько вспоминают их недобрым словом. Сколько испытаний пришлось пережить нам, привыкшим, пусть не к роскошной, но вполне нормальной и стабильной жизни. Не стану перечислять всех благ, которые были доступны каждому, без исключения, гражданину СССР. Были и недостатки, но я не об этом…
И вот, всё в одночасье рухнуло. Выживали, кто как мог. Моей семье досталось не меньше, чем всем нашим близким и знакомым. Взрослые члены семьи остались без работы, а кто и работал, зарплату не получал месяцами, да и она была, в прямом смысле, смешной. Пенсия у родителей была, по тогдашнему курсу, около пяти-шести долларов США и опять-таки с задержками. На эти «деньги» можно было купить килограмм говядины не шибко хорошего качества и… всё, то есть, и ничего больше.
Правда, из дома стали «уплывать» на барахолку, более или менее, ценные вещи. Золотые украшения трех поколений ушли в скупку или ломбард. Но это спасало всю семью из девяти человек и большой собаки (немецкой овчарки семи лет) от голода и холода. Никому из нас никогда не было жаль расставаться с дорогими нам вещами. Жизнь и здоровье всех членов стоили того. Тем не менее, в доме всегда было чисто, уютно, царили любовь, взаимопонимание, взаимовыручка. На том и держались.
Мои сын и дочь были тогда в том прекрасном возрасте, когда хочется жить, любить, создавать семью и рожать детей. Это, конечно же, нормально: молодость не знает и не хочет понимать, что ребенок – это ответственность для всех старших членов семьи, как и для молодых родителей. Но, когда чувствуешь крепкую надёжную поддержку, все кажется не таким уж и страшным, сложным.
И этим желанным ребенком у нас была моя полугодовалая внучка Тамара. Она росла, всем нам на радость, здоровенькой и жизнерадостной. Все шесть предыдущих месяцев девочка была на грудном вскармливании и, проблем с её питанием у нас не было, главное, чтобы мама её была сыта. По мере роста младенца, как известно, нужно вводить в рацион прикорм в виде овощных супов, позже мясные и рыбные блюда. И вот, я решила сходить на базар и купить для малышки немного говядины на тефтельки или фрикадельки. Мясные бульоны в этом возрасте еще нельзя и, соответственно, нужно было покупать отборную мякоть.
Мясные прилавки на базаре не ломились от продукции, выбор был весьма скудным. И тут сказывался кризис того времени, но цены были очень высокими. Я поняла, что смогу купить не более двухсот-трехсот граммов говядины или не более половины килограмма свинины, но свинину ребенку в таком возрасте нельзя. О покупке хотя бы килограмма не могло быть и речи: ведь помимо мяса нужны были овощи, зелень, крупа или макаронные изделия для того, чтобы сочинить полноценный обед для всех взрослых членов семьи, хотя бы на два-три дня. Выбор был невелик, и я подошла к продавцу с просьбой взвесить граммов двести-триста мякоти говядины.
Его реакция на мою просьбу ввергла меня в шок. Родившись и, прожив всю жизнь в Грузии, мне никогда не приходилось сталкиваться с подобным. Грузины всегда славились своей щедростью и отзывчивостью, а тут такое… Не