Ахтын дождался, когда тело и лук с натянутой тетивой слились в сакральное единство «охотник», и пустил стрелу. Йох-хо-хо-у-у! Эхо победного крика рикошетом промчалось по скалам и, ослабев, смешалось с затихающим хрипом раненного тигра. Ахтын выждал несколько минут и насторожено приблизился к обездвиженной добыче – стрела пробила в шее «главную реку жизни», и кровь, пульсируя, стекала на камни. Смочив ладони в густеющей лужице, он шлепками нанес на бронзовое тело «костры» победителя – восьмой тигр повержен!
Восемь тигриных шкур потребовал от будущего зятя вождь племени за свою дочь Кахиту. Это много. Родители других невест в деревне довольствовались парой коз и десятком кур. Иногда одной козой. А тут тигры. Но Кахита стоила того: красавица! Толстая, с двумя жировыми валиками на животе, с широкими бедрами – нежными, как у слоненка. А груди… Ух!.. Большие, круглые! Вечерами, когда женщины кружили вокруг костра, груди Кахиты приплясывали, словно арбузы в речном потоке – мужчины не сводили с них зачарованных взглядов и громко глотали слюну. Все женщины племени были отчаянно худы, а у дочери вождя щеки походили на ее мясистые ягодицы, и глаза под тяжелыми веками масляно поблескивали, словно тлеющие головешки в порыве ветра. Да… тигр не курица, но и Кахита не кокосовая шелуха! А кто, кроме Ахтына, сумел бы добыть восемь тигров?! Он лучший охотник на острове и первый из женихов – у него рельефно мускулистое тело, пышноволосая голова и вызывающе грозный взгляд для солидности еще не загрубевшего лица…
Когда показались бамбуковые хижины, Ахтын ослабил на скрученной шкуре бечеву – шкура стала казаться больше, чем есть, а промытый в ручье мех уже подсох и мягко лоснился. Лакуш с витиевато раскрашенным лицом появился из-за валуна, как всегда, не вовремя. Охотник быстро приосанился и небрежно закинул шкуру за спину.
– Для кого вырядился? – насмешливо кивнул он на набедренную повязку из пальмовых листьев.
– Калабрита проснулся! – восхищенно прошептал Лакуш. Искра торжества во взгляде снизошла до показного сочувствия.– Кахиту в жены требует, солнце сядет – пиршество будет.
– Давно проснулся?
– Ты на охоту ушел, он вечером глаза засветил. Получается, три дня не спит. Быстро ты обернулся, а то б на пиршество не успел.
– Но как же… Кахита… Восемь тигров… – растерянно пробормотал Ахтын. – Семь лун из джунглей почти не вылезал: выслеживал, в засадах по несколько дней сидел, голодал… – он зло швырнул шкуру в сторону.
Глаза Лакуша удовлетворенно блеснули.
– Зачем бросаешь? – он поднял шкуру и погладил мех. – Я тебе за нее козу дам, а ты за козу худую жену возьмешь.
Охотник молча обошел валун. Деревня, примостившаяся у подножья скал, была как на ладони. Черная скала заостренной головой тянулась к небу. Массивный нос отшлифовался ветрами, надменной щелью вытянулись губы, каменные глазницы высокомерно светились. Калабрита! Дух племени. Говорят, когда Земля рожала Калабриту, она ужасно содрогалась и гудела… Дух любил долго спать. Но если племени угрожали болезни или природные стихии, он просыпался – глаза наполнялись светом, и невзгоды отступали. Племя устраивало пиршество, каменный жертвенник украшался лучшими кусками мяса – ночью они улетали во чрево духа. Иногда Калабрита просыпался, чтобы жениться. Он временно вселялся в жреца, объявлял имя невесты, плясал на пиршестве, а после новобрачной ночи забирал жену в духовный скальный мир. Жрец кормил ее священной коричневой крупой – она спала крепко, и не могла чувствовать, как костер на жертвеннике освобождает душу от плоти.
Ахтын задумчиво вытащил из колчана стрелу с обмотанным кожей наконечником, отломил древко.
–От отца осталась. Единственная. На тигра пожалел – на жреца не жалко. Ему на пиршестве каву подашь, но сначала в ней наконечник вымочишь – тихо отпечатал Ахтын, – А это мое… – рыкнул он и выдернул шкуру из рук Лакуша.
– Э-э, ты чего?! А наконечник отравленный …
– Конечно, но ты же помощник жреца – на пиршествах всегда рядом, закусить кислым дашь – не поймет.
– За кого меня принимаешь? Я человек порядочный, Калабрите служу – надменно выдал Лакуш.
– Ночью с жертвенника мясо воруешь – брезгливо фыркнул Ахтын. – Всем скажу…
– Не поверят.
– Мне не поверят – старому Кватыну поверят, он тоже видел… Еще скажу: жену соседа ты за деревню водил, кряхтели вы под бамбуком. У охотника слух тонкий, а я хороший охотник… Очень хороший… – Ахтын красноречиво погладил мех, положил шкуру на траву и демонстративно поправил колчан. – Стрела отовсюду прилететь может, да?.. Зачем? Живи спокойно: с женой, с чужими бабами спи, Калабрите кушать помогай...
– Большой человек – жрец! Ты еще не родился, когда он себе пальцы на руке отрубил. Страшно было… Жутко кричал… Сказал, дух глаза засветил и в жрецы его призвал, потому он плоть пожертвовал.
– Дурак, однако. Зачем духу пальцы?.. Калабрита глаза засветил?! Думаю, давно, когда море прибило остатки чужеземного парусника, жрец разжился чудными светильниками и скрыл находку от племени. Так что, видел я «глаза» духа, и тропинку к глазницам знаю. Еще знаю, где тайник со светильниками и другим добром с корабля. Жрец – большой человек?! И не человек он вовсе. Зверь…
Охотник машинально потер широкий шрам на плече. Когда его овдовевшую мать Калабрита выбрал в жены, шестилетний Ахтын, в попытке спасти ее от жертвенного костра, яростно покусал жреца и получил в ответ хлесткие удары плеткой – на плече рана долго не заживала. Мать часто вставала перед глазами – красивой была, веселой, а отец почти забылся: невезучим охотником слыл – зря на тигра пошел, задрал его зверь.
– Иди… молчи, что меня видел, я на пиршество приду. Не забудь про каву – охотник хлопнул Лакуша по плечу. – Я в долгу не останусь.
– Угу… Жрец на мою дочь Саниту сказал: смазливая – хорошей женой Калабрите будет… Это он вождя надоумил, чтоб ты тигров добыл. Видать, думал – задерет тебя зверье, как отца. А ты восьмерых одолел, во как…
Священный костер вспыхнул, когда вокруг в ожидании пиршества расселось племя. Из груды жареного мяса, разложенного на пальмовых листьях, Лакуш любовно выбрал куски для жертвенника, женщины разнесли остатки по кругу. Жрец, в набедренной повязке из лохмотьев паруса и с затейливо разрисованным телом, подбросил в костер священную крупу. Ритмично раскачиваясь в ритуальном танце, то подвывая, то переходя на визг, он приступил к олицетворению духа. Как разбушевавшийся тайфун стонал, скрипел зубами, махал руками и кружил между огнем и торжественно застывшими людьми. Пьянящий дым костра, смешанный с ароматом горячего мяса – вот он, знакомый запах Калабриты! Ахтын растворялся в восторге: эйфория плавно перетекала в уверенность, бесстрашие – во всемогущество. Дрожала осязаемая чернота ночи, мистически трепетало пламя, высвечивая лица соплеменников – блаженные или возбужденные… и закрытые глаза Кахиты. Она омертвело заваливалась набок, бамбуковое седалище накренилось – вождь успел предотвратить падение и чья-то сердобольная рука поднесла очнувшейся Кахите чашу жреца, наполненную кавой. Как при охоте на кабана, Ахтын стремительно ринулся к невесте и отбил от ее губ питье – испуганный вскрик сошел на всхлипы.
В отблеске огня к охотнику метнулась тень, суженные зрачки жреца сверкнули яростью и свистящий удар плети обрушился на грудь Ахтына. Он не почувствовал боли, гнев захлестнул разум, руки налились невиданной силой. Клубок сцепившихся тел рычал и хрипел. Жрец был силен, но молодость могуча безудержностью – хватка жениха слабела, удары мельчали, пока не затихли.
– Постарел… – прошелестел ветер. – Теперь охотник станет жрецом.
Словно морская волна окатила Ахтына, в глазах на мгновение вспыхнуло синее пламя, мир колыхнулся. Тело содрогнулось в экстазе и, ритмично раскачиваясь, двинулось вокруг костра.
– Четыре пальца! – требовательно шумнул ветер.
Отдать четыре пальца и стать жрецом Калабриты?! Нет! Я охотник! Великий охотник!.. Стать жрецом… Власть, безграничная власть над племенем… Сладко… упоительно сладко. Нет! Кахита! Это моя женщина! Моя! А я великий охотник!
– Три пальца! – швырнул ветер пламя в лицо.
Нет! Довольно! Ни одну женщину не отдам на жертвенник! Пусть твои жены остаются живыми! Я смогу их прокормить и сберечь!
– Ладно, но палец непременно… хотя бы маленький... – устало вздохнул ветер.
… Стая попугаев, громко вереща, сорвалась с веток тамаринда и унеслась прочь. Ахтын, почесав обрубок мизинца, с трудом отодвинул замшелый камень и вытащил из–под него кожаный сверток. Из тканевого мешочка вытряхнул на ладонь несколько самоцветов и выбрал большой полупрозрачный камень. Беременная Кахита стала капризной и плаксивой – пусть порадуется! Отсыпав из инкрустированной шкатулки толику красно–коричневой крупы – священного сока мака, вернул сверток на место и закрыл тайник камнем. Со стороны деревни послышался звонкий смех – на сбор плодов тамаринда вышли деревенские девушки. Двигаясь мимо жреца, почтительно примолкли, но, отойдя подальше, начали шушукаться и прыскать в кулачки. Ягодицы широкобедрой Саниты дразнили соблазном, лукавый взгляд – жаждой любви. Скоро, очень скоро проснется Калабрита и потребует пиршества и новой жены!
