Я помню её, словно сквозь вуаль… или, нет, скорее, - через колышимый ветром тюль, когда черты зыбки, всё время расплываются, превращаясь каждый раз в нечто иное. Дело в том, что мне было десять, когда она умерла…
Анна Яковлевна – моя бабушка по отцу.
Высокая, худая, со впалыми щеками и ртом, в котором, когда она говорила, видны были железные зубы. Руки большие и длинные, увенчанные узловатыми кривыми пальцами, всегда сложены были под грудью, хотя по дому она до самой смерти всё делала сама. Даже в день смерти успела сварить холодец и помыть окно на кухне. Потом… после того как полюбовалась на чистое, пошла в спальню, легла… поудобнее… и умерла.
А родилась она в… давным-давно, короче говоря, родилась, где-то в центральной России. Когда я спрашивал её, были ли у неё братья и сёстры, она уклончиво отвечала:
- Были, конечно. В России не бывает однодетных семей…
… сейчас такие семьи – норма, к сожалению… Или – нет?
- … но они меня не любили. Я их – тоже. Потому не спрашивай меня о них. Отец и мама? Я их едва ли помню, потому что отец всегда уходил на работу, а мама толклась по дому, всегда беременная, и кричала на нас:
- Идите во двор, оглашенные! Не путайтесь под ногами и не мешайте мне!!.. Валька (так звали старшую сестру)! Да гляди!! Гляди за дитями-то!!!
… И как только стало возможно, баб Нюра (все внуки, а нас было семеро, позднее звали её так), что называется, выпорхнула из гнезда: вышла замуж за телеграфиста Пешкова, который работал на железной дороге. Немолодой муж (он был на двадцать лет старше бабушки) увёз смою совсем ещё юную жену в Китай, где они обосновались в стабильном Харбине, потому что у нас в стране в очередной раз было неспокойно. И там, «вдали от родины туманной», они и воспитывали троих своих детей. Но вскоре Пешков оставил семью, бросил на произвол судьбы, потому что скончался от скоротечной чахотки, сгубившей его менее чем за полгода.
Баб Нюра распродала все свои шляпки с перьями и вуальками, которыми в изобилии баловал её покойный муж, и зелёные плюшевые шторы с помпонами по внутреннему краю, которыми она щедро украсила все двери и окна их небольшого домика. И всё это для того, чтобы прокормить троих ребятишек, ну, и себя, разумеется.
Вскоре старый вдовец, мелкий чиновник в конторе КВЖД, где она стала работать уборщицей, обратил на молодую работящую женщину внимание. Он-то и был моим дедом, ибо сделал предложение бабушке, от которого она не могла, в силу обстоятельств, отказаться, хоть ни о какой любви и речи быть не могло. От него тоже, как и от первого мужа, достались ей трое, среди которых отец мой был старшим.
Какое-то время спустя деду предложили более выгодное место на той же железной дороге, только где-то в Сибири. Семейство поднялось и… переехало. Потом как-то оказались в Казахстане, где поселились в маленьком домишке на окраине маленького же городка.
Дети продолжали расти. Их родители стареть. Однажды деда разбил инсульт, когда он вышел из дому за молоком – маленький двухлитровый бидончик выпал у него из рук, а сам он опёрся спиною о притолоку и медленно сполз на пол.
Как умирал дед, лёжа в глубине тёмной комнаты, я смутно помню, потому что мама моя кормила его виноградом, который по дороге покупала на рынке, когда мы шли его «попроведать». Я же стоял на пороге комнаты и… боялся, потому что в темноте были видны лишь белоснежные усы и бородка клинышком у деда, в щель между которыми мама и совала одну виноградину за другой.
Баба Нюра в это время жарила на кухне нам всем, включая деда, яичницу с луком и мелко накрошенным хлебом. Ничего вкуснее ни до, ни после этого я в своей жизни не ел. Иногда в яичнице случались кусочки пепла от папиросы…
Да! Я же забыл сказать вам, что бабушка всё время курила, и пачки «Беломора» вместе с коробками спичек, лежали везде по дому, даже в туалете, за притолокой двери, была одна такая «курительная пара».
Когда у бабушки, через много лет, нашли рак лёгких, все эти пачки она собрала, выбросила и больше не закурила ни разу, вплоть до самой смерти, прожив некурящей ещё два года.
Когда очередной из её сыновей женился или дочь выходила замуж, бабушка наделяла молодую семью тремя серебряными ложками (мужу, жене и их будущему первенцу) из старых, ещё «китайских» запасов, и решительно говорила «нет», если молодые собирались «какое-то, ну, там, первое время» пожить у неё.
Даже когда она осталась совсем одна, то никогда никого не просила, чтобы ей хоть в чём-нибудь помогли…
… Хоронить её съехались все шестеро детей с жёнами-мужьями и внуками.
И только на поминках я узнал, что своих детей у бабушки Нюры никогда не было. А те шестеро, что были у неё – это дети первого и второго её мужей, бывших вдовцами на момент встречи с МОЕЙ БАБУШКОЙ НЮРОЙ.