Страх перед белым листом бумаги. Ужас неизведанного. Откуда? Почему? Ей ли, собаку съевшей в журнально-газетном деле, жаловаться? А нет, всякий раз, как на экзамене замирает сердце, подкашиваются ноги. Хотя с чего бы им подкашиваться? Ведь удобно сидит за столом, пишет новый текст. В очередной газетный нумер, как говаривали встарь.
Итак-с, посмотрим, полюбопытствуем! Все честь по чести: большой, еще прабабушкин стол, покрытый зеленым сукном. Старый и слегка облезлый, но удобный, родной и привычный. Каждая щербинка знакома. За ним прабабушка переводила французских поэтов, мечтательно теребя камею на платье, потом бабушка писала окислительно-восстановительные реакции, отец грыз гранит науки, потом они с братом корпели над уроками. Верный деревянный друг под зеленым сукном. Действительно, лучше не скажешь:
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мною по всем путям.
Меня охранял – как шрам.
Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грез –
Спасибо – что нес и нес.
Она улыбнулась. А все-таки дивная вещь – ассоциации. Из безмолвия вдруг сплетается тоненькая нить мыслей, звуков, запахов. Еще минуту назад она сидела, тупо вперившись в белый лист бумаги. Так и не смогла приучить себя сразу работать на компе. Он сиротливо поблескивал закрытой крышкой в дальнем углу комнаты. Нет! Вначале – бумага. Белая дверь в волшебный сезам слов. Откройся, сезам, придите слова! Легкие, единственно верные, мгновенно падающие в сердце. Только их она потом перенесет на экран компьютера с густо исписанного листа.
Но ведь минуту назад никаких слов не было, не было ни-че-го! А вот стоило взглянуть на стол, как в памяти всплыли не только поколения, сидевшие за ним, но и стихи, знакомые с детства. И голоса, лелеющие душу…
- Сиди ровно, детка. Девочка должна быть стройной. – Это - мама с ее ровным, мелодичным голосом и золотой косой, обвернутой вокруг головы.
- Ну, ма-а-ам! –Протяжное а-а-а выражает всю степень негодования. Слово «должна» и одиннадцать лет плохо сочетаются!
- Держи спину, - голос мамы ровный и осанка безупречна. - Всегда держи спину.
Мама скрывается в проеме двери. Из него бьет золотой закатный свет и кажется, что мама растворилась в сиянии.
А спину и вправду держать научилась. Королевская осанка, золотое сияние – мама...
- Учись хорошо. Работай над собой. Знания – единственное богатство, которое у тебя никто не отнимет. – Голос бабушки непререкаем. Она едва поднимает голову от листка с окислительно-восстановительными реакциями. Взгляд ее суров, как хлорная кислота - самая сильная в природе! А руки – шершавые, попорченные реактивами, породистые руки с длинными пальцами – мягки как цезий – самый мягкий металл на земле!
Этими руками она невесомо дотрагивается до головы внучки, уравновешивая суровость взгляда и закрепляя его:
- Учись хорошо! Всегда найдется то, чему можно поучиться!– Через десятилетия будет доноситься бабушкин голос и зОлотом оплавляться на дне души. Единственная в мире окислительно-невосстановительная реакция – золото памяти окисляется сердечной болью.
«La pensée doit être gracieuse» – "мысль должна быть изящной" - выступает из тьмы облик прабабушки. Ее она не застала, лишь слышала о ней. Но материализовался закрепленный в семейных преданиях образ: «в кольцах узкая рука», шуршащее платье, брошка-камея, сосредоточенный и нежный профиль. И аромат духов – волшебный, летящий, растворенный в обивке стола. Прабабушка переводит Теофиля Готье, восторгаясь изяществом его стихов. Но! La pensée doit être gracieuse – мысль должна быть милостивой. У французского «gracieuse» есть еще и это значение. Возможно, оно более верное. Мысль и слово должны быть милостивыми.
- Всегда выбирай оптимальный путь решения, – голос отца-математика плотен, зрим и нависает как гора. – Не трать время на сложные пути, они малоэффективны. Даже в математике существуют задачи на упрощение примеров, а не на усложнение. Что уж говорить о жизни. Но знай: оптимальный путь - не всегда кратчайший, по прямой!
Голос отца глохнет в зеленом сукне стола. Да, папа, все верно. Прямая – обманет, упрет в стену. Кривая пропетляет, но вывезет, не предаст. И подведет к тому, что тебе действительно нужно, чего ты достоин. Взвесит на весах вечности и определит положенную меру.
А эточто? Хулиганский и милый голос, выводит под Вертинского:
- Ах, мадам, вас соткали из пены
И тончайших лучей самых дальних светил.
Дядя… Огнеглазый, веселый, всегда вышучивающий чьи-то патетические речи. «Снижаем градус пафоса» - говорил он.
- Настоящий авантюрист! – отзывался о нем отец, почему-то тоскливо вздыхая.
А тот хохотал, вился бесом, и вносил в жизнь дурашливую милую сумасшедшинку…
«В жизни не должно быть скучно, племяшка, - смеется он, сидя на столе. – От скуки до жестокости всего один шаг. Жизнь – это вам не просто так! - добавляет он важным менторским тоном. И вновь рассыпается хохотом: «Жизнь надо любить!»
И смех его звенит в стеклянных бирюльках настольной лампы - «люб», «люб», «люб». И отзывается эхом в ее сердце.
Но, что это? Лист бумаги, который недавно внушал ужас, исписан тонкими строчками. Осталось только перенести их на компьютер. Из безмолвия родился рассказ, из небытия соткались полные нежности и печали фразы.
Хотя, отчего из небытия? Разве не любовь диктовала их? Та самая, что пребудет вовеки, когда «и пророчества прекратятся, и языки умолкнут и знание упразднится».
А все он! Старый крепкий стол, обитый зеленым сукном. Ее опора и поддержка, защита и вдохновение. И пристанище.
Так будь же благословен –
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, – как пила
В грудь въевшийся – край стола!
понимаю, что много лишней работы, но вот так мне удобней, и когда тетрадь исписана я пересматриваю страницы, нахожу недописанные работы, дописываю, или так и отправляю в "архив" 
Наслаждение от каждой строчки...
Браво, Ляман Багирова!