Если вы на секунду закроете глаза, а затем их распахнёте, по щучьему ли веленью, по прихоти ли Старика Хоттабыча или Джина из аладдиновой лампы оказавшись в одной из стран арабского мира, то сразу почувствуете это. Если впервые, то просто поймёте, что вы далеко от дома. Если же уже бывали за границей, то узнаете страну непременно. По запахам, тем благовониям, которые пропитывают не только воздух, но и все предметы вокруг.
Тунис. Древний Сусс с его узкими, словно коридоры в коммунальной квартире, улочками, которые вьются в верхнем городе, причудливо переплетаясь и иногда заканчиваясь тупиками. Но любая из них, абсолютно лишённая какой бы то ни было растительности, непременно приведёт вас в Медину – торговый центр города, который благоухает всеми немыслимыми ароматами, которыми дышит эта земля.
Арабы вообще очень щепетильны в том, что касается запахов – климат, видно, к этому располагает. Потому и парфюмерия у них вся абсолютно без спирта: только масло, цепко удерживающее любой аромат долгое время.
Почему-то я подошёл к лавочке одноглазого худого тунисца, скулы и руки которого были туго обтянуты блестящей и сухой оливкового цвета кожей. Сам он являл собою центр композиции, которая вся полностью состояла из флаконов и флакончиков самых разнообразных форм и размеров, уходивших за спину хозяина и скрывавшихся где-то в тёмных недрах лавки.
Я начинаю пробовать, вкушать эти феерические ароматы, хотя не очень понимаю, зачем это делаю: все они столь одуряюще прекрасны и экзотичны, что вскоре даже не можешь вспомнить тот, который был предыдущим.
А Гулям – это так зовут хозяина райской лавочки, в чём он сразу же мне и признался – всё предлагает и предлагает склянки и флакончики. И вдруг – вспышка. Взрыв. Да, именно этот. Этот - мой, я сразу почувствовал.
За стенкой флакона гранёного стекла плещется густая зелёная жидкость, а на самом флаконе написано: «Сахара». Это был запах… песка и солнца, редких в пустыне растений, высушенных жарой, и бледного от зноя неба. Поднимаю глаза на Гуляма. Он тоже глядит на меня своим единственным глазом и понимающе кивает головой:
- Мне тоже э т о т больше всех нравится. Я там его и сочинил, в Сахаре, когда лишился глаза. Молодой тогда был. Вот и влюбился в девушку. А была она такая… такая… вот, как этот запах: на загадку похожая и гордая очень. Она сидела на верблюде и, как царица, смотрела на всё и всех вокруг. А я тогда подошёл к ней и спросил: «Как зовут тебя, жа-мила?» Так звучит на нашем языке ваше слово «красавица». Ничего не ответила она, только сверкнула улыбкой избранницы Аллаха, и её верблюд пошёл дальше. А я бежал вслед за ним и всё повторял: «Жа-мила… жа-мила…» Она же только чуть поворачивала голову назад и смеялась. А потом её верблюд ударил меня задней ногой, чтобы я отстал от них с девушкой, и звёзды сверкнули у меня в глазах. И больше ничего не было. Так я остался без девушки и без глаза. Было грустно. И, чтобы вспомнить её, я стал сочинять этот запах. Вот, теперь сочинил. И запомнил её. Навсегда…
После этого я ещё однажды был в Тунисе. И искал. Не надеясь найти Гуляма, разыскивал хотя бы те самые духи «Сахара». Не нашёл. Нигде. Ни в Суссе, ни в Монастире, ни даже в столице – городе Тунисе, с самой большой Мединой во всей стране.
Египет тоже встретит вас своими благоуханиями. И там вы долго-долго станете бродить из лавочки в лавочку, в каждой из которых угостят вас чудеснейшим густым кофе, и будут всё предлагать и предлагать ароматы. В одной из них Дакарэй («счастливый» переводится его имя), после двух десятков ароматов сказал мне:
- А сейчас я представлю тебе самый драгоценный аромат, а ты попробуй угадать, как он называется.
Он ушёл в маленькую соседнюю комнатку своего крохотного магазинчика, служившую ему, очевидно, складом, и через мгновение вынес оттуда довольно большой флакон с почти розовым, как цвет зреющего абрикоса, содержимым. Когда он извлёк из горлышка плотно притёртую пробку, то медленно, как дым от вечернего костра, комнату наполнил аромат, который пел о весне, молодости и нежности. О здоровье и беспричинном счастье, которое живёт само по себе, как бы независимо от человека. Оно просто есть.
Глаза Дакарэя блестят, словно драгоценные агаты, и он выдыхает слово:
- СамЭния… Понимаешь? На вашем языке это значит «восемь»…
Я вопросительно смотрю на Дакарэя, ожидая продолжения его объяснений. А он молчит довольно долго. Потом, вырвавшись из этого одинокого молчания, продолжает:
- Восемь дочек-красавиц было у меня. Было до тех пор, пока не пришла Революция. И сразу всех восемь забрал к себе Аллах, потому что революционеры взорвали автобус, в котором они ехали в школу. Здесь, в этом флаконе, живут души моих девочек. И я чувствую каждую из них. Помню…
Он отлил капельку содержимого в крошечный пузырёк и протянул мне:
- Денег не надо. Так возьми. Пусть и в России знают, что мои девочки были…
В марокканской Касабланке жить можно только на набережной. Свежий бриз всегда прохладной Атлантики делает даже Африку пригодной для любого европейца. Но стоит лишь отойти в глубину города, как воздух тут же раскаляется и наполняется запахом лошадиного и ослиного пота. Уже через несколько десятков шагов в адище города хочется нырнуть хоть в какую-нибудь, пусть даже искусственно кондиционированную прохладу. По этой причине я и оказался в уютном магазинчике Хариса, торговавшего парфюмерными изысками Марокко.
Харису чуть за сорок. Он тощ и подвижен, как большинство марокканцев. И ведёт себя традиционно: навязчиво, почти липко предлагает отведать один, второй, третий… двенадцатый запах. Затем, увидев, что я не проявляю особого интереса, доверительно склоняет ко мне голову и, понизив голос, хотя в эту минуту в магазине, кроме нас двоих, никого нет, предлагает, обволакивая меня жидким маслом своего взгляда:
- Тогда, может быть, - гашиш? У меня он отменный! Хочешь попробовать?..
Чтобы сразу положить конец его «соблазнительным предложениям», я прошу:
- Покажи мне лучше тот из своих ароматов, который ты считаешь самым удачным.
Взор его на мгновение туманится и становится нормально человеческим. Он ныряет под прилавок и достаёт из недр флакон с почти прозрачным содержимым. Бережно отирает флакон рукой и, протягивая мне картонный пробник, говорит уже совсем другим голосом:
- Я назвал его «Не знаю». Попробуй, возможно, ты сможешь понять, почему…
Я вдыхаю аромат, который в первый момент кажется очень горьким и… почти простым, теряющимся после того великолепия, что он представлял мне ранее. Несколько раз взмахнув рукою в воздухе, я начинаю чувствовать какую-то тоску и… даже растерянность в нём. А дальше – он есть, но будто бы и угас совсем, вспыхивая мелкими звёздочками воспоминания где-то в самой глубине.
- Чего же ты «не знаешь», Харис? – спрашиваю я.
Он молчит. Жестом приглашает меня за низкий кофейный столик подле небольшого дивана. Когда мы усаживаемся, разливает по стаканам чай. Я слушаю, как он молчит, и жду, зная, что сейчас человек фальшивить и фантазировать не будет.
- Она была русская. Из Одессы. Молодая совсем. Ей предложили поработать официанткой в баре Стамбула. Жить с большой семьёй было тесно. Вот она и согласилась. Сразу же, как только пересекли границу Турции, документы у неё отобрали, а её продали. В бордель. Правда, - в Стамбуле. Через полгода, за долги, хозяин рассчитался ею. Так Марина и оказалась в Касабланке. Здесь я её и увидел в первый раз. В подобном заведении. Знаешь, она была как море среди пустыни: белокурая женщина, закутанная в алый шёлк. А ещё через год я её оттуда выкупил. Денег нужно было очень много, я отдал всё, чем владел, ещё и у брата пришлось занять. И стала она моей Мариной, моей женой. Так, в безмерной радости, мы и прожили почти три года. Потом она понесла дитя под сердцем. Я думал, что лишусь рассудка от грядущего счастья. Марина же была грустна всё время и часто плакала. Оставалось уже совсем мало времени до появления на свет нашего ребёнка, как вдруг однажды она пропала. Я неделю искал её по всему городу. Говорили, что видели её в порту, затем – в Рабати (так у нас называют богатую часть города). Но я не нашёл свою жену… Потому и «Не знаю» - не знаю, что сталось с нею и моей дочерью…
Харис вскидывает на меня глаза, понимает немой вопрос и продолжает:
- Что? Почему дочь, спрашиваешь? Т а к и е ж е н щ и н ы рождают т о л ь к о д о ч е р е й, таких же прекрасных, как сами!..
… Я вновь ощущаю аромат духов, созданных Харисом, и не знаю, нравятся ли они мне…
