Я помню это плохо, потому что бабушка умерла уже давно, когда я только-только окончил школу…
Последние годы своей жизни она провела рядом со мною и мамой, так как, прожив с дедом тридцать три года, рассталась с ним. А почему, про то ни мама моя, ни тем более я не знаем – не ведаем. Сама бабушка никогда про то не рассказывала. А расспрашивать старших, выпытывать, что в их жизни было и как, сами понимаете, - нельзя.
Помню только, будто казалось мне, что мамину маму я не любил, ибо была она сурова, на слова скупа, на ласку тем более. Сейчас только понимаю: боялась, наверное, что вырастет из меня бог знает что, а не мужчина в семье, где мужика нет (папа умер, когда был я совсем младенцем), а есть только две женщины – мама и бабушка.
Потому и плакать мне не разрешала, когда избитый я возвращался с улицы. Жаловаться – тем более. Помню лишь, как прикрикивала тогда:
- Не реви! Утрись!.. И поди умойси, пока мать не видала слёзы твои постыдные…
А мне так обидно было и так хотелось, чтобы бабушка пожалела, выслушала мои жалобы и по голове погладила чтоб. А ещё лучше бы было, думал я тогда, чтобы с нами жила не бабушка, а дед рядом был. Он бы тогда ка-а-ак пошёл бы на улицу, как нашёл бы всех-всех-всех моих обидчиков и покарал бы их заслуженно. И прямо сильно бы покарал!..
Деда я не знал совсем. Мама говорит, что младенцем ещё он нянчил меня, держал на руках, целовал и всё приговаривал:
- Унучок мой драгоценный, ягодка моя черноглазая…
А я смотрел на дедовы старые фотографии и видел, какой же он красивый! Волосы волнистые, каштановые, брови, как крылья чайки – вразлёт, и такие же как у меня – глаза чёрные, на вишни похожие. Мама рассказывала, что маленьким меня ласково дразнили «жук в сметане». Это потому, что кожа на лице белой была, отчего особенно заметны были тёмные глаза и тёмные же брови и волосы. Дед, наверное, тоже когда-то таким же «жуком» был…
А ещё мама рассказывала, что он Пушкина очень любил, особенно «Песнь о вещем Олеге», и знал её всю наизусть. «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумных хазарам…», - мама знала ещё до того, как читать научилась. Себя я поймал однажды на том, что тоже узнал эти строчки ещё до того, как впервые открыл букварь.
А ещё знал я от мамы о том, что в последние годы, прожитые вместе, были они не одни. Рядом с ними доживала век свой моя прабабушка – мама деда. К старости, оставшись после смерти мужа совершенно одна в большом и когда-то шумном доме, стала она абсолютно беспомощной. И даже будто в детство впадать начала. Потому и забрал её младший из сыновей, мой дед, к себе. А заколоченный дом остался стоять, доживая свой век в полном одиночестве.
Бабушка моя свекровь свою недолюбливала за то, что по молодости та уж слишком заносчива была и всё считала, что не пара бабушка моя её сыну-красавцу, балагуру и умнице. И много лет всячески подчёркивала это. Теперь же все заботы о матери мужа стали бабушкиными заботами.
Однако когда дед с бабушкой расстались, то старик взял свою мать-старуху и перебрался с нею в когда-то покинутый ими обоими дом, стоявший на самом краю маленького городка в Ставрополье.
Деду было уже за пятьдесят, но он чувствовал себя полным сил и продолжал работать. Потому, уходя утром из дому, запирал мать на замок, чтобы та никуда не ушла и не заблудилась, ибо странностей в её поведении становилось всё больше и больше…
… Незадолго до собственной смерти бабушка моя, лёжа у себя в комнате, вдруг позвала меня к себе. А я в это время готовился к тому, чтобы поступить в один из лучших университетов мира и со всей пылкой страстью юности отдаться филологии, казавшейся мне тогда самым интересным островом знания в культурной истории человечества.
А тут вдруг бабушкино «… унук, поди сюда, я сказать тебе чего-то хотела…»
И так это всё некстати! Так не вовремя!! Так неуместно!!!
Однако иду к бабушке в комнату, потому как даже я тогда чувствовал, что угасает она на глазах, истаивает, словно свеча церковная, - тихо и никому не мешая.
- Да, бабушка, чего бы ты хотела?
- Ты сядь, посиди со мною… Я вот что сказать хотела…
- Может, воды тебе принести? Или ты кушать хочешь?..
Бабушка едва заметно отрицательно мотает головою, смотрит будто бы внутрь себя и начинает говорить:
- Ты, когда я … уйду… живи так, чтобы не стыдно было ни одного воспоминания своего. Тяжело со стыдными доживать-то. Я вот до сих пор, знаешь, чего стыжусь?.. Анна Левонтьевна, свекровь моя покойная, дедушки твоего, тоже давно уже умершего, мать, когда с ним в одиночестве свой век доживала, а он её в доме на замок запирал, то форточку открывала и кричала проходившим мимо дома людям: «Манечке моей, Ваниной жене, в Новосельцы передайте: пусть она меня к себе заберёт! Скажите ей, что мне плохо без неё тута… одной… Я всё-всё делать ей буду: и стирать, и печку топить, и пышки печь…» А я, глупая, на деда твоего тогда злая была, что бросил меня, ушёл, сбежал! Оттого и на мать его злилась… Теперь вот сердце в грудях замирает, как вспомню про неё… Я ведь так тогда к ней и не приехала… и к себе не забрала…
