У нас с женою трое внуков. Все они дети нашего сына Алёшки…
… А Алёшка наш был в семье – «индийственной курицей», ну, то есть, одним ребёнком. Так уж сложилось у Нины моей со здоровьем. «Индийственная» же «курица» потому, что совсем в раннем детстве, пытаясь вслед за мамой пересказывать сказку, говорил: «И была у деда с бабкой индийственная курица!..»
Так вот. Сын всегда мечтал, чтобы был у него брат, ну, или, на худой конец, «хоть какая-нибудь» сестра. Вот теперь и реализовывал свои детские мечтания.
Когда дети стали подрастать, у них с Соней (это Лёшкину жену так зовут, обожаю её!) родилась мысль, которая со временем только крепла. Вознамерились они приобрести дачу, где стоять будет большой дом, куда на лето они станут вывозить «орду немытых казачат» (так Соня уместно цитировала «Тихий Дон», говоря о своих детях). И в этом доме было предусмотрено место для нас со старухой, ибо, по мысли детей наших, должны мы были на пленере, «аки пастух с пастушкой» стеречь ту орду, тогда как Алёшка с Соней наслаждались бы тем пленером.
И наконец, нынешней весной, мечта сына нашего обрела плоть, оказавшуюся даже более основательной, чем дача: они купили дом…
Настоящий, деревянный, рубленый, огромный. На самом краю какой-то вымирающей деревеньки с поэтичным для русского уха названием Дристовка.
Минус у этого проекта, по Лёшкиным словам, был только один: название деревеньки. Всё же остальное – плюсы. Была та деревня совсем не далеко от нашего гигантского города. Жилыми там оставались только семь дворов. Свежеприобретённый дом стоял на берегу изумительно тёплой речки Рожайки, за которой сразу же начинался лес.
По первому же теплу ринулись дети наши (со своими детьми, естественно!) каждые выходные благоустраивать новое гнездо, взахлёб нам с баушкой про это рассказывали, а в августе вывезли нас со старухой на «пробный заезд»…
Я давно не ездил по окрестностям города нашего, всё больше мотался по «африкам, франциям, азиям», а потому был в совершеннейшем восторге от дороги. Ехали мы на протяжении почти всего пути будто в зелёной трубе – настолько плотно сплетались кроны и ветви деревьев, обступивших неширокое шоссе с двух сторон. Мне подумалось, помню, что какой-нибудь тунисец, окажись он сейчас на этом шоссе, сдох бы от зависти, глядя на буйство плоти нашей земли, сравнивая это с чахлой роскошью их тюльпановых деревьев, рассаженных с частотой пятьдесят метров по обеим сторонам жарких дорог его родины.
Часа через два такой вот живописной езды, мы свернули на едва заметную с асфальтированной трассы просёлочную дорогу, щедро запудренную жёлтой песчаной пылью. Через километр, наверное, въехали в микроскопическую деревушку, всю состоявшую из «пряничных домиков». Такими, по крайней мере, они казались издалека.
Деревушку миновали мы довольно скоро и сразу увидели Наш Дом. Алёшка горделиво обернулся к нам с матерью со своего водительского места и, испуская глазами ослепительные лучи собственника шикарной недвижимости, почти с пафосом спросил: «Ну? Скажите – дворец!..»
«Дворец» оказался на самом деле большим бревенчатым домом, потемневшим от времени, но совсем ещё крепким. Я почему-то подумал, что Нина моя вмиг оклеит его золотой бумагой, и станет это строение не хуже, чем «дворец» Пугачёва, описанный Пушкиным в «Капитанской дочке». С учётом же действительно райского пейзажа вокруг – всё было ах, как хорошо!
Стоял дом несколько на пригорке, и Рожайка прихотливо изгибалась внизу, всего метрах в пятидесяти от дома. За нею действительно был лес, уже чуть синеватый, ибо день клонился к вечеру.
Нина с Соней и Алисой сразу же начали шуршать по поводу «сотворения ужина». Кто такие Нина и Соня, я уже говорил. Алиса же – моя обожаемая внучка одиннадцати лет от роду, как две капли воды похожая на мою красавицу Нину. Иногда, правда, мне кажется, что даже красивее, но Нине этого я не говорю, разумеется, украдкой гордясь тем, что я своим вмешательством «породу не испортил».
Мальчишки-внуки побежали к реке, мы же с сыном сели на лавочку и, как настоящие русские мужики, истово закурили.
Почти сразу же к нам подошёл мужичок моих лет, ну, или чуть старше, и сразу же заговорил по существу:
- Куритя? Прально, канешна! С дороги-то оно – того. Необходимо просто. А меня Геннадьич зовут. Я он в том доме живу, сосед, значит, ваш ближайший.
Он рукою указал на дом, тоже довольно крепкий, стоявший метрах в пятидесяти от нашего имения. Человек присел рядом с нами и тоже закурил. Я услужливо предложил ему свою пачку, но он отмахнулся:
- Не, я уж свои…
И достал отечественную «Яву». Я, признаться, думал, что её уже давно не выпускают.
Втроём покурить нам не удалось, потому что из дому высунулась Соня и позвала Алёшу помочь. Он с готовностью пошёл, а мы с Геннадьичем продолжили «старческие покурилки».
Сначала он расспрашивал, кто мы и что. Быстро всё понял и подытожил:
- Па-а-анятна. Интеллигенция вы, одним словом. А мы-то местные, наизнанку вывернутые, тут родились, тут и помирать буим. Чё спросил? Почему, говоришь, «наизнанку вывернутые»? Дык это, оно как-то так и вышло. Я вот, когда про свою жись думать начинаю, то вот чего: про любого можно сказать «жил-был…», а про меня – совсем наоборот: не слева направо, а справа налево – «… лыб-лиж»… Чё? Почему? Так сам с самой молодости замесил свою жисть, значит.
Мать говорила: «Не уезжай, Серенький… (она только и звала меня так ласково во всей жизни!)… нечего тебе в том городе делать!» А я уехал.
И сразу там влюбился. И замуж позвал. Хоть земляк мой Иван, с которым вместе отсюда уехали, говорил: «Не женись, Серый! Гнилая она, ненастоящая!..» Я ему в морду дал и всё равно женился.
А она мне говорит: «Я, Серёг, тебя не люблю. Но замуж пойду, надоело уже одной быть. И всё время с разными…»
Ну, и пошла. И свадьбу сыграли. И сюда я её привозил, чтобы матери показать. У неё, у жены моей, в городе комната в общежитии была. Отдельная. Там и жили. Через два месяца после свадьбы прихожу с работы чуть пораньше, а она с мужиком в койке. Я даже и спрашивать ничё не стал. Выволок его голого из постели и два раза головой об дверной косяк ударил. А он, слабый какой-то, сразу помер.
Ну, посадили меня. Она даже на суд не явилась. От друзей только и узнала, что дали мне семь лет.
Через год в тюрьме мне сообщили, что жена моя просит развода, чтобы сочетаться узами законного брака с неизвестным мне гражданином…
Чё-чё! Я согласие дал, конечно, хоть и обида была. Не губить же ей жись из-за меня…
Когда отсидел, вернулся. В тот город и вернулся. И к ней пришёл. А у неё уже двое детей, а мужика нету. Она, как меня увидела, заголосила вся, кабудта я умер уже, и жаловаться начала, что мужик тот, ну, с которым она законным браком сочлась, подлец оказался и сбежал.
Я как это услышал, веришь-нет, будто водки глотнул. И говорю ей: «А ты опять за меня выходи!» И вот знаю же, что дурь это страшная, а поделать с собой ничего не могу. Она опять заголосила и спрашивает: «А ты возьмёшь ли меня, такую?..»
И опять я женился. И дети скоро папой звать стали.
А через год её зарезали, когда с работы поздно возвращалась, почти уже у самого дома. На суде сказали, что любовник, с которым она полгода как сожительствовала, из ревности… Эт ко мне, значит… ревность у него была.
Дети повырастали. А как пришло время свои гнёзда вить, материну квартиру и распилили. А? Чё говоришь? Моя доля? Какая там доля-то! Им по малюсенькой получилось тока. А у меня же дом в деревне! А в том доме мать ещё жива была.
Во-о-от, стал быть, я сюда и воротился. Да вовремя, сказать! Мать через полгода после моего приезда слегла, потому как шею какого-то бедра сломала. И не встала больше. Два года пролежала и ушла к Богу на небеса.
Я тебе честно скажу: тяжело мне было и брезгливо очень по три-четыре раза в день старуху мыть и переодевать. Но сам себе говорил: «Терпи, Серенький! Эт тебе в наказанье дано за жись твою непутёвую, сикось-накось переломанную!..»
Он рассказывал и всё курил да курил свою «Яву». А закончил рассказ только тогда, когда последнюю из пачки достал.
- Ладно, пойду я. А то заболтал тебя, а ты ж с дороги. Чё говоришь? Поужинать с вами? Не-е-е, спасибо! Чё я людям-то семейным надоедать буду. Я уж к себе пойду. Может, ещё как-нибудь посидим с тобой, покурим…
Он шёл к своему дому, а я смотрел ему вослед и всё думал: «Ну надо же! А я думал, что «Яву» уже не выпускают. А она есть ещё, да крепкая какая!..»