Они на плечах несут.
М.Хамзина "Военным прачкам"
Тихо, ой, как тихо и скучно текла жизнь в одном из филиалов районных библиотек маленького города Энска. Изо дня в день лениво перетирались одни и те же разговоры, мысли, слова. Дни перетекали в месяцы, те в годы, в десятилетия, но ни одна яркая светозарная мысль, ни одно пламенное чувство не посещало это царство сна и покоя. И можно было бы назвать его болотом, подчиненным одной своей внутренней жизни: время от времени где-то в глубине взрывались пузырьки гнева и обид, расцветали багровые кусты бабьих ссор, разливались ядовитым паром миазмы зависти и сплетен. Но и щедрость, и отзывчивость тоже жили в нем. В общем,как сказал один литературный герой – люди как люди, а вернее сказать – женщины, как женщины! А где ж вы видели в библиотеках обилие мужчин?! Даже в крупных библиотеках, как правило, только с десяток мужчин (из руководства!) на две сотни дам! Что уж говорить о малютках филиалах… Ну, еще спорадические читатели мужеска пола полярных возрастных категорий – юные студенты и престарелые профессора. Тоска!
Да, можно было бы назвать филиал районной библиотеки города Энска болотом, если бы не один случай. Но, обо всем по порядку.
В конце прошлого года маленький город накрыло бюрократическое поветрие. Какая-то странная перестановка началась в его чиновничьей жизни. Смещались руководители, пересматривались структуры. С высоких постов люди передвигались в подведомственные организации. Словно разыгрывалась какая-то доселе неизвестная шахматная партия. Еще не было ей названия, и никто не знал, красива она или нет, но фигуры по доске жизни двигались бодро. Районная библиотека замерла в ожидании. Не сегодня-завтра должны были прислать новых работников или убрать старых...
***
Утро понедельника началось… неопределенно! Оно было не хмурое, и не солнечное, не ненастное и не погожее. И так и сяк! Сиреневое зимнее небо словно раздумывало – заплакать ему снежным дождем или улыбнуться бледным солнцем. И так, ничего не решив, замерло. И так же в ожидании знака небесного сиреневого дирижера замер серый оркестр – земля.
Екатерина Федоровна Царева, заведующая филиалом районной библиотеки, или как она сама себя называла – маленькая хозяйка ну, о-о-оче-еень маленького дома, знала дорогу до работы как свои пять пальцев, могла пройти его с закрытыми глазами, и лицо ее с каждым пройденным метром становилось все серьезнее и суровее. Все одиннадцать месяцев в году, за исключением отпуска, она двигалась по одному и то же маршруту – дом, выход из арки двора, маршрутка №38, шесть остановок, выход около здания бывшего райисполкома (а сейчас какая-то фирма с мудреным названием), 400 метров на север, минуя аптеку, переход на другую сторону улицы, фонарь… Классические: Аптека, Улица, Фонарь… Хорошо, что хоть Ночи не было. Ночью на работу не надо было ходить.
В пяти метрах от фонаря было скромное одноэтажное здание. Весь его вид и деревянная коричневая дверь (не облупившаяся, но порядком выцветшая) словно молили: «Я вам не помешаю. Тихо тут, незаметно в стороночке постою, ничьего места не займу, не гоните меня, не рушьте». Это и был филиал районной библиотеки.
Екатерина Федоровна любила свою работу. Вернее, за долгие годы свыклась с ней, а потом и полюбила. Выпускнице исторического факультета не нашлось работы по специальности, устроилась в библиотеку. Думала: на время, оказалось - навсегда. За двадцать девять лет прошла путь от младшего библиографа до заведующей библиотекой. В ее подчинении было пять работниц – одна другой старше. Все замужние, с детьми, а некоторые и с внуками. И почти все – с осенней усталостью в глазах. Исключение составляла только тридцатитрехлетняя Мила. Лицо ее еще не приобрело выражение вечной заботы, какое обычно бывает у женщин с приличным семейным стажем. А в глазах, нет-нет, да и вспыхивали озорные огоньки. Это немного разбавляло рутину коллектива, где все давным-давно знали друг о друге всё и были сцементированы не хуже бетонного блока.
Екатерине Федоровне ее коллектив напоминал знаменитую картину художника Архипова «Прачки». На ней в строгой последовательности были расположены женские фигуры – от самой молодой (в дальнем углу картины, у окна), до самой старой, выжатой жизнью – на переднем плане. Точно так же размещались столы библиотекарш в небольшом холле: у окна сидела Мила, и на столе ее беспорядочно теснились разноцветные органайзеры, папки для бумаг, веера, заколки, крохотные игрушки, открытки, тюбики с помадой и ярко-розовая чашка. От этой совершенно нерабочей пестроты рябило в глазах, но Екатерина Федоровна, которую коллеги за глаза называли «Царихой» не пеняла Миле. Ее яркий стол веселил, обнадеживал: «Держитесь, девоньки! Не все в мире черным-серо! Есть в нем и радостные краски!»
И закрывала глаза Цариха на сумасшедшее разноцветье Милиного стола и стеснялась признаться себе, что ждет, когда Мила забудет на нем то ярко-оранжевый шелковый платок, то очки в перламутровой зеленой оправе. К счастью, Мила особой аккуратностью не отличалась! Цариха ворчала на нее лишь для виду, а сама украдкой устремляла взгляд на разноцветное пятно – и на душе теплело.
Следующим стоял стол Тамары – полной рыхлой женщины лет 45. Была она на редкость словоохотлива, казалось, что вся энергия, выкачанная из тестообразного тела, сконцентрировалась в речевом отделе мозга. Говорила Тамара безостановочно и обо всем. Даже действия свои (в прошлом, настоящем и будущем) сопровождала комментариями примерно такого рода: «Вот, думаю, пойти мне или не пойти в магазин (туалет, аптеку, театр, рынок, кино).Что-то неохота, нет, встану, пойду, заодно и чаю себе налью, а его еще нужно поставить, нет, кроме меня, некому что-ли, вечно все я должна делать, нет, неохота, нет, пойду, ой, что- то голова заболела, таблетку бы принять, где-то у меня должна была быть таблетка, да, где же она, черт бы ее побрал (яростные поиски в недрах сумки), а вот она, нет, это не от головы, а зачем же я ее с собой таскаю» и т.д. и т.п.
Унять этот речевой поток было практически невозможно. Тамара говорила во время работы, еды и даже, дремля в перерыве, умудрялась произносить несколько бессвязных слов! Как ни странно на качество работы это не влияло – Тамара никогда не ошибалась ни в описании книг, ни в составлении карточек, да еще, если нужно было, успевала и другим помогать. И душой была щедра. Все маленькие рабочие праздники - дни рождения, Новые года, Восьмые марта не обходились без Тамариной снеди – пирожков, салатов, пирожных, солений и компотов. Притаскивала она их из дома в огромных сумках; едва отдышавшись, расставляла все на двух приставленных друг к другу столах, и с лица ее при этом не сходило выражение заботы. Но, видя, как работницы с удовольствием поглощают яства, улыбалась широкой щербатой улыбкой – добрая душа ее ликовала!
Честно говоря, выдержать живое радио было трудно, работницы жаловались Царихе, и та несколько раз делала внушения болтушке. Тамара взбухала слезами, покрывалась пятнами и клятвенно давала обещание заткнуть словесный фонтан! Но выдержки хватило только однажды на полдня. Тамара сидела молча и по багровеющей короткой шее коллеги догадывались, чего стоило ей молчание. Наконец, на какую-то новость, из нее словно пробка из бутылки с квасом вылетел первый возглас: «А-а-а!» и вслед за ним понеслась стремительная пламенная речь. Шея приобретала нормальный оттенок, и все как-то сразу поняли, что молчание для Тамары опасно, что ее болтовня не просто блажь, а какая-то особенность организма, возможно, болезнь. И мгновенно недовольный змеиный шип, задавленный гнев и грядущая бабья свара сменились сочувствием. В самом деле, не травить же хорошего человека только за то, что рот у него не закрывается. А где же тогда товарищеская солидарность?
Третьим по счету был стол Раисы – маленькой тихой женщины с вечно напряженным выражением лица. Черты его были мелкими, и будто собранными в гофру – так обычно стареют люди с хорошим тонусом кожи – она покрывается сетью морщин, но не провисает. Раиса была татаркой, детство и юность ее прошли в глухой деревне. Она говорила по-русски с заметным акцентом и стеснялась его. В глазах ее словно навеки застыл испуг: она рассказывала, осторожно подбирая русские слова, что в детстве очень плохо ела и мать, чтобы накормить ее, постоянно пугала каким-то человеком с красной бородой, - «Ешь! А то придет Краснобородый и утащит тебя!» Существовал ли в реальности этот персонаж или был плодом отчаявшейся материнской фантазии – трудно сказать. Но однажды на деревенской улице появился заезжий торговец тканями и пятилетняя Раиса, едва увидев его, дико взвизгнула и в мгновение ока взобралась, нет, даже взлетела на дерево!
Вся «вина» несчастного торговца была в крашеной хной бороде. Раиса просидела на дереве до вечера. Никакие уговоры и посулы не действовали на нее. Как перепуганный котенок она забиралась еще выше, изо всех сил сжимая ветку, пока, наконец, кому-то не удалось влезть на дерево с другой стороны и схватить ребенка за подол платья. К вечеру поднялась температура, и в бреду Раиса, плача, выкрикивала: «кзылсакал, кзылсакал» (краснобородый).
Вся в ссадинах и занозах от коры, она пролежала в постели долгие три месяца, а когда поправилась, то наотрез отказывалась от одежды и еды красного цвета, и в глазах ее закаменел испуг. Сидела она на работе всегда в одной и той же позе – двигались только руки. Тоже мелкоморщинистые, покрытые старческой «гречкой», они суетливо перебирали карточки каталога, заменяя ветхие на новые. Руки были недвижными только во время перерыва – сцепив их на животе и прикрыв глаза, Раиса покачивалась как китайский божок. Но на любой шорох отзывался ее по-звериному чуткий слух. И тогда на долю секунду из вечно испуганных узких глаз вырывался темный огонь, что-то древнее, воинственное проскальзывало в широких смуглых скулах, крыльях короткого носа, вздернутой верхней губе. Но – мгновение! – и воин в ее крови засыпал, и на смену ему вновь являлась маленькая испуганная женщина. У нее была большая семья, трое детей, два внука и куча родственников. В тесной роевой связи с их проблемами, радостями и печалями проходила ее жизнь, и она не мыслила себе иной.
Четвертым стоял стол Палны. Вообще-то ее звали помпезно – Цецилия Павловна, но гордое патрицианское имя пришлось не по зубам работницам библиотеки. Да и не только им. Как только имя не коверкали… Женщина была то Сесилия, то Цесиля, то Летисия, то Силя, Циля, Тиля. Стоическому терпению Цецилии Павловны мог бы позавидовать сам Атлант, но однажды соседский мальчишка выпалил ей одним духом – «Сисяпална» и она не выдержала! На следующий день строго-настрого наказала называть себя только по отчеству, но и оно скоро трансформировалось просто в «Палну». Так и осталось.
Пална была строга и консервативна. На ее черном столе ее всегда стояла белая
Что прошло, душе так мило...
Ляман, спасибо за рассказ, я душой согрелась читая его!
Нельзя вернуть, но можно вспомнить и записать!
Как же я любила наши женские посиделки на праздники, чай из старенького чайника со спиралькой внутри. Каждый день шла как на праздник, такой подьем и желание работать, встретиться с коллективом... Как родные были...
Сбивчиво пишу, душа рвется в прошлое, слова плохо подбираются...
Спасибо Вам! От сердца благодарю!