Так или иначе, но Варишь каждый раз оказывался смотрителем. Другие роли на нём не задерживались. Смотреть, присматривать, всматриваться - вот чем был занят Варишь. У каждого должен быть свой смотритель, говорил отец. И ты для кого-то им обязательно станешь. А вот найдется ли смотритель для тебя. Тут бабушка надвое сказала.
Речь отца всегда изобиловала поговорками и прибаутками, смысл которых зачастую ускользал от Варишь, но доходил позднее. Вот и тут также. «Бабушкой» оказался здоровенный мужик в полушубке и меховой шапке набекрень. Он стоял на Сумрашников-мосту и провожал взглядом проплывающие снизу баржи. Слышь, дружище. Сейчас я тебе сделаю одно предложение, от которого ты не сможешь, понял, короче?
Мужик легко как пушинку приподнял Варишь над поручнями и тот увидел под собой чернеющий зев реки, скалящийся белесыми ледяными обломками. Либо я тебя отпускаю, либо мы с тобой сейчас садимся в товарный поезд и едем на юг. Зайцами. Предложение было совершенно сумасшедшим, но тут было без вариантов. Надвое не надвое, а через полчаса он и Ягель, как звали нового знакомого Варишь, воровато пробирались между составами. Зимний воздух, настоянный на запахе шпал и смолы, приятно щипал ноздри, обещая неожиданные приключения.
Не ссы, я за тобой присмотрю, доходяга! Так, Варишь обрёл своего смотрителя. Ягель на поверку оказался добродушным увальнем без особых занятий, подверженным спонтанным скачкам настроения. В тот день они никуда не уехали. Посидели в одном из товарных вагонов, на корточках, потирая окоченевшие пальцы. В вагоне смрадно воняло сушеной рыбой и сырым бельем.
Варишь подумал, что одет совершенно не для подобных эскапад. Тоненький замшевый пиджачок на интеллигентный свитерочек, демисезонные туфли. Ягель неодобрительно покачал головой. Ты парень горячий, изнутри греешься. Зима русская, она дураков не щадит. Сгноит! Он протянул Варишь флакон армянского коньяка, предварительно ополовинив.
Пойло было средней мерзотности, но прогревало как следует. Во рту мгновенно образовался зловонный очаг тупого жжения и мысли начали пританцовывать. Варишь сплюнул на пол и по привычке стал всматриваться в харчок. Рядовая клякса в мелкий пупырышек. Ягель тоже сплюнул, угодив точно рядом с плевком Варишь. Смотри, как ровно легли! Братишки друг к дружке тянутся.
Вокзал всегда казался Варишь некой точкой сборки их городка. И в то же время уже и не совсем принадлежал Саблееву. Он и существовал только ради того, чтобы покинуть Саблеев. Что в него кому-то понадобится вернуться, в голову Варишь не приходило. Ягель взвалил на спину размякшее тело товарища и потащился в сторону торговой. Варишь развезло ещё в вагоне, сказался видимо абсолютно пустой желудок и собачий холод. Да и пил он алкоголь редко, нерегулярно.
На мосту Ягель снова остановился. Сумерки уже овладели южной оконечностью Саблеева и слизали последние шпили соседнего Черпаторска. Ягель постоял, задумчиво разглядывая невнятный отечественный пейзаж. Затем перевалил бесчувственное тело Варишь через перила и отпустил его. На юг не уехали, значит, идёт первый вариант. Отпускаем на волю. Ягель сосредоточенно вздохнул, утер заросшие инеем усы и отправился дальше.
Как Варишь выплыл из реки, вспомнить не получалось. По всем законам физики, шансы на выживание были мизерными. Но как ни крути, а Варишь дышал. Думать связанно было не очень удобно. Значит, буду делать то, что умею - смотреть. Про Ягеля вспоминалось тоже смутно. Как они расстались, почему он угодил в воду, чем закончилось их короткое знакомство? Он же мой смотритель, осенило вдруг Варишь. Тогда какого хрена он сейчас не тут.
Нет, всё же прав был отец. Бабушка она такая. Развилка недаром часто присутствовала в народных сказках. Налево пойдёшь - коня потеряешь. Мобильник сдох, не выдержав прямого контакта с речной водой. Связь с привычным миром была временно прервана. Однако насколько Варишь дорожил этой связью и в ней нуждался?
В данный исторический момент он полулежал в некоторого рода шалаше, типи, чуме или же просто берлоге. Словарный запас охотно подкидывал многие синонимы, но Варишь никак не мог определиться. Его не колотил озноб и ледяная вымокшая насквозь одежда не стягивала его арктическим саваном. Варишь попытался расширить поле зрения так, чтобы в него попали все имеющиеся объекты.
Полукруг затемненного жилища, в котором находился Варишь, был замкнут со всех сторон дощатой обшивкой. От неё исходило легкое дыхание древесной сырости. Варишь обнаружил также, что одет он в сухую фланель, что-то вроде пижамы. Значит, жизнь вывела его за скобки предопределенного существования и вышвырнула в нечто иное, движущееся в новом направлении? Нет, как-то мудрено.
Откуда-то из серого пятна у стены вышел среднего роста человек. Женского рода, судя по понурому, словно вогнутому внутрь лицу. Глаза на нём обитали удивительные. Словно две прорези в изношенном морщинистом щите, из которых бил наружу тёплый гранатовый свет. Натворил ты делов, Глебушка. Не думал, почему у тебя в последнее время столько в жизни новых людей появилось?
Варишь подумал: а ведь и вправду. Контроль-то знатно утрачен. Вёсла в воду свалились, а река его куда хочет тащит. В его случае, уже буквально. Чудом не утонул. Ягель какой-то. Что за дичь, ей Богу.
Ты себя не гноби. Нет твоей в этом вины. Не свою ношу на себя взвалил. Смотрящий ты, а не смотритель. Женщина говорила негромко. Приходилось даже прислушиваться. В слове смотрящий слышалось что-то блатное. Варишь был далек от этой субкультуры, но подумал: а почему собственно и не попробовать? что я теряю?
Женщина словно прочла его мысли и улыбнулась: смотрящий не по понятиям. А смотрящий за теми, кому это нужно. Смотритель пассивен. Смотрящий держит ситуацию. Даёт ход тому или другому сценарию. Отсекает статистов от актерского состава. Начинаешь понимать?
Варишь стоял под чешуйчатым скользящим потоком душа, слизывающим его потрепанную плоть под самый корень. Уже у себя, в съемной конуре на Чербанидзе. Кубик душевой кабинки истекал паром и скрипел. Всё произошедшее за последние сутки легко укладывалось в двусложное русское «п-ц». Не в том смысле, что оно как-то потрясло Варишь, ошеломило его и теперь нужно было это долго переваривать. Нет, дело было в другом. Если принять за чистую монету всё, сказанное Голубикой, то всё его существование надо было переводить на другие рельсы. Вместо патронов печатать сигареты или наоборот. Тут бабушка опять надвое сказала.
При мысли о бабушке в голове возник двуликий Ягель. Он то добродушно ухмылялся, похлопывая Варишь по спине, то легко как соломинку перекидывал его через перила моста. Речное черное ничто апатично всасывало Варишь под рассеянным взглядом Ягеля. Варишь не мог понять как ему относиться к Ягелю, кто он, чем обусловлено было его поведение?
Перекусив так-себе яичницей на скорую руку, Варишь заварил кофе, присел за журнальный столик, разложил чертежи присмотров и стал определять сквозную линию. Все ситуации были отчаянно проходными. В каждой он был самостоятелен как мебель. Которая стояла в углу и «смотрела» на происходящее. Вмешаться она могла разве что по нелепому стечению обстоятельств, например, рухнув благодаря плохо завинченному шурупу и тому подобное.
Варишь вспомнил как отец в один из февральских вечеров отправил в камин все черновики, все дневниковые записи, которые накопил за долгие годы. Да, он был нетрезв и разгневан в тот вечер, но ведь что-то его подтолкнуло это сделать. Наутро отец сидел словно сам чудом выползший из камина обугленный огарок. Сынок, мы всё потеряли.
Варишь тогда дружески, чуть виновато поглаживал отцовскую кудлатую голову. Говорил какие-то уместные глупости. Но жизнь и вправду поменяла свое направление. Отец перестал смотреть в оба. Смотровые площадки через месяц-другой ушли, одна за другой, к недремлющим конкурентам.
В дверь позвонили. Рекламщики, подумал Варишь. Или проповедники, что то же самое. Управдом приходил во вторник, подписать осведомительную, значит, не он. Может, Лаптева сверху, опять «за солью»? Вроде муж её уже с вахты вернулся, неужели опять уехал. Вот же ненасытная. Что там Голубика по поводу таких говорила? Параллельные сквозные? Нет, это точно не про Лаптеву.
В дверь снова позвонили, на этот раз кнопку звонка не отпускали секунд семь. Трель вышла истерическая и Варишь неохотно поплелся к двери. Двое упитанных гладко выбритых мужчин в одинаковых или просто похожих серых пальто с ранцами через плечо устало уставились на Варишь. Добрый день, чем могу помочь? осведомился тот. Что-то было в этих двух, «одинаковых с лица», молодцах неприятное, тоскливо-скучное. Словно снова был шестой класс, надо было идти в школу, через бледноватый сумрак оттенка подгнившего редиса.
Дело в том, Глеб Аркадьевич, что в период с 12 октября по 27 января вы позволили себе некоторое число двусмысленных высказываний. По совокупности, не очень веселая картинка получается. Было не совсем понятно, кто из двоих говорит. Складывалось ощущение, что говорят оба, одновременно, не перебивая друг друга. В то же время, могло показаться, что оба они молчат, а произносимые слова доносятся с заранее приготовленной аудиозаписи. Губы говорящих двигались мрачно поблескивая словно ещё не подросшие угри в кадке.
Какие высказывания? оторопело спросил Варишь и сам не узнал своего голоса. Предательски живущий вне его тела, жалкий, шмыгающий. Будто он уже авансом признавался во всех совершенных им правонарушениях и стоял теперь, виновато оправдываясь. Точно как в школе перед классной, после массовой стенка-на-стенку.
Не осознаю, но признаю? понимающе кивнули оба-с-ранцами. Один из самых распространенных, кстати, так что пусть это вас утешит, Глеб Аркадьич. Пусть и не шапка-на-воре, а скорее знает лисица-чьё-масло-съела.
Там же кошка была, - обескураженно встрял Варишь. И не масло, а мясо. Ты зубы-то не заговаривай, м-дила. И за слова не цепляйся. Теперь Варишь удалось наделить чертами каждого из пришедших. Они действительно были пугающе похожи, но всё же тот, что справа, был повыше и посмуглее, с восточным разрезом глаз. И пальто у него было в рябую крапинку. Тон поменялся от нейтрально-юридического к приблатнённо-свойскому. Ещё чуть-чуть и начнут заламывать руки за спину и бить по зубам.
И писанину свою захватите, товарищ, подчеркнуто вежливо, сказал второй, пониже. Тут недалеко ехать, Саблеево, слава Богу, не самый крупный город российский. Можете и не принаряжаться, время не тратить, ни своё, ни ваше.
Фраза про время прозвучала как нечто обнадеживающее, чувствовалось даже уважение. Может и бить не будут, потеплело в душе Варишь. Но лишь на мгновение. Надо было собираться. Вещи можно сложить в один большой пакет. Бумаги в конверт чтобы не рассыпались, не перемешались. Хотя какая теперь разница. Вся служба насмарку. Голубика как в воду глядела. Насмотрелся - хватит. Теперь другие смотреть будут. Уже за ним, на зоне.
Варишь сгреб записи, разваленные по столику в пакет, сверху бросил джемпер поплотнее, носки, зачем-то кеды, потом выложил кеды, положил петушок. Так, что ещё. Дверца платяного шкафа
|
