ЛЕВАШОВ. ЗВЁЗДЫ-ПРАВО НА ПОДВИГ.

Чёртова профессия, вечно переходишь из одной области знаний в другую, вовсе не подконтрольную разуму. И всё, чтоб их, благодаря нашей терпимости и долгу врача. Да уж, с горечью заключил он для себя, в нашем сообществе всё на "ты", даже совесть. Я же не сотрудник 1-го управления, и я не могу себе позволить так беспечно проморгать захворавшую от демократии страну и людей.

Дежурный свет в коридоре по которому шёл Палыч, отсвечивал новенькую дверь, только вчера заменённой взамен стеклянной двери, 307 двухместной палаты, специально, всего лишь месяц назад отведённую  для больных-тяжёлых форм диабетиков. Врач войдя туда, включил полный свет, показавшийся после коридорных "сумерек" ярким и резким до боли в глазах.  Он осветил маленькую и худую фигурку старика, буд-то древнего таинственного Кощея Бессмертного и одновременно с помесью Бабы Яги из пушкинской сказки. Этакая неистребимая сила благодати, в горячей вере в жизнь. А по сути своей, равнодушно отметив про себя, полная человеческая немощь. Больной  лежал укрытым белоснежной простынёй  и под тёплым одеялом на железной кровати с приподнятым для головы механизмом. На свежей чистой накрахмаленной подушке с синем рисунком ещё видимо советского минздрава, вырисовывалось сухонькое от возраста и дряблое морщинистое лицо, хотя приглядевшись при желании можно было рассмотреть в нём проглядывало явное благородство и ясность ума в глазах. Несмотря на бурно прожитые годы, оно явно выдавало увядшую было красоту прошлого, проталин былых лет. Прямой с горбинкой, чуть крючковатый нос выделялся на худом со следами оспинок лице нисколько не уродовал его. Посинелые, сжатые тонкие губы и частое прерывистое с хрипами дыхание, постоянное облизывания сухих губ, говорили о том, что здоровье диабетика в последней стадии и сердце его, было скорее на последнем издыхании, чем по дороге в Ад, да и обычного крестика на груди старика не было. Чёрт побери, со злостью промелькнула мысль в голове Палыча, да здесь, чтоб его, основательно придётся потрудиться. Он тяжело вздохнул и вновь чертыхнулся зевая. А может ещё выживет, тут как карта ляжет - промелькнула мысль у Романенко. Деда необходимо спасать от невзгод, поддерживать особым режимом процедур и ухода и, если главврач позволит, то напичкать и  дорогим заграничным лекарством. Впрочем, как во всей российской медицине  его на больницу выделяли по особому лимиту так мало, что благородство и долг врача здесь играли малую роль, и всё зависело от решения начальства, доходов пациента, и качества совести его родных, а не от лечащего врача. Всего этого набора везения у него конечно не было, и об этом знали все. По этой причине он был обречён на вымирание, хотя видимость спасения отрабатывалась всеми...Тонкие, плотно сжатые губы, будто на рисунке дитя, почти что не обозначенные на строгом старческом лице, говорили о силе и твёрдости, упрямом характере старого человека. Его бледный высокий морщинистый лоб, лишь по роковой ошибке приговорённого богом к старости, говорил о его ясном уме, что был сокрыт наглухо в черепе "провидца", и о том, что лежащий  пред врачом старик был очевидно в прошлом человеком высокого ранга, если не сказать высшего класса. Казалось даже его ум так и светился, просвечивая лунки добра  в его светло голубых, наверное красивых когда-то, но уставших от жизни глазах. Видно было что  в прошлой жизни они свели с ума не одну даму. Больной, как с первого взгляда определил доктор, был слаб, и он понял это сразу по его прерывистому дыханью, усиливающемуся временами хрипу и участившемуся сердцебиению. Осматривая старика, прослушав  пульс и дыхание, у Палыча даже промелькнула ленивая мысль, хотя-бы кардиограмму нужно было-бы провести  утром и не позабыть все подробности  рассказать ныне Осипову. Больной непроизвольно перебирал пальцами рук голубой конверт, лежавший поверх укрывавшего его одеяла. Он посмотрел на него, и  порывисто, будто боясь изменить своё решение, протянул ему конверт, с трудом выдохнув и прошептав при этом:

- Это моё завещание, для моих детей и для внуков Натальи Николаевны Ежовой. В своё время я не смог спасти её от детдома в Пензе.  Хорошо её тетушка Нина забрала на время, самой-то Наташеньке, ей тогда четыре годика было. Я ведь просто хотел быть счастливым и делать добро людям.

- В Новом Завете" господа - он вновь заговорил пытаясь из обрывков бессвязных слов связать свою речь. Не замотайте случайно куда ни будь. Взыщу. Достоевскому десять рублей переданы. Нас всех научат предавать. Когда пьёте воду господа, помните о тех, кто вырыл колодец для Вас...

Романенко повернулся и в недоумении посмотрел на дежурную медсестру вызвавшею его. Потом осторожно, чтобы не побеспокоить мысли больного, которому очевидно опять становилось хуже, отвёл её от кровати больного, и покачав в его сторону головой, уже совсем спокойно и безнадёжно прошептал:

" - Бредит и это очевидно. Третий раз он у меня, и все три раза суёт нам свои завещания и воспоминания своей боевой юности и зов предков. Надо-бы психиатру его показать, а впрочем... Не советую слушать его бредни, опасны они для головы. Он бывший чекист и очевидно на нём слишком много грехов,по этой причине и изливает свою душу каждый раз, что свойственно для "грешников" и чекистов. Вчера он мне рассказывал об эмигранте Булгакове, по моему Сергее Федоровича, так вот он всё переживал что не смог помочь ему и тот умер во Франции в Сент-Женевьев де Буа. Как он говорит от болезни горла. Потом о каком-то писателе Леониде Корсавине полчаса говорил, что тот пропал в лагерях ГУЛАГА. Так вот тот сам накаркал себе судьбу написав книгу "ЛЕГЕНДА О СМЕРТИ". К стати об этом товарище ему будто-бы рассказал Арцибушев. Ныне его несчастного сам Чёрт не разберёт в таком душевно-критическом состоянии. Дома-то он одинок, родные его нам так и говорят, рады бы от него избавиться, да говорят он знатного рода и у него со времён революции много чего осталось, но как они его не пытали, он сразу замыкается как только речь заходит о родовом наследстве. Да и за границей сын у него проживает со внуками, так что весь этот бред может быть и правдой. Родные-то цепляются за него, как рыбки на наживку. Тёмное-тёмное дело. Мы уж обращались в их санаторий за сведениями о нём, но тщетно, там же особые люди, всё скрытно и секретно. Брат его близнец как-то приезжал из Америки, такой же древний столетний. Судя по его речам и разговору, тоже конченный коммунистический ангел праведник и чекист судя по лексике, ради партии и справедливости за него любого удавит. Всё шептал о нём:

Так что не советую Вам Алёна дёргаться в этом направлении, мутное оно и чревато для любого из нас последствиями, нехорошими...

- Да уж, до утра вряд ли протянет. Готовьтесь Алёна Ивановна Ковалёва, если что сразу вызывайте меня с Осиповым. И резко отвернувшись от неё, пошёл в ординаторскую, "досыпать" прерванный сон. Он так привык к слезам и бедам людей, что совершенно перестал сожалеть об утратах и хлопотах родных умирающих больных. Работа врача, особенно хирургов, имела кроме успехов и благодарностей от больных и их родни, и свои особенности, у каждого был свой погост. Он почти не испытывал жалости, как ему как-то сказал профессор-жалость губит врача, для его профессии это-бы, как говорят журналисты,  был-бы  нонсенс, одно лишь сочувствие и необходимость проводить обозначенное им или коллегами лечение, это его прямая обязанность, и если понадобится дополнительные процедуры. Часто старые люди беспомощны и беззащитны пред роковым днём внезапно явившегося к ним, пред волей дикого страха охвачиваемого каждого в мгновение последнего вздоха. Раньше при царизме, околоточные  называли таких, "овощами". В три часа ночи больной вдруг неожиданно и непроизвольно для всех вновь очнулся, и вполне внятно, отчётливо проговорил:

- Сестричка, сестра, родненькая! - громко позвал сидевшую тут же у палаты за столом, медицинскую сестру старик. Та, чуть было задремавшая, откликнулась сразу и вошла в 307 роковую,уже когда над дверью  загорелась лампа экстренного вызова. Подойдя к старику, который обрадовавшись её приходу приподнял свою руку, показав что это он кричал, хотя, кроме него в палате и так больше никого не было, его соседа, тоже ветерана, но рангом помельче, ещё утром выписали домой.

- Дочка, Алёнушка послушай меня, ты добрая и отзывчивая, помогаешь всем больным. Я давно присматриваюсь к тебе. Помнится сего дня, я врачу письмо передал, там мои желания для родных. И вдруг с того-ниссего негромко произнёс:

- Ты веришь в Бога-то? Да? А я в бога вот не верю и священник мне не нужен. Ты не слушай мою внучку, словно в забытье бормотал старик.  И как-бы вне разговора вдруг ясно и чисто, в волнении спросил: