Линолеума. Офисного линолеума, липкого от невымытой годами грязи.
Веки разлепились с усилием, будто их склеили паутиной. Ночь растворила стены. Я стояла в офисе. Босая. Сердце не замерло — оно просто исчезло, оставив в груди полую, звенящую пустоту. Как я здесь оказалась? Секунду назад я была в кровати… Но вот же они — искусственные глаза люминесцентных ламп, мерцающие с нерегулярным, судорожным ритмом, назойливый гул системного блока, въевшийся в кости черепа, кислый запах остывшего кофе из моего же стаканчика, смешанный с запахом чего-то гнилого, что шло от меня самой. Все на своих места, кроме одного: кроме меня, застывшей посреди ночного офиса в тонкой простыне на голое тело, насквозь продуваемой ледяным сквозняком, который, казалось, дул не из вентиляции, а из какого-то другого, более старого и темного места.
Тишину разрезал звук. Не скрип. А звук разрываемого полотна ткани, но с громкостью разрыва пласта земли. Дверь из коридора отворилась не сама — её выпихнуло оттуда чем-то массивным и тёмным. На пороге стоял Вит. Его лицо было не пустым. Оно было неправильным. Черты плыли, как воск под огнивом свечи, расползаясь по черепу. Глаза были закрыты, но под тонкой кожей век ясно виднелись зрачки, которые медленно, с влажным хрустом, двигались, следя за мной.
«Оль…» — не шёпотом, а шуршащим, как сухие листья, выдохом, едва долетающим сквозь нарастающий гул в ушах. — «Это твоя вина. Слышишь?».
Он двинулся ко мне, но не шагом. Его тело поплыло, как марионетка на невидимых нитях. Медленно, с глухим, хлюпающим звуком, он вонзил в себя клинок. Его глаза не расширились от боли — они остались пустыми, смотрели не на меня, а сквозь, в какую-то ужасную точку в небытии. Он осел, тяжело и нелепо опускаясь на колени. Алая, почти чёрная в этом свете кровь, хлынула ему на руки, заливая белую рубашку, капая на линолеум с тихим, мерзким щелканьем.
Он захлебнулся, и из его рта вместе с пузырящейся кровью поползли слова, обжигающие как раскаленное железо: «Это твоя вина…»
«Бросила…» — прошептали его губы, уже не шевелясь, лишь покрываясь сетью мелких, чёрных трещин, словно старый фарфор.
И вдруг — тяжесть на руках. Холодная. Мертвая. Невыносимая. Смотрю вниз. Сверток. Тугой, запелёнутый в мою же простыню, пахнущую пылью и забвением. Я знала, что внутри. Знала каждым своим нервным окончанием, каждой частицей души, которая неотвратимо рвалась на клочья. Мое дитя.
Нет. Это не я. Этого не было!
Ледяные иглы впились в спину, сковывая дыхание. Я попыталась закричать «Нет!», объяснить, что это не моя вина, но мышцы горла сжались в неподвластный мне спазм, выдав лишь беззвучный, сиплый стон, звук рвущейся пергаментной бумаги.
Я смотрела, завороженная ужасом, на легкое движение под простыней. Едва уловимый толчок. Не жизни. Не дыхания. Это было движение чего-то другого, что пытается выбраться наружу из тесного, темного мешка. Что-то шевельнулось, дернулось, и край простыни чуть приподнялся, обнажив крошечные, синеватые, уже тронутые тлением пальчики.
«А ротик-то у неё какой клевый, я тебе говорю, — донесся из коридора маслянистый голос, — глотала, как самая отпетая шлюха. Думал, откусит? Да ни хера! Только глазками возбужденно блестела и потом ещё просилась».
Я вышла. Саши не было. В коридоре, спиной ко мне, стоял Виктор. Он смотрел на стену, где вместо плана эвакуации висело большое, пыльное зеркало. И в этом зеркале он смотрел прямо на меня. В его красивых, строгих глазах не было отвращения. Там было нечто худшее — холодное, научное любопытство. Так смотрят на редкий, ядовитый экземпляр насекомого, готовясь вонзить в него булавку.
Он молча, не проронив ни звука, покачал головой. Не в осуждение. А с легкой брезгливостью, словно отгоняя назойливую муху. Потом развернулся и пошёл прочь. Его спины, уходящей в темноту, хватило, чтобы во мне что-то окончательно сломалось, превратившись в мелкие, острые осколки.
Я рванулась за Виктором, но пол сдвинулся из-под ног. Я упала на холодный линолеум, обливаясь слезами, в горле стоял спазм, не выпускавший ни звука.
«ВЕРНИСЬ!» — пыталась выкрикнуть я, но вместо крика получался лишь выдох, как в немом фильме.
Он не слышит. Он не обернется. Уйдет. Навсегда.
Я сделала судорожный шаг вперед, и сверток в руках исчез. От неожиданности я рухнула на пол, обнимая руками саму себя, ощущая жгучую, физическую пустоту в руках, в животе, в душе. Пустота звенела, как миллионы осколков разбитого хрусталя, впиваясь в мозг.
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.
Я забилась в немой истерике, пытаясь выдохнуть хоть что-то, но из горла вырывались лишь клубы ледяного пара.
Обернись. Услышь меня. Пожалуйста. Ради всего святого.
Щелчок.
Глухой, окончательный.
Тишина. Не просто отсутствие звука. А тишина, которая давит, которая имеет вес и плотность. Она влилась в уши, в нос, в рот, заполняя легкие ватой и пеплом. Я осталась одна на холодном полу. В луже чужой, но такой знакомой крови, которая неторопливо поднималась, затапливая всё вокруг. И с оглушительным, всепоглощающим знанием в груди, где когда-то было сердце. Знанием, что это — не сон. Это — правда. Самая ужасная из всех.
«ВЕР..»
Я вырвалась из сна с таким воплем, который так и не смогла издать там, в кошмаре. Или мне лишь показался этот крик? Он стоял в ушах, ещё липкий и живой, вывернутый наизнанку. Горло было обожжено молчанием, легкие были наполнены промерзлой пылью, а в груди, на месте сердца, сидела та самая, бархатистая, живая чернота, отрывисто шевелясь. По телу пробежала нервная рябь. Изнутри вымораживало ледяным ветром, я обливалась гранитным потом, пахнущим страхом, остывшей кровью и сладковатым запахом разложения.
И тут Виктор, словно чувствуя сквозь сон мою испарину и учащенное сердцебиение, крепче прижал меня к себе, укутывая в реальное, живое тепло. Он что-то неразборчиво пробормотал, и его нос глубже уткнулся в мои волосы, его дыхание было ровным и спокойным метрономом, отмеряющим биение уже утихающего сердца. Рука мягко погладила мой шрам на животе и притянула к себе сильнее.
Я замерла, прислушиваясь. Это дыхание, этот ритм — они были настоящими. Они были здесь. Он был здесь. И даже во сне его тело инстинктивно окружало меня защитным коконом.
Шмыгнув носом и смахнув слезы я прижалась к нему крепче.
~
Внеся за квартиру задаток, мы позабыли об одежде на выходные, наслаждаясь друг другом. Изредка нас прерывал курьер, передающий пакет с едой и скрывающийся за углом коридора.
Кондиционер помогал бороться с духотой лета, не спасая размягченные в страсти тела.
Прошла неделя. Напряжение в офисе висело в воздухе, как запах перед грозой. Ко мне подошёл Кирилл. Он был бледен, его обычно насмешливый взгляд был пустым.
— Оль, — он произнес мое имя так, будто оно обжигало ему губы. — Виктор рассказал мне… про Сашу. Это правда?
Я посмотрела ему прямо в глаза. Во мне не было ни злости, ни желания мстить. Только замученная пустота.
— Да.
Он не сказал больше ни слова. Просто развернулся и ушёл. Его спина была прямой и неестественно напряженной.
Вечером Виктор собрал всех на летучку. Он не кричал. Он был холоден, как скальпель.
— Александр, — его голос резал тишину. Он не смотрел на Сашу, а изучал цифры на планшете. — За последний квартал твоя конверсия — 1.2%. При норме в пятнадцать. Ты не просто в минусе. Каждый твой рабочий день стоит компании восьми тысяч. — Виктор наконец поднял на него глаза. В них не было ни злости, ни раздражения. Только констатация факта. — Ты не сотрудник. Ты — статья расходов. Собирай вещи.
— В смысле? — Саша дернулся, словно от удара током, его глаза метались по лицам коллег, ища поддержки и не находя ее. — Это из-за…
— Это оправдания. — отрезал Виктор. — Ты уволен.
Я наблюдала за этим и не чувствовала облегчения. Мою боль превратили в орудие.
Виктор завел мотор, но не тронулся с места.
— Зачем? — спросила я, глядя на свое отражение в запотевшем стекле. — Зачем ты рассказал Кириллу?
Он замер. Его поза, всегда такая собранная, будто ослабла на секунду. Пальцы, перебирающие бороду, застыли.
— Он должен был знать, — голос ровный, будто зачитывает доклад.
— Не ври мне. — прошептала я. — Говори правду.
Он резко повернулся, и я увидела не холодную сталь, а что-то другое — обессиленную ярость, направленную внутрь себя.
[justify]— Хорошо. Правда. — От отвел взгляд и заговорил с такой леденящей, лабораторной точностью, будто вскрывал труп незнакомого человека. — В бизнесе