Личная неосторожность

   –  Да, человек смертен. Но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!                    (Воланд)
М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»


Осеннее небо простужено кашляло громом.  Пятые сутки кряду нервный порывистый ветер гнал с севера  на юг тесное скопище облаков, словно кто-то, набросив над городом серый пуховый плат, всё тянул и тянул его на себя, да никак не мог стянуть.
Виктор Николаевич Шестериков, бригадир слесарей-ремонтников Раздольского цементного завода, сутуло сидел на низенькой лавчонке у двери конторки и ждал мастера. Он уже двадцать минут как отправил свою бригаду мыться, позвонил в диспетчерскую, напомнил, чтобы не забыли подать дежурный автобус развезти людей по домам, заглянул в конторку мастера, но та, как и следовало ожидать, оказалась пуста. Угораздило же попасть в промежуток между сменами! Закончили ремонт досрочно, а теперь сиди вот и жди! Но ничего не поделаешь, мастера ушли делать обход, порядок есть порядок, и Шестериков не торопил события. Валера Краснецков, приняв смену, вернётся к себе в конторку не раньше, чем через четверть часа. Сначала с мастером, сдающим смену, они пройдут по территории производства, обязательно посетят цех обжига, потом  в диспетчерской, распишутся в журнале сдачи-приёма смены, Краснецков непременно пожелает уточнить текущую обстановку на производстве, поинтересуется состоянием отгрузки цемента, графиком завоза шлака и глины, а только потом,  отпустив старого мастера домой, вернется в конторку. И вот когда будут подписаны нужные бумаги, доложено об окончании ремонта по телефону главному инженеру Бузалевскому,  и тот даст добро, –  вот только тогда они и запустят отремонтированную помольную установку. Марк Моисеевич обещал лично приехать к пуску, но не приехал – воскресенье всё-таки, понять можно. Виктор Николаевич встав со скамейки, снова приоткрыл дверь конторки, глянул на большие настенные часы – ровно пятнадцать часов.
Комната мастеров или, иначе, конторка, представляла собой кирпичное строение, примкнувшее одной стороной к цеху помола. Судя по неровной кладке, конторка эта была когда-то сляпана наспех, снаружи имела вид неказистый, да и внутреннее убранство её было убого: у окна, в правом дальнем углу, стоял письменный стол с тумбой, утратившей со временем все свои выдвижные ящички; слева, вдоль стены, вытянулись в ряд шесть-семь стульев, сбитых по ножкам двумя рейками, чтобы не растащили их поодиночке. На стенах развешены пыльные  пожелтевшие графики выработки цехом цемента, давно, однако, потерявшие свою актуальность, а рядом с входной дверью главная достопримечательность: намертво прикрученный к стене телефонный аппарат в массивном металлическом корпусе и неподъёмной трубкой на цепи – долго не поговоришь! Здесь же вырезанный из какого-то журнала и приклеенный неизвестным шутником плакатик из серии «Не болтай!»  –  строгая женщина в красной косынке плотно прижимает  указательный палец к сомкнутым губам.
В помольном цехе, откуда Шестериков только что вышел, громыхало так, что закладывало уши, а разговаривать, даже находясь совсем рядом, можно было разве что криком; здесь же благодать – поёт, подвывая, осенний ветер, лопочут не облетевшими ещё листьями ветвистые тополя за забором и переругиваются меж собой в небесах усталые громы. Мимо Шестерикова то и дело проходили люди: в цех –  кому ещё предстояло отстоять смену в этот хмурый воскресный день, а обратно – те, кто свою работу закончил и направлялся в душевую, а затем по домам. Виктор Николаевич молча, едва заметным кивком, отвечал на приветствия входящих, и так же, кивком, прощался с уходящими  –  все спешили,  и заводить долгие разговоры было им не досуг.
А Шестерикову было о чём рассказать: ремонт цементной мельницы, который проводила бригада под его руководством, был завершён качественно и куда как раньше установленного срока!  А разве могло быть иначе? Ведь лишь человеку  новому, только недавно  влившемуся в заводской коллектив, простительно было не знать, что на этом подмосковном цемзаводе, отметившем не так давно вековой юбилей, да, пожалуй, и во всей отрасли, бригадир слесарей-ремонтников Виктор Николаевич Шестериков славился организаторским талантом и всегда добивался отличных показателей. Не однажды пытались его перетянуть на другие предприятия, переманивали, кто как мог, но он, ни секунды не колеблясь и не пускаясь в пространные объяснения, отвечал: «И дед мой здесь трудился, и  бабка моя, и мать. Отец отсюда на фронт ушёл, а значит, и мне быть на этом заводе до конца моих дней!»
Годами Шестериков давно перешагнул за пятьдесят, две дочери-погодки выросли, обзавелись собственными семьями и разъехались по другим городам, жена в прошлом году вышла на пенсию и теперь хлопотала по дому да на дачном участке. Он и сам любил повозиться на грядках, летом проводил там выходные, и неизменно в сентябре брал отпуск и тогда весь месяц безвылазно жил на даче. Но в этом году пришлось изменить давно укоренившейся традиции: профком выделил им с женой путёвку в черноморский санаторий, так что отпуск Шестериков отгулял летом. Оно и к лучшему! Чем бы  сейчас он занимался на даче? Осень с первых же дней показала себя с самой скверной стороны. Какое же это «бабье» лето? Вместо погожих солнечных дней с ласковым неярким солнцем и паутинками, плывущими в прозрачном воздухе, такое вот творится безобразие, которому не видно ни конца, ни края! А что если как ещё дождь зарядит?
Но ветер, неистово терзающий облака, не выдул из них за эти дни ни капельки влаги. Душа Виктора Николаевича ликовала. Так  чувствует себя человек, с блеском выполнивший сложную и, главное, нужную работу.  Удивительно, что в последние годы  и на работе и дома,  всё складывалось в его жизни как нельзя лучше, всё ладилось, всё получалось. Если ещё лет десять назад он жил обыкновенно, так же как  все, то теперь наступило время какой-то удивительной  гармонии, что в последние годы даже стало предметом его философских размышлений. Начальство хвалило его и ставило всем в пример, и на работе  и на заводском посёлке он пользовался заслуженным авторитетом, его уважали, к нему обращались за советом.  В  семейной жизни тоже всё было как нельзя лучше: прежние, пусть и не такие уж серьёзные разлады с женой постепенно сошли на нет, стали они жить тихо и мирно, как говорится, душа в душу. И время от времени  перед сном супруга его, Валентина Петровна, зная наперёд ответ, игриво спрашивала: «Витюш, а ты не жалеешь, что на мне женился?» – «Нет, Валюша» – следовал ответ. – «И я не жалею…» – вздохнув, отвечала жена и счастливо засыпала.
А быть довольным собой и жизнью в этот ненастный сентябрьский день у Шестериков была веская причина: благодаря его смекалке, помноженной на многолетний опыт, ремонт цементной мельницы удалось закончить на двенадцать часов раньше намеченного срока. Крутилась в цехе стайка инженеров, все сплошь в костюмчиках да при галстуках, – элита! – шелестели чертежами, руками размахивали и головы задирали, высматривая что-то под потолком, и, надо же, ни в одну из этих самых голов, увенчанных белыми итээровскими касками, не пришло то, до чего додумался он, простой бригадир! Гениальность идеи состояла в том, чтобы подать промежуточный вал к месту ремонта автокраном через отверстие в крыше,  временно демонтировав установленный там вентилятор вытяжки и часть воздуховода, а не тащить вал весом в несколько тонн через весь цех лебёдкой, как предлагали эти умники! Да в придачу ко всему тогда и два кирпичных простенка пришлось бы разбирать! Всё оказалось намного проще, и Виктор Николаевич до сих пор не переставал сам себе удивляться. Сэкономили и деньги и время, и это уже было оценено заводским руководством, а там,  – чем чёрт не шутит! –  может и  куда-нибудь повыше  доложено!
Шестериков вытянул ноги, устроился на лавочке поудобнее и с наслаждением потянулся, предвкушая хороший выходной после отличной работы – на понедельник он взял отгул. Виктор Николаевич прислонился спиной к кирпичной стене конторки, закрыл глаза и задумался. «Ведь выиграли, ни много ни мало, двенадцать часов рабочего времени! А за это время… – бригадир поднял глаза в небесную хмурь, совершая в уме несложную калькуляцию. – …Мельница выдаст двести тонн цемента! Это теоретически, на практике, разумеется, чуть меньше – тонн сто семьдесят. Но и это не мало!

Шестериков встал со скамейки и степенно, враскачку, пошёл к обдувке – шлангу, подсоединённому к трубе со сжатым воздухом. Повернул вентиль, привычными движениями сбил упругой струёй воздуха с одежды цементную пыль, ту, которую не удалось одолеть осеннему ветру и, закончив, бросил на землю шланг. Остатками воздуха тот выдул на земле островок чистоты.
Вернувшись обратно, Шестериков достал из кармана спецовки мятую пачку сигарет, хоронясь от порывов ветра, закурил, вяло втягивая в себя горьковатый дым – курить не хотелось.
 «Опять, как пить дать, назначат знаменосцем!» – отчего-то вдруг невесело подумалось ему.
И в позапрошлом году, когда отмечалось семидесятилетие Великого Октября, и в прошлом, было ему доверено нести на демонстрации заводское знамя. С трибуны, установленной в центре города, сыпались одна за другой здравицы и назывались имена тех, кто ударным трудом добился высоких производственных показателей. Звучала и его фамилия – неслась над колоннами, над площадью Ленина, над крышами домов, эхом вторилась в центре Раздольска. Гордо вышагивая впереди заводской колонны со знаменем, Виктор Шестериков вдруг подумал о том, а что бы сказал Ильич будь он не каменным на постаменте, а настоящим, живым? Верно ли живёт он, коммунист Шестериков,  или что-то в его жизни всё же не так?
От воспоминаний бригадира оторвало жалобное мяуканье кошки, которую в цехе подкармливали, баловали и не давали в обиду бродячим собакам, забредавшим от скуки на территорию завода. Она появилась здесь несколько лет назад маленьким котёнком, настолько крохотным, что кто-то, увидев, сразу же дал ему прозвище Мушка. Со временем кошка подросла, «подросло» и её прозвище – стали её величать Мухой. И вот сейчас, усевшись напротив Шестерикова,  она жалобно мяукала, пристально глядя ему в глаза.
– Котёнка, бедняжка, потеряла… Не найдёт никак, – пояснила, возникшая вдруг, словно из-под земли, Зина Лопатина, машинист цементных мельниц. – Ты, Виктор, случаем, не видел? Чёрный такой, махонький, с белыми лапками... Валера, мастер наш, домой хотел его забрать, деткам своим.
– Нет, не видел,  – буркнул Виктор.
Кошек Шестериков не любил, а на работе их и вовсе терпеть не мог. «Кошка на производстве хуже, чем баба на корабле, – частенько говаривал он. – Если кошка во время работы под ногами крутится, недалеко до беды». Вот такой был у него взгляд на это безобидное животное – взгляд,  идущий вразрез с мнением почти всего коллектива.
– Мельницу когда пускать будете? – поинтересовалась Зина.
– Вот мастера дождусь, и пустим…  – ответил Шестериков и, бросив себе под ноги окурок, вмял его носком сапога в пыль.
Валера Краснецков и в самом деле, проделав обычный маршрут  с мастером предыдущей смены,  зашёл в