1.
«PSYCHE» и «LOGOS»
«Увы! Увы, ли? Смерть – людской удел…»
Еврипид
«И гроба тайны роковые»
А.С.Пушкин
Актуальная научная дисциплина, наблюдающая человека и размышляющая о нем и включающем его социуме – психология, посвятившая себя постижению внутреннего пространства человечьего мира и состояний его души, чрезмерно увлеклась понятиями, в которых стремится распространять суждения о механизмах личностных жизненных процессов. Она слишком тяготеет отключиться от конкретики рассуждений о живых проблемах и их непредвзятого взвешивания к цифрам, к подбору нужных категорий характерных тому или иному эпизоду. Не являясь противником цифры или терминологической специфики, тем не менее, настаиваю на той многогранности и уникальной сущности каждого человеческого индивида, выступающих против банальных унификаций и обобщающих штампов. Исследуя психическую индивидуальность человека, наука психологии впадает в крайности, когда личностные особенности догматично подгоняются под системы анализа, разработанные на основе чьих-то субъективных рецептов, далеких от оценки чувств, раздумий, поступков, разграничения персональных различий, и которые классифицируют людей, приписывая им те или иные свойства как научный вердикт. Ученые мысли не могут пробиться далее вакуума теоретических ярлыков, именуемых видами, типами, классами и т.д. и т.п. Наделенные стандартами системные изыски слишком загорелись результатами исследований эмоций при помощи разума, утверждая, при этом, что разум единственный и истинный путь к ступеням познания воли. Но неужели возможно пытаться разобраться в человеческих чувствах одним мышлением без непосредственного эмоционального внимания. Невозможно постигать область чувства без участия самих чувств!
«Убедиться умом еще не значит убедиться сердцем»
Вовенарг
Даже такое азбучное для осмысления чувство как голод требует от нас испытать на себе душевную специфику ситуации голода, чтобы прочувствовать его, а затем уже подключить разум для осознания воздействия такового. «Сытый голодного не разумеет!» - утверждает народная мудрость.
Всякая научная дисциплина стремится вывести из отдельных частностей, отрывочных деталей имеющихся в сведении исследуемого фактического материала, детерминировать их обусловленность и обрести целостное знание. В данном контексте возникают вопросы: «Можно ли познавать душу мышлением? Что такое «Психология»? Если психология наука о душе (а душа и мышление две противолежащие категории), то можно ли оценивать адекватно действительному естеству мышлением то, что ему (мышлению) противоречит? Конечно, мышление связано с душой некоторым образом, но «порывы» души в свою очередь тоже определяют и само мышление. Душа отклоняет разумное мышление, но не рассудок. Физиологически почитается, что чем выше развит у человека интеллект, тем более он разумен; все прочее – чувства, эмоции обязаны находиться под его неусыпным сознательным контролем. Тоже, как личность сформирована и наделена природной чувственной организацией, считается лишь индивидуальной особенностью организма. Тем не менее, личность нуждается в сильных чувствах, и чем больше они подавляются, тем сильнее стремятся «вырваться наружу», поскольку языком чувств в нас вещают человечьи способности подсознания, а оно существенно мудрее разума. Именно поэтому мы инстинктивно устремляемся обретать ситуации, где сможем испытать эти самые сильные чувства. Наука психология – область познания, мыслительная категория о чувственных процессах. Как всякое философствующее учение она ищет раскрытие законов причинности и норм хотения посредством законов логического осмысления, т. е. разумом. Тем не менее, это возможно, так как психология опытная наука, она изучает человеческий опыт.
Популярные ревизии психологии, это социальная статистика, стремящаяся анализируемое свойство субъекта привести к научной оценки знания, охарактеризовать свою позицию, подмешивая в нее приправу из специй физических понятий об ощутимых реакциях. По сути деятельности, психология в настоящее время – учение о безвольном индивиде, о бездуховной, лишенной свободы выбора особи с предсказуемой инертной сущностью, которую, однако, возможно перепрограммировать и по облику одного только поверхностного следствия «пригвоздить» к исходным причинным основаниям. Вероятно ли, чтобы индивидуум мог быть исчерпывающим образом воспроизведен или усвоен теми абсурдными отношениями, соединенными в рамки рентгеновских установок психологических измерений, в методику подчинения определениям, анатомию ощущений, не касающихся важнейших глубинных отличий – мышления, с его основами убеждений и принципами, и персонифицированной сложностью чувств. А именно в них, в данных олицетворениях есть цельное проявляющееся индивидуальное «Я» – его человекотворение, с присущими лишь ему свойствами и уникально выражающимися неповторимыми гранями. И оттого по существу неосуществима идея сформирования универсальных норм, способных быть справедливо верными для каждого условного характера, ситуации, системе ценностей. В состоянии ли настоящая наука истинно разрешить подлинно загадочные и непредсказуемые стороны свойств нашей душевной сущности, для установления глубокой внутренней связи явлений, непостоянных, а потому не поддающихся точному приписывающему приговору разграничений. В частности образ учений научной психологии, воспринимается теперь как поиски, проводимые вероятным органом гадательного жизнепонимания (как гороскоп), – что кружит голову, но увлеченность эта проистекает через всевозможные тесты и, соответственно, вычисления нужного числа для колонки, в которую нас отправляет цифра, полученная при подсчете. И уже так мы все про себя узнаем по данному вопросу, почитав результат определенный нам в этой самой колонке...
Мы же здесь определяем предметом исследования опыт литературного отражения человеческой души.
Все совершаемые нами поступки движимы какой-то конкретной потребностью. Они легко и свободно могут быть истолкованы и осознаны любым из нас в силу того, что подобные действия уже осуществлялись нами, либо вполне доступны нашему мышлению. И только самоубийство – добровольный уход из жизни вызывает разноречивые отклики и пересуды в наших рациональных оценках. Как можно сознательно стремиться к саморазрушению – к смерти, однозначно самому чуждому состоянию для любого существа, всякой живой материи? Уничтожить себя – достойна ли подлинной разумности настоящая цель?
Что может быть более ужасающе, чем смерть? С древнейших времен человек из страха перед смертным концом живописал в своем воображении целые царства мертвых или теней, вызывая тем самым, еще больший трепет в душах. Царство Плутона, или иначе Гадеса – страна вечной ночи, мрачное неизбежное пристанище мертвых, ушедших из царства солнца. Бог смерти не знает пощады, у него жестокое ледяное сердце. Таков назидательный ориентир в память всем живым о времени и о суде человеческих дел. Но ужасающие изображения бога смерти поэтами древнего искусства являлись далекими от того жуткого вида, какой ему придают в Средние века. Средневековые схоласты считали смерть разбойником для человека. И словно боялись ее больше, чем в предыдущие эпохи. Примером тому может служить христианский культ замаливания греха, так как по наставлению церкви почти каждая земная радость или действие человека греховны по самой своей сути. В Древней Греции такого мировосприятия не было, но были дары богам на предзнаменование будущих удач. Лишь только Эпикур отрицал вмешательство богов в жизнь людей, излагая познание природы как элемент, освобождающий от страха смерти и суеверий. Относительно смерти он сообщал:
«Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам
никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет,
а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом,
смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как
для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют»
Наравне с ним, немногим ранее о том же утверждал знаменитый Платон:
«Бояться смерти это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ. Между тем ее боятся, словно знают наверное, что она величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество воображать, будто знаешь то, чего не знаешь»
А еще выговаривают: «Заря цивилизованного человечества»! Так свидетельствовать могли только весьма философски зрелые умы. Но ведь и они должны были развиться до уровня подобного обосновывающего познания.
Всякий человеческий субъект в силу интеллектуальной организации собственного создания не имеет насущного стремления объясняться, или вообще вспоминать о смертном конце. Очевиднее признаться, он привык сетовать на стремительную мимолетность времени. Основной ориентир его существа – светлое будущее и он старается не замечать могущества смерти, постепенно поглощающей людские жизни. Рациональность этого мировоззрения выместил инстинкт смерти из сознательного уровня в область подсознания.
Быть может слабым утешением грядущего момента для нас, современных людей послужит более близкий по времени взгляд на счет этого происшествия, хотя и подтверждающий уже выше сказанное:
«Дело в том, что у нас нет опыта смерти. Испытанным,
в полном смысле слова, является лишь то, что перенято
осознано. У нас есть опыт смерти других, но это всего
лишь суррогат, он поверхностен и не слишком нас убеждает»
А.Камю
Возможно, именно так и рассуждает человек, взвешивая «За» и «Против», разочаровавшийся в жизни, доведенный ситуацией до отчаяния и ищущий смысла в смертном конце. Но мы не можем прочувствовать и понять, таким образом, самоубийцу, так как нам для этого самим придется совершить подобную попытку зарождения смерти. Мы, не обладавшие ни чувственным осознанием, ни физическим индивидуальным ощущением познания смерти, не в состоянии судить о ней эмпирически, обосновываясь на опыте других. Для практического аргументирования в осмыслении этой исконной проблемы нам сможет оказывать содействие опыт литературных источников, которые, разумеется, наиболее ярко интерпретируют интересующий нас факт жизненного самоотрицания в угоду смерти. В литературных источниках как в
