-1-
Баюн сидел на своём излюбленном подоконнике и хмуро смотрел на нового обитателя дома: «Интересно, долго ли ещё эта будет у нас жить? Она всё время спит и пока ничем не беспокоит. Это пока. Совсем не понятно, как её появление отразится на нашу размеренную, спокойную, холостяцкую жизнь».
С дедом Матвеем внушительный по своим размерам деревенский кот Баюн жил давно. Он уже и не помнил, сколько вёсен прошло с того дня, когда впервые переступил через высокий порог небольшого, уютного и всегда тёплого дома. Кот не считал Матвея своим хозяином, они были просто большими друзьями или хорошими товарищами, всегда и везде на равных. Баюн очень любил своего большого друга, по-своему опекал и баловал его: из пойманных мышей и крыс самую жирную и вкусную дарил деду; всюду сопровождал его, чтобы Матвею не было скучно, да и при появлении опасности мог его защитить. Сколько боёв кот выигрывал в своей жизни и не сосчитать! Порванные уши и глубокие шрамы на морде и шее только подчеркивали его боевую славу, а начинающая проступать седина вызывала уважение.
Нет, кот Баюн совсем не против женщин, даже наоборот. Например, Параша – подружка Матвея, которая несколько лет как умерла, - угощала Баюна блинами (ох, и вкусные же были!), часто давала сметану и регулярно гладила его по лоснящейся шерсти. Если эта будет вести себя примерно, то Баюн, может быть, проявит снисходительность и согласится пообщаться с ней, но никакого панибратства!
Три восхода назад большой друг, взяв лыжи и огнедышащую палку, собрался в лес на охоту. Кот, чуть-чуть поразмыслив, решил на этот раз не сопровождать его, а остаться при доме хозяином для соблюдения порядка. Матвей вернулся раньше, чем ожидалось, и не один. На руках он внёс в избу человека, бережно положил на скрипучий диван и, метнувшись к кухонному навесному шкафчику, достал пол-литровую начатую бутылку с самогоном-первачом. Склонившись над нежданным, недвижимым гостем, старик осторожно раздел его. Руки старого, опытного охотника немного дрожали: страх не успеть привести в чувство найдёныша сковывал движения. Наконец, он освободил человека от пальто и шапки, расстегнул теплую кофту и, обнажив грудь, припал к ней ухом. «Дышит! Жива!» - радостно йокнуло сердце хозяина.
Баюн, недовольно топорща усы, наблюдал за действиями Матвея. Ему не нравилась эта суета, неразумно оставленная открытой входная дверь, через которую пробирался мороз, вытесняя тепло, он подозревал, что в их жизни наступят какие-то перемены.
Обнажив человека, дед интенсивно растёр его тело. На диване посреди разбросанной одежды лежала очень худенькая девочка-подросток.
─ Ничего, милая, потерпи, всё будет хорошо! – шептал Матвей, заворачивая её в старый тулуп и укладывая на тёплую печь. – Скоро отогреешься. А я сейчас приду.
Дед выскочил в сени и, принеся охапку сухих дров, затопил огницу. Скоро кирпичи прогреются, раскалятся, и сухой жар, так необходимый болящей, окажет свое исцеляющее действо. Матвей в глубокой задумчивости стоял у печи, положив ладонь на её стенку.
_
Уже пятнадцать лет отставной полковник работал лесничим и жил в деревне Грибки, расположенной в живописном месте нечерноземья. После службы он с супругой решил уехать в деревню, осуществив их давнюю мечту. Матвей был достаточно крепким седовласым пожилым мужчиной. Он с лёгкостью проходил по пятнадцать-двадцать километров ежедневно, проверяя вверенные ему леса, прекрасно охотился. Зимой, после баньки любил окунуться в прорубь, выдолбленной в выкопанном своими силами прудике. Это был очень образованный человек и, возможно, его офицерский опыт был гораздо сложнее и богаче, чем он рассказывал о себе. Его стать и манера общения с людьми делала Матвея похожим на своего деда – офицера царской армии.
─ Вот, Макаровна, взгляни, ─ дед подвел местную знахарку к печи.
─ Батюшки-светы! ─ всплеснула руками старуха. ─ Ребёнок совсем. Что её в лес-то погнало в такую стужу, иль насильно кто бросил?
─ Ты не причитай, а лучше скажи, как её в чувство привести, да на ноги поставить, – Матвей тяжело вздохнул. – Фельдшердшу не дождёшь: девка на четыре деревни разрывается, опять эпидемия гриппа, а до района, боюсь, не довезти – помрёт.
─ Вот что, Маркелыч, - спохватилась бабка, ─ я домой сбегаю, травки всякой принесу, а ты подготовь сухую малину, мед, пыльцу, чистую сухую тряпицу, льду наколи да в ограде в кастрюле оставь. Чёрная-то смородина у тебя есть? Подготовь. Пригодится. Будешь горемыку ею отпаивать.
Остановившись в дверях, Макаровна обернулась и как-то по- особенному спросила:
─ Клеёнка в твоём хозяйстве найдётся?
─ Так точно. Имеется.
─ Постели её поверх тулупа, а сверху расправь старую простынь. Девка-то под себя ходить будет. С печи по малой нужде её не снимай! Запах, конечно, будет, но ничего – потерпишь. Тряпки выстираются. Сама потружусь. Главное выходить её, да чтоб без осложнений, – подняв воротник укороченного полушубка, маленькая, сухонькая старушонка выскочила вон.
─Слушаюсь, ─ тихо ответил Матвей, переводя взгляд с закрывшейся двери на черноволосую девочку.
Макаровна жила одиноко. Она вышла замуж перед самой войной. Страшное известие застало молодожёнов на покосе. Макаровна помнила, как заголосили-завыли бабы, как косари бежали в деревню, сжимая в руках черни. Постепенно деревня замерла: почти всё мужское население мобилизовалось. Потянулись долгие, тягостные дни ожидания весточек с фронта. Стали приходить первые похоронки. Горе приходило то в одну, то в другую семью. Макаровна не забыла, как помогали и поддерживали друг друга женщины, сколько сострадания и терпения было в их сердцах. Осенью молодая жена держала в руках конверт, подписанный чужой рукой. Как страшно было вскрывать его! Оно содержало холодящее душу известие: «Ваш муж пал смертью храбрых, защищая город Ленинград».
Макаровна не успела зачать и родить собственного ребёнка. Всю свою не истраченную любовь, заботу она с радостью дарила людям, особенно детям. Уникальные знания народного целителя она унаследовала от матери – умнейшей и образованнейшей женщины.
_
Серафима с трудом открыла тяжёлые веки. Темно. И очень тихо. Тишину нарушает только тиканье часов. Тепло. Даже жарко. Где она? Мысли вяло текли в её голове. Последнее, что девочка помнила, это то, как она прислонилась к сосне, чтобы отдохнуть, как сквозь прищуренные заиндевевшие ресницы смотрела на удивительно голубое, безоблачное небо, на ветви елей, заботливо укутанные инеем, в кристаллах которого озорничали солнечные лучи; слышала, как время от времени от морозной стужи издавала треск древесина.
Серафима медленно провела сухим языком по потрескавшимся губам. Как хочется пить! Она попыталась попросить воды, но вдох, сделанный чуть глубже прежних, резанул по легким и бронхам, причиняя нестерпимую боль, которая отозвалась набатом в голове и во всем теле. От слабости она снова провалилась в глубокий сон.
_
Сколько времени она проспала – не знала, но проснулась опять в кромешной темноте. Пить уже не хотелось. Повернув голову на бок, Серафима тщетно пыталась хоть что-то рассмотреть, чтобы понять, где она находится. Тело продолжало болеть, головная боль чуть отступила. Слегка подвигав ладонью, она нащупала пальцами простынь и хрустящую под ней клеёнку. «Зачем она?» – с недоумением подумала больная. Собравшись с мыслями, девочка постаралась вспомнить и понять услышанное сквозь сон.
В то время, когда Серафима приходила в себя из чёрного омута бессознания, она из-за слабости не в состоянии была ни говорить, ни двигаться, ни даже открывать глаза, часто слышала возле себя тихий, но твёрдый мужской голос. Девочка понимала, что хозяин этого голоса заботится о ней: терпеливо и очень аккуратно поит с ложечки, кладёт на язык какие-то быстро растворяющиеся сладко-кисловатые крупинки, меняет холодную тряпочку на лбу, когда нестерпимо болела голова. Становилось немного легче даже оттого, что он просто находился рядом. Ей показалось, что он почему-то за неё переживает.
Когда кто-то заходил в комнату, голос становился несколько резковатым, отрывистым, но не грубым. А однажды она услышала его холодное, звенящее металлом: «Не отдам! Не довезёте, кто отвечать будет? Загубите ещё одну невинную душу. Расписку? Напишу. От ответственности не уклоняюсь!». Голос становился всё тише, и девочка вновь провалилась в бездну.
Вновь она очнулась оттого, что кто-то гладил её по лицу и плечам, и сквозь затуманенное сознание услышала знакомый женский голос: «Серафима, что ты наделала? Что такое с тобою стряслось, если пришлось удариться в бега, да ещё и зимой? Девочка моя, почему ко мне не подошла? Мы бы сообща решили все твои проблемы. Слышишь ли меня? Очнись. Открой глаза». Серафима хотела ответить ей: «Не плачьте, Нонна Васильевна, я не хотела вас расстраивать», но не было сил.
Девочка лежала на жаркой печи и смотрела в чёрную пустоту. Зачем она живёт? Кому она нужна? Почему она не замёрзла в лесу? Всё было бы проще: не было бы давящего одиночества, бессмысленности жизни. Почему она, жившая в дружной любящей семье с мамой и папой, в одночасье лишилась её? Что плохого она сделала, если потеряла родителей? И почему она, а не кто-то другой? Жизнь жестока и несправедлива. Слёзы потекли из её глаз непрерывным потоком. Обида наполняла душу Серафимы. Поплакав, она незаметно для себя уснула.
_
Серафима вновь открыла глаза и ощутила блаженное тепло. Она млела от этого чувства. Тихо. Где-то тикают часы. Очень светло. Через замёрзшие стёкла пытаются пробиться солнечные лучи. Серафима повернула голову, и её взгляд встретился с немигающими глазами огромного чёрного кота, лежащего на подоконнике. Рядом на табурете неподвижно сидел старик. Он о чём-то думал. Кот, увидев открытые глаза девочки, встрепенулся, уркнул, соскочил с подоконника и в два прыжка оказался на печи. Дед поспешил следом.
- Очнулась, дитятко. Как ты себя чувствуешь? – добрые глаза хозяина излучали радость.
Девочка молчала. Ее зелёные, обрамлённые пушистыми ресницами, глаза внимательно смотрели на него. «Так вот кто ухаживал всё время за мной!» - догадалась Серафима, узнавая голос, который часто слышала с момента прихода сознания.
- Как ты в лесу-то оказалась? Заблудилась? А почему ты одна? Откуда ты?
Девочка не отвечала.
Она плотнее сжала красивые губки. Не зная достаточно этого человека, найдёныш решила пока не открываться ему и ничего не рассказывать. Она никому не доверяла. Заплетённая когда-то коса растрепалась. Чёрные, как смоль, вьющиеся волосы беспорядочными прядями разметались по подушке и закрывали часть лба и щёк.
«Да с тебя только картины писать. Экая ты красавица. Сотворил же Бог!» - думал дед, глядя, как девочка, ухватившись своими длинными и тонкими пальцами за край одеяла, натягивает его до подбородка, пытаясь спрятаться.
- Меня вот дедом Матвеем зовут. А это… - старик кивнул на кота, - Баюн. Мы живём одни. Я тебя в лесу нашёл. Пошёл на охоту,
