Ненависть

        ...Лопнуло терпение Ванькино. Достав проворно из укромного места загодя купленный к шестнадцатилетию единственной, любимой своей дочери не самый дешёвый мобильный телефон, он хрястнул его что есть мочи об пол, топнул пару раз по нему пяткой, говоря: «Вот тебе твой подарок!» Затем повторил «процедуру» и завершил её пылающими гневом словами: «Ты мне не дочь больше! Ты злобная и подлая гадюка! Будь ты проклята!!!» После чего вышел на кухню, оттолкнул жену от умывальника и сплюнул в раковину закипевшую слюну…
       Картинка была накаленной, и, прямо скажем, не слишком красивой. Ну, и Ванька выглядел соответственно.         «Щ-щербатовское отродье! – уткнувшись носом в Библию и приходя понемногу в себя, более чем недобро думал он об обеих своих «тётках», как он их называл, – жене и дочери. Щербатовым был его тесть, к тому времени покойный уже, но о нём речь впереди…

       По жизни Ванька был Дурак. Да-а-а-альний потомок того самого Дурака, что кочевал, горемычный, из одной русской сказки в другую. Но, несмотря на отдалённость во времени, словно серебристым инеем покрытую седою пеленою, Ваньке удалось-таки сохранить в неповреждённой, девственной целостности дурацкие «достоинства» древнего своего предка. В одном только отличались они друг от друга. Если древний Ванька был незлобив и простодушно сердечен, то этот, современный, был груб и в отношениях с людьми резок. Не всегда, конечно, но достаточно часто для того, чтобы это можно было расценивать как характерную его черту. В общем, не умел Ванька правильно вести себя с людьми, а лицедейства в человеческих взаимоотношениях не переносил.
       Не сказать, чтобы был он злым человеком (от действительных злыдней ему и самому случалось страдать иногда в своей жизни). Просто от природы обладал он жёстким, прямолинейным характером, да плюс к тому – был ещё и дурно воспитан. Зла, правда, Ванька людям никогда не желал (разве что, в сердцах обругает кого малость) и не делал. Но людьми, не умеющими смотреть вглубь и видеть сущность вещей, он воспринимался именно как злой человек. Ванька привык к этому и не слишком переживал. Дурак-дурак, но соображал он по-своему так: «Достойный и умный человек сам всё поймёт, а безмозглым баранам истинную суть вещей понять всё равно не дано, на то они и бараны жующие».
       Ну? Как есть – дурак. Умные-то люди, они как? Уж, и изобразят-то из себя всячески доброхотов бессребренных, и горю-то человеческому всемерно посочувствуют. Но при этом и себя не забудут: пакость, там, какую ни есть, ближнему своему, или иное что, для души своей приятное… А этот, тютя: злым кажется, а зла не делает. Всё наоборот. Ну?! Не дурак ли? (Как любил приговаривать, не о нём, правда, тесть его Щербатов.)

       Жизнь Ванька прожил то ли ни то ни сё, то ли ни так ни сяк. Смолоду покуролесил он весело с друзьями своими. Правда, не о друзьях его, а о нём, поговаривали даже, что за кураж этот весёлый отсидел он с десяток лет. Точно-то никто ничего не знал, но, видимо, именно так оно и было. Поскольку, действительно, раза три, наверное, исчезал куда-то Ванька на несколько лет. После чего возникал вдруг ниоткуда всё более заматеревшим. Ну, да что о том говорить: что было, то быльём поросло…
       Женился Ванька поздно. Оно и не удивительно: кто ж за дурака-то такого замуж пойдёт? Хотя… Заметить должно, девки-то, а затем, с годами, и бабы иные на Ваньку заглядывались, случалось (это, наверное, из тех, кому совсем уж ничего не досталось), несмотря на то, что до красавца Ваньке, ой, как далеко было. А Дураку-то и невдомёк. Он этих-то и не видел вовсе: в эмпиреях каких-то всё витал. Ну, и довитался, конечно…
       Жена досталась Ваньке интеллигентная, с высшим образованием. (Один из немногих уцелевших от пьяной смерти Ванькиных друзей любил загадывать загадку: от какого это слова происходит слово «интеллигент»? На которую, выждав пару секунд, сам же, с громким жизнерадостным смехом, и отвечал: от слова «телега»!) Ванька-то, хотя и дурак, но и у него, по выражению одного из киногероев Эраста Гарина, «в душе свой жанр» был. У того: чтоб свадьба его при непременном участии генерала произошла. А у Ваньки: чтоб жена его будущая понимала то, что говорить он ей будет. Ну-у-у Дура-а-ак!!
       Дурак не дурак, а ведь нашлась-таки, которая чего-то, там, и понимала, вроде. Интеллигентная, что и замечено было. Как в пословице говорится: на всякого дурака…

       Что свело их – Дурака и интеллигентную – в одну кучу, трудно сказать. То, наверное, что ожидать им обоим, кроме одинокой старости, нечего уж больше было. Она, с юных своих чудных лет ожидавшая в чистоте девственной принца, – непременно своего – на четвёртом десятке прожитых лет (так скоро!) начала вдруг понимать, что принцы – товар штучный, и на всех, с вожделением их ожидающих, их, ну, никак не хватает. Да, к тому же, принцы – народ хотя и благородный, но своенравный уж очень: им ведь тоже, всенепременно принцессу подавай, ну, или, хотя бы, богатую.
       Он же, наверное, рад был уже и тому, что хоть кто-то хоть что-то из дурацких его бредней хоть в какой-то степени воспринимает, а не бросается от него, очертя голову, в размётный галоп.
       Ну и, сами понимаете, – перспектива…
       У людей вокруг детишки пищат-ревут. Там уж и внучата наклёвываться начинают. А эти. В тоске одинокой…
       В общем, решено было: жизнь пропала; да здравствует жизнь! Успеть бы только…
       Успели, кажется! Правда, один лишь только раз. Но и то: Слава Богу! Слава Великому Всевышнему!!
       Дочь удалась чудная.
       Красивая. Правда, не так, чтоб небесной какой-то красоты, а как куколка – забавно-характерная.
       Умная (это сразу заметно было: по глазёнкам цепким, по взгляду прямому, пронзительному, приводившему ещё в шестимесячном её возрасте немало взрослых людей в неуверенное смущение). Обладавшая мощным (это тоже чувствовалось явственно) личностным началом.
       «Здоровенькая дитюша», – как говорил отец его, давая внучке главную, на свой взгляд, её характеристику.
       Статная, отчего настоятельно рекомендовали им везти её, бросив всё, в Санкт-Петербургское балетное училище, выпускники училища этого.
       Ванька-то, как и положено мужику, всю свою взрослую жизнь мечтал о сыне, продолжателе своём. И когда родилась дочь, он, хотя и с радостью долгожданной, воспринял это как большую свою неудачу. «Бракодел!» – гласила по этому поводу «мудрость» мужицко-народная. Но со временем, когда дочурка стала подрастать, понял Ванька, что более нежной любви, чем любовь отцовская к дочери, в свете, наверное, не существует…

       Родители – Ванька и жена его – были, естественно, от дочери (дара Божиего, которого в нетерпении ожидали они оба весь последний десяток своих лет) без ума. Но не так, как подавляющее большинство иных родителей, полагающих, видимо, что чадо их любимое радость несёт всему миру. Эти прекрасно понимали, что радость их безмерная, при всех её достоинствах (не мнимых, как у иных неуёмнолюбящих родителей, а реальных) – сугубо личная, никого другого не осчастливливающая. И переживали они её соответственно.
       Ванька, не только не менее, а, может быть, и более иных родителей любивший свою дочь, любовь свою безмерную никак, практически, не выражал внешне. Ни он, ни жена его никогда не сюсюкали с дочерью на совершенно идиотском, псевдодетском «языке». Разговаривали всегда они с ней на языке нормальном, человеческом. И держались они с нею всегда, как равный с равным (чем, видимо, и погубили в ней естественное для всех детей почтительное отношение к родителям своим).
       Все родители, при взгляде на детей своих, «светятся». Нередко «свет» этот наблюдать бывает неприятно. Ванька знал это. И его, этот «свет», несмотря на дурацкую открытость своей натуры, старался хранить внутри себя. То есть, всю, характерную для подавляющего большинства родителей, ненасытно-приторно-слащаво-маслянистую умилённость взгляда на бесценных своих чад, Ванька никак не проявлял внешне.
       Он, глядя на свою дочь, всегда испытывал глубокую и тихую внутреннюю радость. Но на лице его можно было прочесть только спокойное и уверенное (уверенное потому, что Ванька, по самоутверждённости своей, воспринял как должное то, что дочь его явилась в мир этот, хотя и не сформировавшейся ещё, но вполне уже цельной личностью; иного качества подарка от Бога Ванька просто не ожидал), а порою – даже и критическое, удовлетворение. Жена его научилась тому же. Хотя и в меньшей степени. Но тут уж ничего не поделаешь. Здесь в полную силу вступает значение великого слова – Мать.

       Семейная Ванькина жизнь складывалась непросто. Характер-то у него: ой-ой! – сами знаете. Так что претерпеть его жене пришлось немало. Ванька не дурак был в одном только смысле – в смысле «принять на грудь» зелена вина. А от этого недурацкого его обычая регулярно случались с ним всякие мелкие неприятности.
       В подпитии, если не было рядом жены (вот, ведь, гигант-то ещё), неизменно тянуло Ваньку на «подвиги» (любовного характера, разумеется). И жена его об этом знала. Но вот что удивительно: ни разу, из всех его неоднократных попыток, ни одного «подвига» не удалось довести Ваньке до логического конца. Хотя, казалось бы, попадались на пути его «подвигов» и такие «субъектессы», которые сами на мужчин в исступлении бросаются. А вот у Ваньки даже с ними ничего не получалось. К его радости постфактум. Поскольку, протрезвев, он приходил в ужас от одной только мысли о том, что могло бы и получиться. Только потом, с годами, понял Ванька, что это Господь Милосердный хранил его от всей этой блудной грязи.
       Не раз был Ванька на грани распада семьи. Но каждый раз всё как-то обходилось. Сохранялась семья благодаря, в какой-то степени, дочери. Но более – оттого, наверное, что жене его некуда было уйти. А уехать за многие тысячи километров в отчий дом с Дальнего Востока, куда она приехала к нему за семейным счастьем, ей было попросту не на что. Как бы то ни было, но семья сохранялась. И хотя после каждого очередного катаклизма в отношениях их что-то холодело или вовсе умирало, Ваньке всё же казалось, что, закаляясь в противостоянии с житейскими бурями, утлый чёлн семьи его только набирается сил.
       Говоря короче, претерпевая невзгоды семейной с Ванькой жизни, жена его постепенно притерпевалась к ним. Тем более что жизнь с Ванькой не из одних лишь только невзгод состояла. Да и сам процесс притерпевания, вообще-то говоря, – это, ведь, процесс обоюдный. А вот понимание простенькой этой истины для жены интеллигентной Ванькиной, похоже, было в принципе недоступным. И тут уже в полной мере сказывалась непрошибаемость «мессианской» щербатовской психологии…

       Беря себе жену, Ванька, по ретроградству своему, полагал наивно, что найдёт в ней не только собеседницу, но ещё и хозяйку будущего их семейного очага. И если с первым худо-бедно, хоть в какой-то степени что-то получилось, то со вторым дело было – полный швах. Хозяйкой она оказалась никакой, что, впрочем, ничуть не мешало ей, несмотря на полную очевидность факта, придерживаться прямо противоположного о себе мнения (и это есть главное, основополагающее свойство психологии щербатовской).
       Ванька-то, хотя и Дурак, по