ВОДЯНИЦА

 
                                                                                                                   
                                                         
                                                                                                              Сказ

                       
         Водяница,  лесовица,  шальная девица!
         Отвяжись,  откатись, в моём дворе не кажись;
         Тебе тут не век жить, а неделю быть.
         Ступай в реку глубоку, на осину высоку.
         Осина трясись, водяница уймись.
         Я закон принимал, златый крест целовал:
         Мне с тобою не водиться, мне с тобою не кумиться.
         Ступай в бор, в чащу лесную к лесному хозяину,
         Он тебя давно звал, на мху постелюшку слал,
          Муравою  устилал, в изголовье колоду клал;
         С ним тебе спать, а меня крещеного тебе не видать.
                                          Старинный заговор против русалок.
   
     Словно отгораживаясь от действительности певец закрыл глаза и свой внутренний взор обратил в мир народных преданий и сказок, черпая в нём,  как из мудрого источника,  своё вдохновение. Голос понизился и в напевном сказе поведал он повесть о днях далеких, сокрытых от нас веками седыми, когда были наши сородичи в ладу с окружающим миром,  о тех временах в кои  реки и озёра щедростью славились на богатый улов, а в сети могла угодить не только рыба.
     Руки свои натруженные, пальцы с мозолями возложил он на струны гуслей яровчатых, в наследство родителем оставленных. И слился голос его со звуками струн, призывая следовать за словом добрым  певца-сказителя. А достопочтимые слушатели и читатели пусть  раскрасят  слова его красками собственного воображения.
     Тише — певец начинает своё повествование.
     
     Как сказывали деды-прадеды, жил в здешних лесах на займище мужик по имени Благояр, а с ним сын — Богун. Пришли они со стороны вечёра, пал по лесу пустили и остались здесь на огнище, обживать здешние места. Инструмент при них справный был, на работу заточенный. В скором времени и избу срубили, острожком обнесли, а как же, зверья раньше много в лесу хаживало, да и двуногие забредали лиходеи. Была у них когда-то  своя вотчина, семьёй большой в достатке жили, пока не набежали злые вороги, да не пожгли село и угодья ихние. Только отец со старшим сыном и спаслись, всё от того, что в Городище на торг ездили,  да подати старшинам уплачивали. Платили всем что было, десятую часть нажитого на весах взвешивали, а домой вернулись глядь — кругом смерть, разорение. Сполна горюшке лихому оплатили. Не житьё  на прежнем месте, маета лютая. Вот и снялись с пришлой ватагой  в поисках  своей доли. Много труда положили на новом месте, но, слава богу, силушка есть — сдюжили, отстроились. Занялись охотой, — пушнину промышляли, мед в лесу добывали, землицу к севу готовили, на реке рыбой запасались.
     Однажды под вечер, когда солнце огнекудрое, расчесав свои волоса о гребень лесной,  готовилось ко сну, Богун на лодке пробился сквозь камыш в большую, широкую старицу, туда, где стояла его сеть из крапивной пряжи. Вода здесь тёмная, прохладная из-за бьющих ключей. Недавно нашел он это место и сегодня поутру поставил сеть. Старое русло, поросшее осокой  и камышами, превратилось в лесное озеро, окруженное непроходимыми болотами.  
   Дневная жара таяла. Разогретый за день воздух остывал и от холодного дыхания наступающей тьмы в прибрежной осоке зарождался туман.
     Найдя поплавки из свернутой рулоном бересты потянул за кляч* и стал медленно выбирать сеть. Снасть вначале пошла легко, что отразилось на лице лёгкой досадой, но выбрав  до половины ощутил  приятную тяжесть удачи, тут сеть словно встала. Он дернул раз, другой ни с места. Неужели коряга!?  Как не хочется терять новую сеть,  сняв рубаху он приготовился лезть в воду, чтобы освободить, глядь, а она сама и всплыла. Рыбак удивился, схватился за шнур, потянул на себя. Вот уже осталось перехватить несколько раз, как вдруг из толщи воды стала подниматься чья-то голова. Неужели  мертвяк?  Откуда?!
     Достигнув поверхности, голова запрокинулась и вновь ушла под воду, через мгновение бледное лицо светлым пятном  колыхалось в волнах.  Огненно-рыжие волосы утопленницы, словно водоросли, плавно шевелились в водной ряби. Густые пряди всплывали на поверхность и, блеснув медью, по-змеиному уходили в холодный мрак подводного мира. Лицо, не ведавшее дневного света и впитавшее в себя всё серебро лунной ночи, было спокойно. Волна за волной проходила над ним, омывая красивые черты.
     Богун, забыв про снасть разглядывал страшную находку. Вдруг утопленница широко открыла глаза и взглянула на рыбака. Синие губы её раскрылись, обнажая зубы подобные  речному жемчугу и, …  шаловливая улыбка обозначила ямочки на луноликом образе Водяницы-шутовки*.  Голова и плечи выступили из воды и руки ухватились за край лодки.
     Охваченный суеверным ужасом Богун выпустил сеть, отпрянув на другой конец лодки.  Он не был трусом и не раз доказывал это когда ходил на медведя с одной рогатиной, когда вступал в единоборство с волками, но здесь  было другое — неведомое, таинственное, не подвластное разуму. Никогда в жизни не встречался молодец с нежитью, от того и заробел не ведая, что делать.
     Шутовка тряслась будто в припадке безумия, и слипшиеся мокрые волосы  плетьми хлестали её по лицу,  при этом она безудержно хохотала раскачивая лодку, от чего та черпала воду то одним бортом, то другим и уже достаточно на дне набралось воды, как неожиданно появилась  вторая водяная дева.  
     Богун сидел словно камень, даже если бы сейчас стал тонуть, то вряд ли смог сделать хотя бы одно движение — тело свело судорогой страха. Вновь явившаяся перехватила руку у бесноватой шутихи и остановила затопление лодки,  сделала какие-то знаки, чему шутиха не удивилась, не оттолкнула подругу, а только со звонким смехом ушла  на глубину в свои хрустальные чертоги, оставляя расходящиеся круги на потемневшей воде.
     Оставшаяся дева  схватившись за борт с лёгкостью подняла тело и  уселась на краю.  Лодка при этом даже не покачнулась.  Откинув с лица огненные  пряди взглянула она на  рыбака огромными изумрудами своих глаз и взгляд этих глаз  расколдовал  Богуна, и он почувствовал  в груди биение сердца.  Сердце все сильнее и сильнее стучало, разгоняя кровь по  окаменелому телу, пока одна из горячих волн не окрасила его  лица. Он зарделся, взглянув на нагую красавицу, страх отпустил.  А она бесстыдно сидела перед ним,  чуть прикрыв  свои  прозрачно-зелёные глаза, расчёсывала перламутровым гребнем рыжие волосы, которые в отблесках вечерней зари, рассыпавшись по обнаженным плечам  снопом  огненных искр, ниспадали до самой воды и угасали в притихших волнах.  
     Рыбак, поддавшись магии взгляда, шевельнулся и не совсем доверяя своим глазам,  протянул руку, желая прикосновением ощутить живая ли плоть перед ним.  Водяница, угадав его намерение, прекратила своё занятие и, склонившись в его сторону, вытянула на встречу свою,  такую тонкую, бледную руку, что казалось сквозь неё можно увидеть блеск мокрой сети на дне лодки.  Пальцы их соприкоснулись. Смертным холодом обдало Богуна. Он хотел отдёрнуть руку, но не успел.  Ледяные пальцы ухватили ладонь и не по-девичьи сжали её.  Дрожь пробежала по его телу и глаза с тоской оглядели пустынные берега и гладь озера.
     — Не бойся меня. Тебе не надо меня бояться. Тебе я не сделаю плохого. Давно  наблюдаю я за тобой и много раз загоняла рыбу в твои сети. Видела тебя на охоте и оберегала от случайных встреч с дикими зверьми. Затронул ты сердце моё — Незаметно она оказалась совсем рядом с человеком. Отпустила его руку и прикрыла распущенными волосами свою грудь. Бледное чело речной девы посеребрилось в свете взошедшей луны, сказанные слова тенью грусти легли на черты его.  
     Почувствовав себя свободным, Богун не отпрянул в сторону, а наоборот коснулся волос, они были нежны как шелковистый ковыль в поле, и, проведя по ним раз другой, погрузил руку в глубь волнистых прядей. Плечо и шея мягкостью своей не уступали бархатистому сафьяну, но были холодны, как родниковая вода. Но этот холод токмо разжёг в нём страсть и вспыхнули глаза у молодца желаньем.
     Речная  красавица будто вода просочилась сквозь пальцы и её  уже нет в лодке, она покачивается за бортом утопая по пояс в листве кувшинок, прикрывая блуд белоснежной  лилией. Взмахнув руками, окатила рыбака озерной водой, охлаждая его пыл.
     — Принеси мне белого полотна на рубаху и навсегда я буду твоей,  мой Богун. А ты теперь не забудешь меня, никогда, — сказала и бросила рыбаку водяной цветок — лилию и растаяла словно туман.  
     Рыбак ещё долго сидел в задумчивости в сгустившихся сумерках, а придя в себя обнаружил, что лодка наполнена рыбой вместо воды. Уложив сети огляделся по сторонам и, взявшись за весла, поплыл по сверкающей лунной дорожке ведущей к узкому проходу в камышах. Уже на выходе в основное русло реки услыхал откуда-то из темноты, из-за  седых кисточек камыша протяжный голос:
     — Богун,  я твоя …твоя….
     И голос этот долго звучал у него в ушах, даже начавшийся дождь не мог своим шумом заглушить звуки  этого голоса.  

   Зарадовался отец богатому улову, похвалил сына за умение, и объявил, что повстречал чужаков, что пришли зимой по льду и обосновались в здешних местах, полдня ходу до их порубки, готовят место под пал. Отныне придется держать ловище* скрыто. Толи новость опечалила сына Благояра  али иное, только с этого самого дня не находил себе места добрый молодец.  Достанет водяную лилию и долго так разглядывает её, будто видит в лепестках белоснежных что-то ведомое только ему одному. А цветок тот не сохнет, не вянет и в своей белизне раскрывает все цвета и краски самой природы, источая тончайшие ароматы свежести лесов и лугов великих, просторов водных, воздуха выси небесной. Вот что видел и чувствовал Богун глядя на этот цветок. А в звуках сердца его слышались только одни слова —… я твоя … Богун, я твоя…  
     Приметил Благояр, неладное твориться с сыном; стал скрытен, не разговорчив, всё уединения ищет — отца сторониться, мается в беспроторице*  Будто кто на него порчу наслал, так и тает молодец. Сколь раз подступал отец с расспросами — всё впустую, молчит, упрямится в  глаза не зрит. Но подсказало родительское  сердце, на верную тропку указало — зело молодой, кровь горячая стынет без девичьей красы. Женить пришла пора, обновить кровушку для продолжения рода. Вот пришлые  люди на огнище расселились, не поискать ли молодуху среди них, авось и дело сладится.
     Недолго Благояр в думах затылок чесал, он и сам был не прочь в дом себе дружку привесть,  чувствовал в себе силу.  Да и Богуну  для продления роду необходимо женское начало,  а в их доме и запаху его нет. Поэтому запряг на утренней зорьке свою лошадь, навалил рыбы вяленой, собрал рухляди, шкур лисих да беличьих и тронулся вместе с сыном в путь. Надо успеть к ночи обернуться.
     Чужаков оказалось много, несколько семей, но одного роду, на это и рассчитывал Благояр. Неужели не найдётся у них молодухи для Богуна.
      Встретили их  настороженно, с