Поступок без знаний черчения

В школе Славика частенько обижали. И чаще всего эти обиды наносились отнюдь не более старшими по возрасту учениками. Началось всё тогда, когда пребывание в начальной школе сменилось на казалось бы такую же школу, только называемую «средними классами». Снаружи всё осталось в точности таким же, как и должно было остаться: те же окна, те же двери, те же кабинеты. Даже стены в школьных помещениях и коридорах ежегодно красили однотипно: в классах они были неопределённого то ли зеленоватого, то ли голубоватого цвета, а вот коридоры школьных этажей отличались от кабинетов тем, что там абсолютно все стены были светло-жёлтыми. Когда на эти стены через окна попадали весёлые солнечные лучи,  то они и подавно приобретали чуть ли не лимонный цвет. Малыши из начальной школы, обосновавшиеся на втором этаже, радостно бегали во время перемены по коридору, который светился и переливался с той стороны, которая напротив оконного ряда.  Те же, у которых фантазия была особенно яркой, даже пытались полизать облитые солнцем школьные стены, воображая себе, что язык их дотрагивается вовсе не до яркой-яркой краски, а до настоящей лимонной кожуры.  И Славик, когда был маленьким сначала первоклассником, затем второклассником, затем просто учеником начальной школы, тоже как-то раз попробовал полизать эту волшебную, как ему казалось, стену. Никакого кислого или ароматного привкуса он, естественно, не почувствовал. Но тогда над ним никто не вздумал смеяться, да и кто бы стал смеяться, если стену периодически пробовали лизать многие малыши? Конечно, никто!
Когда они перешли в пятый класс, вроде всё осталось таким же. Только занятия у них уже проходили не на втором, а на третьем и даже на четвёртом этажах. Кабинетов стало много, и ни один из них не был похож на другой. В одном из них на стене висели портреты каких-то учёных. Эти портреты очень нравились Славику, потому что ему постоянно казалось, что лица  этих умных людей имеют сходство с его дедом, которого он не помнил, но хорошо знал, что тот для науки сделал много.  Другой кабинет был ещё интереснее: там было много цветов, всяких растений, каких Славик ни разу в жизни не видел.  В самом дальнем углу, который был ближе к учительскому столу, стояла клетка и там всё время кто-то копошился. Пятиклассников в этот кабинет не пускали. На перемене строгая учительница всегда запирала его на ключ и уходила. Был ещё один занятный кабинет, прямо на стене которого была нарисована географическая карта. Это тоже вызывало неподдельный интерес, потому что Славик никогда ещё не встречался с тем, чтобы  прямо на стенах можно было что-то рисовать.   Да не где-нибудь, а в школе!
В коридорах же не только стены остались такими же светло-жёлтыми, как и на втором этаже - там даже абажуры на  потолках оказались в точности такими же, как раньше – пузатыми, и белыми с  красной волнистой линией у края. Но почему-то (и Славик никак не мог понять – почему) потихонечку и вроде бы незаметно стали меняться его одноклассники. Одни стали уж слишком бойкими и шустрыми, другие – наоборот, начали проявлять невиданное ранее усердие в учёбе и сидеть дома над учебниками и умными книгами, которые брали или в школьной, или в городской библиотеке.
Но, что было самым странным и непонятным, по мнению Славика, так это то, что у них начало меняться отношение друг к другу. Если раньше обзывалки и  дразнилки, которыми они пользовались в разговорах, не вызывали никаких эмоций, то сейчас в общении стали появляться доселе невиданные и неслыханные слова, не блещущие особой утончённостью нравов и обижающие человеческую натуру до глубины души.
С точки зрения психологии подросткового периода перемены эти имели под собой абсолютно нормальную основу, и  именовались по-научному  всего-то двумя словами – «переходный возраст». Если взять какую-нибудь умную книгу, в которой описывается всё то, что творится внутри двенадцати - четырнадцатилетних созданий, то там можно найти и упрямство, и желание подражать взрослым, и откровенную грубость, причём как по отношению к своим товарищам, так и к людям, давно перешагнувшим детские и юношеские годы. Но в семье Славика подобные разговоры никогда не заводились, а книги под названием «Возрастная психология» в школьной библиотеке просто-напросто не имелось. Посему Славика удивляло, а иногда и выводило из себя поведение некоторых одноклассников, потому что он никак не мог дать оценку произошедшей в них внезапной перемене.
Например, совершенно неожиданно многие в классе вдруг «вспомнили», что фамилия Гены - друга Славика -  была Удодов, и острые языки, словно это были острые ножницы,  моментально вырезали из слова вторую букву «д», а вместо неё тот час же вставили букву «р». И вот уже совершенно нейтральная фамилия их одноклассника Генки Удодова превратилась в обидную  - «Уродов». Генка, который на изменение своей фамилии отреагировал более, чем неадекватно, принялся даже вначале реветь от обиды, что вызвало ещё более бурный шквал  издёвок и насмехательств со стороны мальчишек и девчонок, с которыми он ещё совсем недавно дружил или, если уж не дружил, то  был, в общем-то, в  нормальных отношениях. Затем, видимо устав от глупых насмешек, Генка какое-то время не реагировал на обиды (или делал вид, что не реагирует), что, как ни странно, привело к тому, что обзывать и насмешничать одноклассники стали намного реже. Но если уж Генку всё-таки пытались «достать» окончательно, он изобрёл новый способ сделать так, чтобы от него как можно быстрее отвязались. Будучи по своей натуре мальчиком, который проблемы предпочитал кулаками  не решать, а по своему телосложению толстяком и увальнем, что мешало ему быстро бегать и за несколько секунд настичь обидчика, намеренно произносившего его, Генкину, фамилию на новый, обидный, лад, Генка стал плевать в оскорблявших его как мальчишек, так и девчонок. Причём плевать в самом прямом смысле этого слова. При этом он чихать хотел на все морально-этические нормы, говорившие о том, что девочек, дескать, нельзя обижать. Поэтому девочки, которые по Генкиному уразумению, сами могли обидеть кого хочешь, получали от него порцию слюней не меньшую, чем мальчики. Лезть драться на Генку юные представительницы прекрасного пола не решались (всё-таки он был мальчиком, а стало быть – был сильнее их, и в случае чего мог и отвесить увесистой «сдачи»), поэтому употреблять Генкину фамилию в её исковерканном виде постепенно стали совсем уж редко.
Славику в начале шестого класса тоже «досталось» от одноклассников. Его фамилия, как оказалось, тоже «внезапно» заинтересовала тех, у кого языки были, как уже говорилось выше, похожи даже не на острые ножницы, а скорее на  бритвы, периодически высовывающиеся изо рта. Кулаки же  обладателей этих «ножниц и бритв» можно было сравнить по размеру с небольшими, но крепкими кочанами капусты, потому Славик предпочитал в словесные перепалки не вступать, хотя ему иногда очень хотелось надавать хороших тумаков насмехающимся над ним товарищам из своего или параллельного классов.  Дело в том, что фамилия у Славика была Бжвердинский. Досталась она ему от прадеда  - поляка Мичеслава   Бжвердинского, который молодым учёным приехал в начале сороковых годов в Советский Союз, спасаясь от немцев, объявивших всему миру неслыханную доселе вещь:  дескать, они являются единственной «девственно чистой» нацией. И почему-то эти самые немцы устроили настоящую охоту за лицами еврейской и польской национальностей. А уж если какой-нибудь еврей или поляк обладал помимо своей далеко «нечистой» нации ещё и умной головой с проницательно-светлыми мозгами, охота за ним вообще превращалась в травлю, потому что, являясь «истинными арийцами», немцы никого не желали видеть впереди себя. Тем более, если речь заходила о науке.
Вот так, молодой физик Мичеслав Бжвердинский и оказался в Стране Советов, где его мозгам нашлось достойное применение. Когда же «девственно чистые» немцы, оказавшиеся на самом деле, зверствующими фашистами, напали на Советский Союз, Мичеслав, которого не успели отправить обратно в Польшу, недолго думая, взял в руки оружие и пошёл защищать страну, которая оказалась достаточно приветливой и гостеприимной по отношению к нему и к другим учёным - физикам из разных стран, по большому счёту, конечно, социалистических. Ну, или тех, которые пытались построить социализм на своих территориях. А когда война закончилась, и надо было уезжать из государства, высоко оценившего его умственный потенциал, Мичеслав надумал жениться на выходившей его после ранения мед.сестре, продлив тем самым себе до конца жизни «вид на жительство» в стране, где его никто и никогда не преследовал. Наоборот, защитив диссертацию, Мичеслав получил сначала должность преподавателя в МГУ а затем и должность заведующего кафедрой  тепловой и молекулярной физики. В браке же, проявив себя настоящим мужчиной, он получил от своей жены шестерых ребятишек обоего пола и стал счастливым отцом, а затем дедом и даже прадедом. Славика он успел понянчить до двух лет, передав тому по наследству жёсткие и упрямые волосы, плохо поддающиеся расчёскам и гребешкам, и уж, конечно, то, о чём он не без гордости любил говорить в кругу семьи -  славную фамилию Бжвердинский, которая, исходя из его умозаключений, должна была сделать хотя бы кого-нибудь из  потомков продолжателями славной науки под названием «Молекулярная физика».  
Потом получилось так, что родители Славика переехали жить под Тулу. «На периферию», - как говорила мама. Что такое «периферия», Славик, конечно же, до определённого возраста не знал. Он так и думал, что город, в котором он теперь живёт так и называется – «Периферия». Только позже ему стало ясно, что «периферией» мама называла любое место, которое географически было в стороне от Москвы.
Физику  Славик, учась ещё только в шестом классе,  пока осваивать не начал, а вот всё неудобство трудно выговариваемой своей фамилии, которой так гордился его предок, успел испытать в полной мере. Одноклассники, которые вдруг ни с того, ни с сего поняли, что Славика можно называть на свой, весьма противный, лад, обращались теперь к нему так, будто решили победить в соревновании под названием:  «Кто «круче» вывернет на изнанку старинную польскую фамилию». Поэтому, приходя в школу, Славик начинал слышать, как его подзывают: «Эй, Бж-бж-бже, бжве…. Тьфу, как тебя там? Короче, иди сюда». Другие, как только Славик переступал порог класса, заводили другую пластинку: «О! Жердинский, (или жердина)  явился,  глядите!»  Классу к восьмому ему поначалу так и оставили было прозвище «жердина». Однако потом, прицепившие такую нелепую кличку к Славику, те одноклассники, которые не отличались быстротой ума в изучении школьных предметов, всё же сообразили, что сравнить с жердью невысокого по росту Славика  вряд ли было можно. Поэтому кличка «жердина» как-то не прижилась, зато вместо  неё Славику дали другое прозвище, не сильно, правда, отличавшееся от предыдущего – «жердяй». Что это такое, Славик даже не пытался объяснить сам себе, потому что знал точно: в русском языке такого слова нет, да и никогда не было. Драться с обидчиками он, как и Генка,