Ну вот, наконец это случилось. Октябрь 200... Десять часов в воздухе - и мы в «городе Жёлтого Дьявола».
Нью-Йорк предстал перед нами во всей красе залитых светом небоскребов Манхэттена. Зрелище сильное. Великолепие однопролётных гигантов–мостов, связывающих остров с остальной частью города, сложность многоуровневых развязок, от которых кружится голова. Первая неожиданность: на нас повеяло абсолютно свежим «морским воздухом» - дышал океан …
И если бы не дожди. Казалось, им не будет конца… Они шли непрерывно в течение первых двух недель. Залило Нью-Йоркскую подземку, называющуюся сабвэем, отдельные дороги, несколько улиц; над городом стоял туман, кутавший своими космами Эмпайр Стейт Билдинг – небоскрёб с интереснейшей историей, вернувший себе лавры самого высокого здания после теракта 11 сентября 2001 год, когда были разрушены две башни-близнеца Всемирного Торгового Центра.
Попасть в Нью-Йорк я не мечтал, да и в планах не стояло. Были другие заботы, иные намерения, поэтому звонок из моего бывшего министерства, раздавшийся в один из январских дней 2005 года, стал для меня полной неожиданностью.
-Как насчёт Америки ? – спросили меня.
- Что-о-о ? Я ?
- Ну да, к концу года.
Раздумывал недолго – минуты две максимум. Инофирма, куда я устроился за год до этого переводчиком, абсолютно меня не устраивала. И даже не бесполезностью и бесперспективностью своей (и соответственно моей) деятельности, а больше – хамским поведением молодежи, наглой и абсолютно безграмотной. Устал от тоскливых взглядов уже немолодых (но ещё и не очень преклонных лет) кандидатов в пенсионеры, отсиживавших свой рабочий день на этом празднике жизни чуждого им племени «молодого», где самим не было места.
Пришлось вспомнить былое – в министерстве вновь работала отборочная комиссия, ничем не отличавшаяся от парткома прежних времен. Надо было сдавать английский экзамен и пройти медкомиссию. Всё удалось. И вот мы здесь
Нью-Йорк необъятен. Можно два часа ехать по Лонг Айленду, созерцая промышленные зоны, перемежающиеся островками лесов, и вдруг поймать себя на мысли, что ты уже в другом городе.
Позже, купив карту и календарь с видами Нью-Йорка, я узнал, что город состоит из многих островов, крупных и не очень, обжитых и нет. На одном из них – Элиасе, куда ходит паром из Бэттери парка, попутно забрасывая туристов к Статуе Свободы, есть даже музей, где воспроизведена обстановка колониального периода.
Немало интересного и в эстуарии Гудзона – например, в заливе Пеконик, что близ Род-Айленда, в первобытном виде сохранилась природа, и близость мегаполиса здесь совершенно неощутима.
И всё же весь период пребывания в Америке не покидает какое-то странное чувство искусственности происходящего и наблюдаемого. Нет, ностальгией это не назовёшь, полное осознание приходит только по возвращению домой. Только в Москве понимаешь, что жил в гигантском благоустроенном гетто, скроенным добротно, на века, и при этом сохраняющем свой космополитизм.
Отдельный разговор – о нравах американцев. Почему-то сложилось у нас мнение, что американец законопослушен. Это верно, но законопослушен он до тех пор, пока рядом стоит полицейский… Законопослушность - ограничивается чувством опасности, страхом перед репрессивной госмашиной. Шаг в сторону от предусмотренного законом – и уже всё можно. Можно занять стоянку перед чужим домом, только расчищенную от снега хозяином, заявив – «Это законно! Я ничего не нарушил, выезд не заблокировал» – и формально будешь прав.
Добавьте к этому нарочитую небрежность в одежде, в поведении, в манере говорить – и вы поймете, что за внешней уверенностью стоит простая распущенность, неумение строить отношения в соответствии с общечеловеческими принципами, вести простую беседу, рассуждать и слушать, полемизировать и соглашаться.
Через некоторое время хочется сказать - как же вы устали… Это чувствуешь по натянутости улыбок, искусственной вежливости людей, по нежеланию смотреть собеседнику в глаза, по коротким отточенным приветствиям, по какому-то автоматическому «очерчиванию» своей территории уже при первой встрече, по нарочитой небрежности, сочетающейся со стремлением сразу подчеркнуть свою независимость. Суета и мишура людского разноголосья на улицах, колыхающаяся разнородная масса в кафетериях и маленьких ресторанчиках, вычурные и непохожие на простое человеческое общение фразы, наполненные новой терминологией эпохи Интернета - всё это сегодняшняя Америка. «Плавильный котёл» работает, напрягаясь из последних сил, но почему-то качественно нового сплава не получается, «историческая общность» 21-го века не формируется, единого целого не выкристаллизовывается.
Как-то в Москве довелось услышать выступление бывшего посла России в США Лукина, где он с большим пиететом говорил о взаимной уважительности американцев. Поначалу этим действительно восхищаешься – дверь обязательно в магазине придержат, даже будут ждать, пока Вы не пройдёте, посторонятся, если ты оказался с ребенком, да ещё и извинятся, нарисовав улыбку; на переходе у пешехода – безусловный приоритет. Но что-то кроется в этом поведении неестественное. Понимание приходит позже: всё делается строго по правилам или в рамках заученных канонов. Стоит появиться малейшему признаку неординарности ситуации – и тут же проступает дикий эгоизм индивидуалистов, не желающих поступиться и йотой своих прав. Естественного внимания к собеседникам, внутренней культуры, уважения к чужим интересам или мнению нет и в помине.
Потрясает самодовольство и кичливое стремление самоутвердиться в своей «правоте». Любое мнение, противоречащее официальному, встречается столь полюбившимся нашей молодежи «вау» и вежливым заявлением о несогласии, которое никак не аргументируется. Ловишь себя на мысли о какой-то ленинской безаппеляционности (типа «так называемые друзья народа»- и всё тут! Почему, откуда – неважно).
***
23 октября 2005 года. Наконец-то выбрались на океан. Всю ночь громыхало, опять этот дождь, но утром выглянуло солнце, увлекая нас к природе.. Океан... Это искупило всё – грязь города, своенравие обитателей этой страны, в - общем идиотизм нашего нахождения здесь. Анька почти не скулила – так понравилось. Весело убегала от волн, потом плелась по берегу, собирая камушки. Вернулись затемно, машины еще не было, и поэтому пришлось ехать на сабвэе – всего два часа, из одного конца города в другой. На следующий день Аня заболела, потом снова. Итого – четыре раза за четыре недели.
Оказывается, процесс акклиматизации носит здесь длительный характер, порой затягиваясь на полгода. Самое же страшное наступает летом - неведомые аллергены могут вызвать отек, развивающийся с ураганной скоростью, и тогда, если под рукой нет антигистаминов, дело может закончиться плохо. Одного мальчика из советск…, извините, российской колонии, откачивали, когда он уже стал синеть. Поэтому американцы на приёме у врача первым делом спрашивают - нет ли у Вас аллергии и тут же спокойно отказываются разговаривать с Вами, если у Вас отсутствует страховка..
Безразличие американцев угнетает. Можно стоять рядом с колонной Вашингтона в столице Америки, метко прозванной нашими соотечественниками «карандашом», и поражаться всеобщему неведению о значении этого символа. Воинствующее невежество, невосприимчивость к новой информации резко контрастируют с попытками навязать знания об историческом прошлом Америки и его величии. Стоит посетить Национальный музей американской истории Смитсоновского института в Вашингтоне чтобы увидеть, как навязчиво вбивается в сознание информация о лишениях первых поселенцев, их каторжном труде, о последовавшей борьбе за независимость, о героизме и победах Гражданской войны. Лейтмотив всего повествования – создание основ демократии, выстраданной в борьбе, и потому получившей право объявлять себя единственно «возможной». Мало кто обращает внимание на тот факт, что война за независимость США (1775-1783 гг.) не несла освобождения чернокожему населению. Более того, строители первой в мире «демократии» - делегаты первых Континентальных конгрессов - долгое время не могли решиться на создание централизованного государства, предлагая колониям формировать собственные правительства. Стыдливо умалчивается тот факт, что знаменитая Декларация независимости 1776 г., написанная одним из «отцов нации» Томасом Джефферсоном, также обошла стороной этот вопрос, что вылилось в создание 13 независимых государств. Кто не знает: рабовладельческая система Юга оставалась в неприкосновенности ещё 80 лет, и даже последовавшая Гражданская война (1861-1865 гг.), получившая название «Второй американской революции», не решила проблему окончательно, а ее отголоски были слышны даже в годы 2-й мировой (например, знаменитое восстание афро-американцев в Гарлеме в 1943 г., вызванное, как мы бы сказали сейчас, армейской «дедовщиной» - но только на фронте и на расовой почве).
Особо – о наших эмигрантах. Долгое время складывалось представление, что это люди действительно достойные, незаслуженно непризнанные, а потому вынужденные покинуть родину. Окончательный миф развеялся на Брайтоне. Чувство внутреннего противоречия, порожденное ещё советской пропагандой, рисовало картину сибаритствующих интеллектуалов, незаслуженно отвергнутых Родиной. Действительность перевернула все ожидания. Ненависть эмигрантов к оставшимся дома соотечественникам сквозит во всем – звонках на радио (отсюда вещает русскоязычное «Радио Всё»), нарочито еврейском акценте, какой-то непонятной претенциозности, нежелании обслуживать вас в магазинах и ресторанах. Непонятно, что хотят сказать индивидуумы, всем свои видом бросающие вызов окружающим и ничего не предлагающие взамен. Их ненависть малопродуктивна. Не найдя себя на родине и не состоявшись здесь, они ушли в свой мир, странный и пустой, где культивируется обида на всех и вся.
В представительстве, тем временем, работа кипела вовсю. «Система, в которую я попытался вернуться, изменилась мало. Те же нравы, даже палитра характеров стандартная.
Буквально через три недели после моего приезда в Нью-Йорк меня вызвал шеф.
- Скажите,- заговорил он, - могли бы Вы выехать на следующий день в Бостон поездом для сопровождения нашего заместителя министра, приезжающего сюда на конференцию?
- Легко, только в качестве кого?
- Ну, скажем, в качестве переводчика. Туда пойдут две машины: одна - наш микроавтобус, поедет заранее, поведет его водитель из Вашингтона. Наш же водитель, передав ему автобус, пересядет на «Линкольн» из Вашингтона, и на нем поедут замминистра и торгпред. А вы, как я говорил, поедете на поезде.
- Хорошо. –
О том, что мои функции заключаются в ином, я напоминать не стал.
- Только зачем так сложно? Почему мне не поехать на одной из машин?
- Вопрос неправильный, - ошарашил меня наш руководитель. Так Вы едете?
- Ну да, нет проблем.
Только потом мне объяснили, что вся эта ахинея была задумана, исходя из двух соображений. Во-первых, из-за вечной экономии средств: уехал бы я на автобусе, получился бы лишний день командировки, а это – полста минфиновских
