Темные стороны психолингвистики на примере разбора великолепного произведения Ефима Хазанова «В одной цепи…»

  Весьма непопулярно мое воззрение, которым я хочу поделиться с вами, уважаемые поэты. Но даже не питая надежды на взаимопонимание, думаю, будет полезным любому автору пройтись по цепочке рассуждений вашего покорного слуги и ощутить всю глупость ситуации в которую так часто попадают рецензии легковерных чтецов, к коим иногда и я присоединяюсь пребывая в состоянии эйфории или апатии. Потому, я предлагаю вашему вниманию критический отзыв, конечный вариант которого диаметрально противоположен изначальному. Так получилось, что я прожил некоторую часть жизни с этим произведением, и всякий раз читая его, открывал для себя новые качества, в конечном счете, почувствовав некоторое разочарование.
   Прочитав впервые этот стих, я был сражен его психоделикой и его уникальной образностью. Более того, в памяти возникла картина прошлого, где я, также находясь в купе´, упершись в окно «баюкал расставанья боль».
Спустя время, перечитывая заново этот стих, углубившись в него по самое «не хочу», в моей голове завелся маленький психолингвистический тараканчик. Поводом для его появления послужили эти строки:

«…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»

  Вспоминая аналогичное расположение духа, я понимал, что в этом отрывке была попытка передать состояние глубокого погружения в себя. Фраза: «Оконце поколупывал незряче» отражает внутренние обстоятельства, когда думаешь о чем-то важном, уткнувшись (допустим) в телевизор, и выходя из этого состояния осознаешь, что ничегошеньки не видел из того, что в это время транслировалось по телеэкрану. Бывает, что ручка или карандаш в руке, как бы сам по себе рисует на бумаге всякие фигуры или узоры, но глаза не видят их, эти намалеванные рисунки определяются сознанием лишь после «выхода».
   «В гортани зрела речь, а я молчал» — эта строка, еще более усиливают картину психологической отрешенности от окружающей обстановки и показывают акцентирование мыслей ГГ на какую-то очень важную жизненную ситуацию. Т.е. главный герой пребывает отделенным от внешнего мира, как принято говорить — находится в нирване, которая является следствием стрессовой ситуации от расставания с человеком самым-самым…
Тогда, вопрос!
Можно ли, с точки зрения, лексической логики и психолингвистики оправдать дальнейшие строки:
«Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»?
   Получается двоякая ситуация. С одной стороны, ставится под вопрос правдивость передачи состояния, типа: — Как же так? Автор старался показать всю глубину погружения в себя, и вот те на — перечеркивает её подробностями, которые можно заметить лишь в обстоятельствах относительно беззаботного созерцания. С другой стороны, оправданием автору, который, между прочим, является режиссером, может послужить прием сравнимый с переключением кинокамеры с одного объекта на другой, в данном случае с погруженного в собственные думы главного героя на окно вагона. Таким образом, герой произведения может и не видеть, что происходит за оконным стеклом, а ТАМ лес, дождь и т.п. Я могу согласиться с таким приёмом в поэзии, и это было бы весьма эффектно, если бы не лексическая форма, в которой слово «Где» способствует не переключению вида, а дезорганизации лексического строя стихотворения, именно того строя, который создает картину психологического состояния ГГ.
Если говорить о переводе «поэтической камеры» с одного объекта на другой, то предлагаю сравнить два варианта этого перевода:

«…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»

«…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
А за стеклом холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»

  Если первый вариант объединяет ВСЁ в главном герое, то второй резко отделяет его от окружающей обстановки. Вот так и получается, что маленькое словцо «где» может сыграть не очень то хорошую роль в формировании читателем атмосферы так усердно создаваемой автором.
   Казалось бы, какая мелочь, это же сущая ерунда мимо которой можно пройти и не обратить внимания ведь в целом…Но на этом, маленькие приключения маленьких слов не заканчиваются! Перечитав в третий раз произведение, я наткнулся на еще одно маленькое слово, задающее направление всему произведению. И оно находится в самом начале.

В одной цепи, суставом за сустав,
Тугой и гибкий, словно позвоночник,
Бежал по рельсам поезд-полуночник,
Стремился в свой конечный путь состав.

  В чем состоит разница между «конечным путем» и «конечным пунктом»? Наверняка внимательный читатель воспримет этот катрен, как начало описания катастрофы пассажирского поезда. «Конечный путь» ассоциируется с «последним путем» в который провожают усопших либо погибших, а «стремление в конечный путь» со стремлением чего-то по направлению к гибели. Таким образом, лексический вектор первого четверостишия может увести читателя в совершенно иную смысловую стезю. Второе четверостишие усиливает лженаправленность смысла. Фраза «В пустой тоннель входил, как в паз засов», нагнетает лженаправленность и в мыслях чтеца уже закрадывается мысль — неужели тоннель оказался не пуст? Ну, конечно же, в заваленный чем-то тоннель поезд не пойдет, значит что-то его вот-вот заполнит! Ан, нет! Просто автору захотелось продемонстрировать ни к чему не привязанные, но великолепные метафоры. На третьем катрене уже понимаешь, что слава Богу, все живы, речь о другом, речь о переживаниях связанных с прощанием людей, об одиночестве. Вообще смена акцентных картинок, мне видится весьма быстрой и противоречивой, во втором четверостишии делается ударение на тоннель, в который вошел поезд, и тут же в окне маячит лес, и барабанит рябой дождь о сосны.
«В гортани зрела речь, а я молчал» — строка создающая интенцию, к развитию монолога связанного с «болью расставания», но вдруг, автор опускает читателя с высоты чувств, до банального монолога о поезде. Так о чем же «зрела речь в гортани»? О поезде? Так о чем же произведение вообще, если смысловые связи либо разорваны, либо состоят друг от друга на километровых расстояниях?
   Вспоминаются слова Бурича о конвенциальной поэзии: «Какая огромная непредвиденность итогов творчества! Рифмованное произведение превращается в след рифменного мышления. Это — произведение, намного расходящееся с первоначальной идеей автора и только в итоге авторизованное им. Осмелюсь заявить, что рифмованная поэзия — это поэзия несбывшихся намерений, в лучшем случае — искаженных, в худшем случае — не существовавших».
   В данном случае это похоже именно так, начали «за упокой», кончили «за дравие». Но как бы там ни было, нужно отдать должное автору ибо энергетика, которую он вдохнул в этот стих настолько велика, что вся тонкая материя просто подавляется её мощью.